Карлос Сафон - Игра ангела
— Вы измучены, Мартин. Оставайтесь ночевать. В этом доме хватает комнат. Уверяю вас, что завтра вы почувствуете себя намного лучше и сможете судить о вещах более здраво.
Я пожал плечами, хорошо, впрочем, понимая, что Корелли прав. Я едва держался на ногах и хотел только одного — крепко заснуть. Я не испытывал ни малейшего желания расставаться с этим креслом, самым удобным и гостеприимным из всемирной истории кресел.
— Если вы не против, я предпочел бы остаться в кресле.
— Конечно. Вам необходим отдых. Скоро вам станет лучше. Даю слово.
Корелли подошел к бюро и погасил газовую лампу. Гостиная погрузилась в голубоватую тень. У меня слипались глаза, состояние эйфории туманило голову, но в полузабытьи я видел, как силуэт Корелли пересекает гостиную и растворяется в сумраке. Я закрыл глаза и слушал шорох ветра за окном.
25Мне снилось, что дом медленно тонет. Сначала мелкие темные слезы проступили вдоль швов между каменными плитами, оросили стены, лепнину на потолке, потекли по круглым поверхностям ламп, из замочных скважин. Холодная тягучая влага, точно крупные капли ртути, сочилась невыразимо медленно. Постепенно она покрыла ровным слоем пол и стала подниматься по стенам. А затем я почувствовал, что вода заливает мне ноги и продолжает стремительно прибывать. Я сидел в кресле и наблюдал, как уровень воды подбирается к моему подбородку. Вскоре он достиг потолка. Я поплыл и сумел различить бледные светящиеся тени, кружащиеся в толще воды за окном. Это были люди, тоже затянутые в сумеречный водоворот. Они дрейфовали, увлекаемые течением, и простирали ко мне руки, но я ничем не мог им помочь, и вода бесследно уносила их прочь. Вокруг меня косяком бумажных рыб сновали в воде сто тысяч франков Корелли. Я переплыл гостиную и приблизился к закрытой двери в конце помещения. Тонкий луч света пробивался сквозь замочную скважину. Я открыл дверь и увидел, что она ведет к лестнице, которая спускается в недра подвала. И я поплыл вниз.
У подножия лестницы начинался овальный зал. В его центре, собравшись в круг, стояли люди. Заметив мое присутствие, они повернулись, и я увидел фигуры, облаченные в белое, в масках и перчатках. Над конструкцией, походившей на операционный стол, горели яркие белые лампы. Человек, лицо которого было просто смазанным пятном, лишенным черт и глаз, раскладывал предметы на подносе с хирургическими инструментами. Одна из фигур поманила меня, приглашая подойти. Я подчинился и тотчас ощутил, как меня подхватывают за плечи и туловище и укладывают на стол. Свет слепил глаза, но я ухитрился разглядеть, что меня окружали совершенно одинаковые люди с лицом доктора Триаса. Я молча посмеялся. Один из врачей держал в руках шприц и ловко воткнул мне иглу в шею. Я не почувствовал укола, лишь теплая волна прошла по телу, и все его члены охватило приятное онемение. Два доктора закрепили мою голову в фиксирующем приспособлении и начали прилаживать венец, состоявший из плоского обруча на винтах. Руки и ноги мне перехватили ремнями. Я не сопротивлялся. Когда мое тело от макушки до пят было обездвижено, один из докторов протянул ланцет своему близнецу, и тот склонился надо мной. Кто-то схватил меня за руку и не отпускал. Это оказался ребенок, мальчик, смотревший на меня с нежностью. У него было точно такое же лицо, как у меня в день, когда убили отца.
Тускло блеснуло лезвие скальпеля, опускавшееся сквозь слой темной воды, и я почувствовал, как сталь рассекла мне лоб. Боли не было. Я лишь ощутил, что из раны истекает нечто, и увидел черное облако, выплывавшее из раны и растворявшееся в воде. Кровь в воде походила на дым и поднималась к горящим лампам клубящимися кольцами, принимавшими самую причудливую форму. Я перевел взгляд на мальчика. Он улыбнулся мне и крепче сжал руку. И тогда я уловил странное движение. Нечто зашевелилось во мне. Нечто, что до последнего момента изо всех сил словно клещами цеплялось за мой мозг. И я почувствовал, как неведомое «нечто» покидает насиженное место, причем ощущение было такое, будто колючку, впившуюся в плоть до самой кости, тянут щипцами. Я запаниковал и попытался встать, но парализованное тело не слушалось. Мальчик пристально смотрел на меня и кивал. Я не сомневался, что вот-вот исчезну вовсе или проснусь, но вдруг увидел это. Я увидел отражение на поверхности прожекторов над операционным столом. Из раны на лбу показались черные щупальца и поползли по коже. А потом появился черный паук размером с кулак. Он пробежал по моему лицу, но, прежде чем он успел прыгнуть со стола, один из хирургов пронзил тварь скальпелем и поднес к свету, чтобы я лучше разглядел его. Паук, освещенный прожектором, сучил лапами и сочился кровью. Белое пятно на его спине напоминало расправленные крылья. Ангел. Вскоре лапы бессильно повисли, и, соскользнув с ланцета, его тело безжизненно заколыхалось в воде. Мальчик протянул руку, желая потрогать тварь, и она рассыпалась в прах. Врачи развязали мои путы и ослабили тиски, сжимавшие голову. С помощью врачей я сел на ложе и потрогал рукой лоб. Разрез заживал. Повернувшись и посмотрев по сторонам, я обнаружил, что остался в одиночестве.
Лампы, освещавшие операционный стол, погасли, и зал окутали сумерки. Я вернулся к лестнице и поднялся по ступеням, вновь очутившись в гостиной. Первые лучи солнца пробивались сквозь толщу воды, поймав в ловушку мириады мельчайших частиц взбаламученной взвеси. Я устал. Устал так, как не уставал ни разу в жизни. С трудом добравшись до кресла, я рухнул без сил. Мое тело постепенно расслабилось, и наконец наступил покой. Расположившись на отдых в кресле, я увидел, что вода забурлила у потолка. Наверху образовалась тонкая воздушная подушка, и я понял, что уровень воды понижается. Вода, густая и поблескивающая, как желатин, кипящими струями вытекала сквозь щели в окнах, словно дом превратился в подводную лодку, всплывающую на поверхность. Я свернулся в кресле, наслаждаясь ощущением невесомости и покоя, с которым не хотелось расставаться никогда. Я закрыл глаза, прислушиваясь к журчанию воды вокруг. Приподняв веки, в полудреме я видел дождь, неторопливо капавший с потолка, как капали бы слезы, умеющие замедлять полет. Я устал, смертельно устал и мечтал только крепко заснуть.
Я проснулся в разгар солнечного жаркого дня. Яркий свет золотистой пылью сочился из окон. Сто тысяч франков по-прежнему лежали на столе, и это первое, что бросилось мне в глаза. Встав с кресла, я подошел к окну, раздвинул шторы, и поток ослепительного сияния хлынул в комнату. Барселона стояла на прежнем месте, подернутая рябью дымчатого марева, словно мираж в пустыне. Неожиданно я осознал, что непрерывный гул в ушах, обычно заглушаемый звуками дня, полностью прекратился. Я вслушивался в тишину, незамутненную, как ключевая вода, какую, пожалуй, мне не доводилось слышать никогда. И я услышал свой смех. Я поднес руку к лицу и пощупал лоб. Давящая головная боль испарилась. Сознание было ясным, и мне казалось, будто мои пять чувств только что пробудились. Я поискал зеркало, но в гостиной его не нашлось. Я вышел, рассчитывая обнаружить ванную комнату или любое другое помещение, где могли оказаться зеркала. Я испытывал потребность удостовериться, что очнулся в собственном, а не чужом, теле и осязаемые плоть и кости действительно принадлежат мне. Все двери в доме были заперты на замок. Обследовав весь этаж, я не сумел открыть ни одной комнаты. Возвратившись в гостиную, я убедился, что приснившаяся мне ночью дверь на лестницу в подвал в реальности представляла собой картину, изображавшую ангела, пригорюнившегося на утесе над бескрайней бездной. Тогда я направился к лестнице на второй этаж, но, преодолев первый пролет, остановился. Там, куда не проникал свет, начиналось царство густого, непроницаемого мрака.
— Сеньор Корелли? — позвал я.
Мой голос канул в пространстве, словно ушел в вату, не вызвав ни эха, ни отклика. Я вернулся в гостиную и взглянул на деньги, покоившиеся на столе. Сто тысяч франков. Я взял пачку денег. Их приятная тяжесть пробуждала волнение. Купюры не обжигали рук. Я положил их в карман и повторил свой путь по коридору к выходу. Десятки лиц с портретов, как и вчера, с отчаянием и мольбой смотрели мне вслед. Мне не хотелось смотреть им в глаза, и я поспешил к двери. Но почти у самой двери я вдруг заметил среди многочисленных рамок одну пустую, без фотографии и подписи. Я почуял сладковатый, отдававший картоном запах, и он исходил от моих пальцев. Это был запах денег. Открыв парадную дверь, я вышел на дневной свет. Дверь гулко захлопнулась за спиной. Я повернулся посмотреть на дом, молчаливый и темный. Его мрачный облик совершенно не вязался с ослепительно ясным днем, голубым небом и сияющим солнцем. Взглянув на часы, я обнаружил, что уже второй час пополудни. Я проспал больше двенадцати часов кряду, скрючившись в старом кресле, однако я в жизни не чувствовал себя лучше. Я зашагал вниз по склону, возвращаясь в город со счастливым лицом и твердым убеждением, что впервые за долгое время, а может, в первый раз за всю мою жизнь, судьба улыбнулась мне.
