Меир Шалев - Эсав
«Возьми книгу для матери тоже», — подсказал мне его голос из-за одной из полок, но я постеснялся сказать, что мать не умеет читать и писать. Я часто читал ей вслух. Она внимательно слушала, беззвучно повторяя за мной слова, и всегда просила снова прочесть ей тот кусок из «Михаила Строгова», где Иван Огарев точит свою саблю, цыганки из Нижнего Новгорода пляшут, а Михаил неотрывно смотрит на свою мать Марию.
— Люби, покуда любится, смотри, покуда смотрится… — повторяла она за мной. — Смотри во все глаза… — И ее глаза тоже наполнялись слезами.
Перед тем как осесть в нашем поселке, Ихиель Абрамсон два года кочевал по просторам страны в своем зеленом книжном грузовике и обивал пороги библиотек и учреждений, пытаясь заинтересовать их доставшимся от отца наследством. Многие готовы были взять ту или иную его часть, но судья Мордехай Элиягу Абрамсон оговорил в своем завещании, что коллекция должна быть сохранена в целости. Ихиель объяснил мне, что его отцу, религиозному еврею, расчленение библиотеки представлялось чем-то вроде расчленения его трупа. Но интересы судьи были многочисленны и разнообразны, а библиотеки, заинтересованные, скажем, в исследованиях Файтловича и Шатнера по истории фалашей, отнюдь не выражали желания приобрести заодно брошюры Исраэли и Фельдмана о методах искусственного опыления финиковых пальм; тем, кто жаждал приобрести «Правила караимского правописания» Симхи Пинскера и «Теудат Шломо» Соломона бен Моше Хазана в редком и дорогостоящем амстердамском издании 1718 года, был без нужды «Альманах фермера-мормона штата Юта» Джефферсона Хоупа, а любители «Деяний Тувии» пера Тувии Акоэна из Меца и «Краеугольного камня веры» Калонимуса не проявляли, как правило, интереса к редкому и устрашающему на вид экземпляру «Калевалы», написанному, как шепотом поведал мне Ихиель, на пергаменте, сделанном из человечьей кожи.
Библиотекарь он был педантичный. Каждый получатель библиотечного абонемента обязан был поднять руку и поклясться старинной клятвой верности соблюдать крайне странные запреты — не капать свечным воском на страницы, не загибать их уголки и не засушивать между ними цветы. На стене у входа Ихиель вывесил скрижали с «Уставом библиотеки», а рядом с ними — портрет своего отца. Выполненный масляными красками портрет судьи принадлежал кисти художника Макса Вебера. Ихиель показал мне фокус — лицо художника, проглядывающее в зазоре между мерцанием в глазах судьи и блеском его очков. В своем крапчатом галстуке-бабочке, с белой козлиной бородкой, друзскими усами и густыми, с проседью, кудрями, Мордехай Элиягу Абрамсон взирал сквозь круглую золотую оправу на каждого входившего в его библиотеку, гордясь своим замечательным собранием книг, своим преданным сыном и своим поразительным сходством с поэтом Шаулем Черниховским. Оба они, судья и его сын, чрезвычайно любили Черниховского, книги которого, с его автографами, до сих пор обитают здесь, за стеклянными, запертыми дверьми книжного шкафа. К моей бар-мицве Ихиель подарил мне сборник его стихов в прекрасном издании одесской типографии «Мория», и, когда я открыл его, оттуда выпал маленький ключик из желтой меди. Мое сердце замерло. То была копия ключа от библиотеки, и я понял, что это событие навсегда останется счастливейшим мгновением моей жизни. Много ли ты знаешь людей, которые могут сказать подобное о каком-то мгновении своей жизни?
Сорок два года спустя я вынимаю этот ключик из кармана и вхожу внутрь. В библиотеке царит сумрачная тишина. Я иду между стеллажами, и обоняние, этот спусковой крючок воспоминаний, принимается за работу. С двух сторон древнего «Устава библиотеки» теперь смотрят на меня два портрета — старый, рисованный и знакомый, и другой, на фотографии, вызывающий острую печаль, портрет Ихиеля, «который отдал жизнь, защищая Иерусалим в сражении за Сен-Симон во время Войны за независимость». Я побывал и там, паломником вспоминания, в сопровождении Роми. Там стоит небольшая зеленая колоколенка, окруженная кипарисами и соснами, а в стороне — обломки танка, лестница для детских игр и мемориальная табличка с именем Ихиеля в числе прочих погибших. Молодые парни в инвалидных колясках сновали туда-сюда. «Сфотографируй меня, сфотографируй меня!» — кричали они Роми.
Первой книгой, которую дал мне Ихиель, были «Преследователи и преследуемые в животном мире» Эрнеста Сетона-Томпсона.
— Lives of the Hunted, — прочел он. — Ты уже знаешь английский?
— Нет, — сказал я.
— Почему ты не носишь очки? — спросил он, увидев, как я всовываю свой нос меж страниц.
— Потому что мне нравится читать так, — ответил я.
Каждый день я приходил за книгой, порой — даже два раза в день. Однажды Ихиель сказал мне: «Поди сюда». Он сказал: «Поди» — а не «Подойди».
— Ты прочитываешь все книги, которые берешь? — спросил он.
— Да, — заверил я его.
Он посмотрел на книгу, которую я вернул.
— Это чуть рановато для тебя, — сказал он строго, потом улыбнулся, открыл книгу на последней странице и спросил: — Скажи мне, какими были последние слова Петрония?
— «Друзья мои — продекламировал я, — не кажется ли вам, что вместе с нами умирает также и…»
— Также и что?
— Там не написано, — смущенно сказал я. — Он умер.
— Прекрасно, — сказал Ихиель. — А последние слова императора Нерона?
— «Вот истинная верность», — процитировал я.
— Последние слова, — торжественно провозгласил Ихиель, — это самое главное. Вся мудрость, вся честность и вся истина втиснуты в тот миг, когда мы переступаем грань неизвестного.
Я был слишком мал, чтобы понять эти слова, но они очень взволновали меня, и лишь через несколько лет я узнал, откуда они и кому посвящены. Ты, конечно, помнишь последние слова Курца: «Он воскликнул шепотом, обращаясь то ли к какому-то образу, то ли к обманчивому видению, воскликнул дважды, голосом, подобным дуновению ветра: О ужас! О ужас!»
Я перелистываю старые книги. На внутренней стороне обложек — та самая наклейка, с толстой курицей в очках, сидящей на закрытой книге. Ихиель объяснил мне, что это экслибрис его отца, и добавил: «Это его самое точное подобие».
— Вот эта курица? — с опаской и удивлением переспросил я.
— Это не курица. Это сова, символ мудрости, — засмеялся Ихиель. — Но отец уперся, что сам нарисует свой экслибрис.
Он рассказал мне, что его отец погрузился в чтение с раннего детства и книги разрушили вначале его глаза, потом его отношения с женой и, в конце концов, — его позвоночник. «Мой отец, — сказал он с гордостью, — приехал из Харькова в Нью-Йорк, когда ему было пять лет, и самоучкой овладел английским языком».
В шесть лет Мордехай Элиягу Абрамсон спросил у прохожих, где находится публичная библиотека. Он вошел и бесстрашно спросил у библиотекаря первую книгу на самой нижней полке. Вернув ее назавтра, он попросил следующую по порядку, потом третью, и четвертую, пока не прочел полку по всей ее длине. Книги в библиотеке были расставлены по алфавиту, и к тому времени, когда библиотекарь заметил этот странный способ чтения, мальчик уже прочел «Норвежские диалекты» Аасена, «Двенадцать лет на плоскогорьях Эфиопии» Аббади и значительную часть скучнейшей 180-томной серии Аббота «Ролло». С тех пор библиотекарь взял его под свое покровительство и научил быть более разборчивым. «Если бы каждый юноша подружился с библиотекарем, с учителем природоведения, а также с высокой и снисходительной женщиной, мир выглядел бы совершенно иначе», — закончил Ихиель.
Свою библиотеку судья собирал прилежно и изобретательно. Он помогал еврейским иммигрантам в обмен на привезенные ими книги, покупал, менял, находил и воровал. А когда умер, оставил сыну то самое завещание — перевезти его библиотеку в Страну Израиля. Ихиель купил зеленый «додж», погрузил его вместе с книгами на корабль, «взошел в Страну» и начал свой путь унижений и мук. Он разочаровался в Еврейском университете, который проявил интерес лишь к малой части его коллекции, вышел, стукнув дверью, из нескольких городских библиотек и был изгнан из Дгании и Тель-Иосефа, когда товарищи по кибуцу обнаружили у него «вредный буржуазный материал». Какое-то время он возлагал надежды на жителей Ришон ле-Циона, пока не открыл, что они заинтересованы не столько в его книгах, сколько в его грузовике, и, в конце концов, обтрепанный и раздраженный, добрался до нашего поселка. Под давлением Бринкера поселковое руководство согласилось принять все его книжное собрание и предоставить ему жилье и постоянную работу в качестве библиотекаря, но поставило условием продать несколько редких книг, чтобы окупить строительство и содержание библиотеки. Ихиель был вынужден согласиться, и отправленное им в Англию письмо стремглав привело в Страну посланца в облике усатой монашенки, оказавшейся в действительности переодетым тайным агентом оксфордской Бодлеанской библиотеки. Этот человек купил у Ихиеля за огромные деньги рамбамовскую «Мишне Тора», напечатанную в 1550 году в Венеции, «Сефер Тора Ор» Баал Шем Това, «Эсперанса де Исраэль» Менаше бен Исраэля, изданную в 1650 году в Амстердаме, напечатанную в Сончино «Сефер а-Икарим» Иосефа Альбо, еще одного дальнего дяди моего отца, если верить его рассказам, а также «Путешествие по Иудее, Самарии, Галилее и Ливану» некоего исследователя, именовавшего себя кардиналом Бодуэном из Авиньона, — книгу, которая представляла собой не столько древнюю, сколько исключительно ценную находку, сохранившейся между страницами странной, тонкой закладкой из мягкой, блестящей кожи.
