Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА

Неторопливыми птицами летят зимние дни и вечера в доме Юганы. Всю свою ласку отдает она Тамиле. К зиме Югана такую наготовила одежду своей дочке, что продавщица Соня от зависти бледнеет. Дошка шита из полношерстных беличьих спинок. Унтики скороходные редкой работы, все в бисерных узорах-орнаментах. Шапка с длинными наушниками-лапками меха горностаевого, белоснежного. Идет Тамила по улице, на смуглом личике улыбка не гаснет, в черных глазах прыгает озорной веселый бесенок.

Ох, и красивая девка! Однако не все ладно получается в жизни Тамилы и Юганы.

Вызвал сам директор школы старую эвенкийку. Пришла Югана, разыскала кабинет директорский.

– Здравствуй, директор Яша Курдюк, – сказала Югана и села на диван.

– Югана, прошу тебя, называй меня или по фамилии – Курдюкович, или просто по имени-отчеству. Дети…

– Хорошо. Югана будет звать тебя «Директор». Зачем звал?

– Подожди, Пригласят Тамилу, будет большой разговор.

А пока я тебе объясню: плохо ты делаешь, что балуешь девочку. Ведет она себя в школе отвратительно: грубит учителям, дерется с мальчишками, никого не слушает.

– Красивая одежда Тамилы – плохо? Когда из-за Тамилы дерутся парни – плохо?

– Конечно, – кивает головой директор. – Это неприлично… девочке всего семнадцатый год…

– У Юганы в шестнадцать лет муж был. В семнадцать Югана сама родила девочку…

– Это было раньше. Вы были кочевниками, жизнь была трудной и беспросветной, – старается объяснить директор старой эвенкийке.

– И раньше, и сейчас девки одинаковые – хороших парней в мужья выбирают. А сколько лет девке – пустяк, – упрямится Югана.

– Вот и Тамила, – сказал директор, доставая из стола тетрадь. – Сейчас я прочитаю тебе, Югана, докладную записку классного руководителя.

– Директору не надо читать. Тамила сама скажет…

– Ваша Тамила сочиняет частушки и распевает их на перемене. Дурной пример… – настаивает директор.

– Югана все частушки Тамилины знает. Может, новые какие? Пой, Тамила, Югана слушать хочет.

– Ну, что ты покраснела? Стыдно? – директор сердито смотрел на Тамилу. Ему очень хотелось, чтоб Югана при нем отругала свою приемную дочь.

– Пой, Тамила, пой, – поощряет девушку старая эвенкийка.

– Хорошо, мама. Но только ты их уже слышала. – И девчонка, дерзко глядя на директора, поет лихо: – «Ну, а время идет, время катится. Кто не пьет, не гуляет, после хватится…»

Югана закурила трубку, молча посмотрела на директора. Эти частушки она не раз слышала от Тамилы, смеялась и хвалила дочку. Оказывается, плохо. Ничего не может понять старая эвенкийка. Ждет, что скажет директор, но тот тоже молчит, смотрит на Югану, и тогда старуха говорит:

– Югана знает. Пусть Тамила еще споет, уши директора пусть ловят, пусть она споет: чайники, чайники, кто у вас начальники…

– Мама, не нужно! – вдруг топает ногой Тамила. – В школе я больше учиться не буду! Давай уйдем отсюда…

– У Тамилы есть свое сердце и свой ум. Тамила не будет больше сердить директора, – пытается Югана успокоить директора и Тамилу сразу, но ничего из этого не получается.

Бросила Тамила школу. Письмо прислал Андрей, ругал сестренку. Но девушка не унывает, и Югане весело. Теперь язык Юганы не присохнет. В доме разговоры, музыка, песни. Блаженствует Югана, любит она веселье.

Несколько дней назад повесила Тамила над своей койкой небольшой портрет Андрея. Югану не проведешь, неспроста Тамила засматривается на фотографию. Покачала головой старая эвенкийка и решила: тоскует девка по брату. Но не догадалась Югана, что в этой тоске зарождалась большая невысказанная девичья любовь.

Вырубил костыли-рогулины из рябинника Илья, доскакал кое-как до переночуйки. Растопил печку, осмотрел распухшую ногу.

«Вывих это, однако… Надо лечить».

Вывернул горелку из лампы, натер ногу керосином. Когда нет ничего под рукой, и керосин – лекарство.

Просидел Илья в избушке всю неделю. Опухоль не опадала, и боль не проходила.

«Наверно, кость лопнула, – решил Илья. – Зря щенят Кары топил. Это она в ту ночь выла и сзывала на мою голову злых духов».

– Вся охота испорчена, – сказал Илья вслух самому себе. – Придется возвращаться.

Охотничья избушка Ильи в сорока километрах от карамо-переночуйки. Там и лабаз с продуктами, и дрова из сушняка, наготовленные на всю зиму. А здесь уже кончились продукты и последнюю охапку дров сжег сегодня утром. Дрова-то – еще полбеды, а вот с едой дело хуже. Надо идти Илье на Оленью гриву к избушке. На льду снега мало – выбивает ветром. Дней за пять можно допрыгать на рогулинах…

Ветер гонит снежные вьюнки по реке, укладывает их в косые гребни. В ветробойных местах вылизан лед до блеска. Как через окно заглядится через него скупое солнце в глубину речной воды.

Прибрежный тальник, раскачиваясь, постукивает застывшими ветвями: «тук-тук». Нарядный дятел, лихо подпрыгивая, выискал червоточину и принялся барабанить старую осину. Дуплистое дерево глухо вздыхает: «ту-ох, ту-ох».

Не поймет обессилевший человек, откуда летит надрывный перестук. То ли деревья хлещутся мерзлыми ветвями, чтоб согреться, то ли дятел кузнечит… Лежит распластавшись Илья на лыжине-голице. Уткнулся лицом в собачьи мохнашки-рукавицы. Уставшая Кара свернулась калачиком, тоже отдыхает. Илья с трудом приподнял голову. Тут-тук… Это натужно стучит его сердце, и в голове кровь долбит виски. Давно уже ничего не ел Илья. Двигаться больше не может – сил нет. Промысловик повернул голову в сторону мучи, речного изгиба. Там, возле валежины, бросил он топор и палатку. Там же разделил с Карой щепотку сухарей, поскребыши из кармана. До охотничьей избушки оставалось еще около семи километров…

– Кара, тяни! – шепчет Илья, но собака с трудом поднимает голову. В больших ее умных глазах слезится тоска. – Тяни, Кара. Кара, тяни!.. – шепчет Илья и протягивает руку к лайке.

Лайка топчется на месте, жалобно повизгивает. Лапы кровоточат, бока впали, шерсть свалялась грязными комками. Илья бессильно уронил голову на мохнашки. Кара подошла, поскуливая, легла рядом, свернулась калачиком, прикрыла хвостом нос и глаза. Но тут же, словно чуя смерть хозяина, вскочила, поджала хвост, села на снег, вскинула к небу морду и протяжно завыла.

Илья очнулся, поднял голову и прохрипел:

– Кара, я живой…

Закусив губу, охотник уперся в заснеженный лед руками. Широкая лыжина со скрипом поползла… Собака натянула постромки.

То ли Саше Гулову написал Андрей письмо, то ли сам он решил… Но пришел однажды председатель вечерком к Югане.

Посидел, чай попил, попросил Тамилу сыграть на аккордеоне. Послушал. Хорошо играет девушка, и голос у нее славный. А потом сказал:

– Нужен нам заведующий клубом. Летом будем строить новый клуб. А пока в стареньком не мешало бы порядок навести.

– Тамила станет хорошим начальником клуба, – ответила Югана.

– Я тоже так думаю, – рассмеявшись, поддакнул председатель.

– Я согласна! Согласна, – обрадовалась Тамила неожиданному предложению.

– Ну и хорошо. Спасибо за угощение… Пошел я, – Гулов поднялся из-за стола.

Любит еще Югана, когда гадает ей на картах Тамила. Ушел председатель, а старая эвенкийка уговорила дочку погадать. Эх, как сладко! Любопытно ведь хоть краешком глаза заглянуть в свое будущее… А Тамила лисичкой плетет из чудных словесных нитей паутинку. Гадание согревает кровь старой женщине.

– Мама, карты не врут! У Паши Алтурмесова ты на сердце лежишь червонной дамой… – лукаво говорит бойкая девчонка, не ведая, какие последствия повлекут за собой шутливые эти предсказания.

И надо было Тамиле смутить душу Юганы. Паша не раз сватался к Югане в давнее время. Эвенкийка все это принимала за шутку веселого старика. Алтурмесов Паша по годам ровня ей.

Отберу Пашу у Андронихи и женю на себе, рассуждает Югана. Югана считает, тунгус под старость должен на тунгуске жениться. Такой обычай раньше был. Слепа была Андрониха: пошто взяла Пашу в мужья, разве не знала, что он сватал Югану?..

Две недели назад привела Андрониха Пашу в свой дом – поженились без загса. Хо! Югана не из робких – отобьет Алтурмеса.

Хорошо знают Пашу Алтурмесова жители многих деревень. Осенью он нарасхват. Начинает обход Алтурмес с Улангая, потом перебирается в другие поселки.

– Собак на шкуры телаем! Кому мохнашки, тоху шить нато! Собак на шкуры телаем!.. -кричит он на улице.

Предлагает так свои услуги Паша только в чужих деревнях. В Улангае он степенный, выходит на заработок только по приглашению.

Люто ненавидят Алтурмеса деревенские собаки. Где бы он ни появился, всегда его встречает и провожает остервенелый собачий лай. Атакуют разъяренные лайки старика, есть у них давняя причина к этому. Алтурмес их мертвитель. От Пашиной засаленной одежды и ременных вожжей, приспособленных под петлю-давку, всегда разит таким страшным духом, что даже у матерых кобелей-медвежатников хребтина щетинится и хвост льнет в межножье. Там, где побывает Паша, остается веха – болтается на длинной жердине набитая сеном собачья шкура, склевывают с нее остатки мяса стрекотливые сороки и выветривает мороз.