Дмитрий Быков - Списанные
Ломакин натужливо захохотал.
— Вижу, малый ты быстрый, — сказал он. — Могу все. Был в джунглях, прорубал там путь себе и парням, — прорубил. Готовлюсь теперь к полету в космос. Пишу книгу «Как стать мной». Но это все не то, ты понимаешь?
— Можно вложиться в кино, — осторожно предложил Свиридов.
— Во! — воскликнул Ломакин. — И я хочу, чтобы ты написал такое кино. Но!
— Почему именно я? — спросил Свиридов. — Сценаристов много.
— А ты не хочешь?
— Нет, хочу, но мне надо сначала понимать, почему я…
— Потому что, — Ломакин подмигнул. — Потому что мне докладывали, что ты знаком с Лалой Графовой.
Свиридов действительно был знаком с Лалой Графовой и даже более того. Она была необыкновенно хороша — бывает душа не по телу, а тут тело не по душе, умное, невзрослеющее, горячее тело нимфетки, кемеровское происхождение, непроходимая тупость, ни намека на душевный аналог той волшебной телесной чуткости, с какой она отзывалась на любые желания; но Свиридов был бесперспективен и вдобавок поймал ее на многократном вранье. Теперь эта идиотка давно снималась в Голливуде в бессловесных ролях официанток русских мафиозных ресторанов. Было удивительно, что Ломакин помнил Лалу Графову.
— Я ее видел в «Серебряной пыли», — сказал девелопер доверительно. — И я тогда себе сказал: будет день, когда Лала Графова сыграет у меня в картине, и я буду спонсором этой картины, и у меня будет там роль. Я хочу, чтобы ты написал сценарий для Лалы Графовой и привез Лалу Графову. Мне говорили, она к тебе поедет.
— Это было тыщу лет назад, — сказал Свиридов, — и она давно в Штатах.
— Знаю, — сказал Ломакин. — Мне ее там уже нашли. И с ней были переговоры. И она сказала, что если напишет Свиридов, то она поедет.
Тут до Свиридова дошло, и он осознал всю меру коварства Лалы Графовой. Лала помнила о нем, и о том, как он выставил ее из своей квартиры за блядство и ложь, и теперь хотела отдаваться Ломакину на глазах у Свиридова, а Свиридов чтобы переписывал ее монологи по первому требованию. Требований, понял Свиридов, будет много.
— Вообще-то я не буду больше работать с Лалой Графовой, — сказал он гордо.
— Будешь, — спокойно произнес Ломакин. — Это обязательно.
Неожиданно Свиридова осенило.
— Слышь, Валя, — сказал он. — Говоришь, все можешь?
— Все, — подтвердил Валя, не добавив ни «почти», ни «практически».
— Ну тогда смотри, — убедительно сказал Свиридов. — Я готов с тобой работать и писать для Лалы Графовой что угодно. Я напишу тебе крутую роль с продакт-плейсмен-том твоего девелопмента. Я даже не возьму с тебя особенно много денег. Но у меня к тебе большая, серьезная просьба. Я попал в непонятное, Валя. Я попал в какой-то список. Одни говорят мне, что это список национальной элиты, а другие — что список врагов народа. Если ты можешь все, убери меня из этого списка, и я буду работать на тебя бесплатно.
— Принято, — кивнул Валя. — Это два звонка. Или один. При тебе позвонить?
— Нет, пожалуйста, не надо. Как-нибудь без меня. Но если сможешь, я тебе буду реально благодарен.
— Хорошо, — сказал Ломакин. — Но пойми такую вещь. Чтобы налить в стакан, надо отлить из стакана, это пятое правило Ломакина. Знаешь четыре первых правила Ломакина?
— Не знаю, — сокрушенно ответил Свиридов, как будто ему не терпелось узнать правила Ломакина. Валя извлек из кармана белых широких шелковых штанов черную узкую брошюру «Кодекс «Форекса»».
— Это у меня знают все, от совета директоров до уборщицы. Разбуди их ночью, и они расскажут кодекс «Форекса». Я скажу тебе, Серый, а ты отразишь. Пойми, я не могу играть просто так. Это не должен быть супермен, потому что супермен ни хуя бы не построил того, что строю я. Это должен быть герой, который растет телескопически. Ты знаешь, какое здание «Газпрома» я буду строить в Нижнем Новгороде?
— Не слышал.
— Еще никто не слышал, — торжественно сказал Валя. — Это эксклюзивный проект. Такого нет нигде в мире. Он будет отражать цены на газ. Башня будет расти, выдвигаясь телескопически. Если цена упадет, башня сложится. Но цена долго не упадет.
— А если изобретут альтернативное топливо, — сказал Свиридов, — башня провалится, так?
Ломакин захохотал.
— Скорость есть, — сказал он снисходительно. — Запомни, Серый: первое правило Ломакина — скорость. Второе — быстрота. Скорость и быстрота — совершенно не одно и то же. Скорость — это стремительность действий, а быстрота — это оперативное принятие решений. Третье правило — натиск. Четвертое — чуйка, потому что без чуйки не может быть ничего. Если ты не чуешь, что сейчас в тебя ударит метеорит, ты не можешь заниматься бизнесом. И ты не будешь им заниматься. Я стою здесь с тобой и чую, что у меня в Эмиратах на строительстве башни «Мачта» сейчас заболел рабочий. Проверим? — Он достал коммуникатор и быстро что-то набрал. — Олег? Приветствую. У тебя заболел там человек на стройке? Насморк? Скажи, что я звонил и что советую фервекс. Фервекс. Да. Да, у нас все в порядке. Будь здоров.
Он посмотрел на Свиридова, как Бог, только что на его глазах отделивший свет от тьмы и попутно мизинцем отщелкнувший падшего ангела, все норовившего их смешать. Свиридов понял, что ему будет о чем писать сценарий. Правда, он вряд ли понравится Вале Ломакину и его чуйке.
— Но главное, — продолжал Ломакин, — это быть открытым новому. Понимаешь? Пятое правило — надо отлить из стакана, чтобы долить туда еще. И я хочу, чтобы ты вылил из своей жизни все лишнее, чтобы залить туда «Форекс» и меня. Ты будешь летать со мной на медвежью охоту. Ты будешь у меня на совете директоров. Ты полетишь в мой вьетнамский отель.
— С девушкой можно? — быстро спросил Свиридов.
— Нельзя, — отрезал Ломакин. — Ты должен думать о сценарии, а не о девушке. Если приспичит, мы тебе там купим.
— Хорошо, — кивнул Свиридов.
— Ты должен будешь забыть все, что знаешь. Ты должен будешь привыкнуть к другому масштабу людей. Ты должен будешь увидеть таких людей, каких не видел еще никогда. Это должна быть… сага, понял? Видишь, я стараюсь быть понятым. И я надеюсь быть понятым.
Свиридов понял, что Ломакин выучил слово «сага» — вероятно, прочел в Интернете применительно к «Команде».
— А почему ты сам не хочешь написать? — вкрадчиво спросил он. — Мне кажется, у тебя бы получилось.
Ломакин кивнул.
— У меня проблемы были в школе с русским языком, — сказал он. — Тройки еле натягивали. Это потому, что я думаю быстрей, чем пишу. Троечники лучше успевают в бизнесе. Отличники думают, что все уже знают, а у троечника есть стимул расти. Отличник полон, как стакан, и не умеет отлить. Я набросал тебе тут для сценария, ты распишешь потом. Вот.
Ломакин нажал кнопку на коммуникаторе. Вбежал подобострастно согнувшийся клерк с папочкой, словно дожидавшийся под дверью.
— Читай, — сказал Ломакин. Он любил скорость.
В папке был один листок с тремя абзацами текста. Свиридов пробежал первый: «Взлет! Сверх сверх сверх и еще. Пять правил — пять основ на которых стоит. Чуйка! Но отлить. Жаль бросить — чемодан без ручки. Напор? Но осмыслить! Буллит в хоккее. Один из 16, много из 15. Вторых нет. Стремления мало. Но без стремления нигде. Протуберанцы. Было в Малайзии чуть не погиб встречный ветер 37 км/час, выплыл потому что напор. И с женщинами так но не так. Разлет бровей. Нужна одна но такая чтобы готова все, везде. Иначе дерьмо. Полное понимание! Границ нет. Когда-нибудь космос».
Свиридов представил монолог, который напишет главному герою, и еле удержался от счастливого хохота. Пусть вытащит меня из списка, и будет ему суперсупер.
— Я понял, — кивнул он. — С этим можно работать. Правда, не сразу, у меня сейчас еще одна работа, — он вспомнил об учебнике.
— Есть площадка, — сказал Ломакин. — Такая — закачаешься. Здесь, в Москве. Один мудак держит фехтовательный клуб, но это я дожму. Ему мало там осталось фехтовать. Там будет парк развлечений — Диснейленд сосет. Такого нет нигде, ни в Дубаях, ни в Шанхае. Это будет колесо обозрения выше Останкина. Я хочу сцену на колесе обозрения, и еще там будут американские горки. Мы должны вернуть им название. Американцы же их называют «русские горки», ты в курсе? После этого все будут называть их только «русские горки».
Русские горки, да. Не завидую я Рыбчинскому, подумал Свиридов. Это значит, кажется, что мне не придется писать национально ориентированный учебник. Жаль, что я не взял у него аванс. Но у этого парня действительно чуйка. Не успел я подумать про Рыбчинского, как он тут же открыл мне его участь. Как хорошо, что я был дитя в девяностые и не успел отгрызть себе фехтовальный клуб. Сейчас бы мне пришлось много, много отлить, и еще вопрос, простили бы или съели.
— Иди сейчас, — сказал Ломакин. Он отпускал его милостиво, с пониманием: великого не должно быть слишком много.
