Карлос Сафон - Игра ангела

Такси на малой скорости ползло вверх по косогору, подбираясь к границам предместья Грасия, двигаясь в сторону одинокого и мрачноватого массива парка Гуэль. Склон был усеян россыпью особняков, знававших лучшие времена. Их крыши и стены проглядывали сквозь зелень рощи, колыхавшейся на ветру, как темные волны. На вершине холма я различил широкие ворота ограды. Три года назад, после смерти Гауди, наследники графа Гуэля продали мэрии по дешевке этот уединенный и пустынный парк, где никогда не было других обитателей, кроме самого архитектора. Забытый и заброшенный, сад колонн и башенок напоминал ныне проклятый рай. Я попросил водителя остановиться у решетки ворот и заплатил за проезд.

— Вы уверены сеньор, что хотите выйти здесь? — спросил шофер, усомнившись в моем рассудке. — Если желаете, я могу подождать вас немного…

— В этом нет необходимости.

Урчание такси затихло у подножия горы, и я остался наедине с ветром, завывавшим в кронах деревьев. Из парка к ограде ветер гнал сухие листья, и они водоворотом кружились вокруг моих ног. Я приблизился к воротам, стянутым проржавевшими цепями, и сквозь решетку заглянул внутрь. Лунный свет омывал контуры фигуры мозаичного дракона на нижней площадке парадной лестницы. Черная тень с глазами, поблескивавшими, как жемчуг под толщей воды, лениво скользнула по ступеням. Это была большая черная собака. Животное остановилось у подножия лестницы, и только тогда я заметил, что пес не один. Еще два зверя молча наблюдали за мной из-за ограды. Одна собака подкрадывалась ко мне, прячась в тени, падавшей от домика привратника справа от ворот. Другой пес, самый крупный из трех, вскочил на стену и с карниза следил за мной с близкого расстояния. Сквозь оскаленные клыки струился пар его дыхания. Я медленно отступил, глядя животному прямо в глаза и не смея повернуться спиной. Шаг за шагом я отступил на противоположную сторону тротуара. На стену запрыгнула вторая собака и теперь настороженно провожала меня взглядом. Я пошарил ногой по земле в поисках палки или камня, которые могли бы послужить оружием защиты, если псы решат прыгнуть вниз и наброситься на меня, но мне попадались только сухие листья. Я знал, что, стоит мне отвести глаза и обратиться в бегство, животные погонятся за мной. Не успею я пробежать и двух десятков метров, как они повалят меня и растерзают. Третий пес, тот самый, которого я заметил первым, выступавший, похоже, манком, начал карабкаться на верхнюю кромку стены, собираясь присоединиться к двум другим. Ну вот и все, подумал я.

В этот миг за спиной у меня вспыхнул свет, и занявшееся сияние осветило оскаленные морды трех псов. Собаки остановились как вкопанные. Я оглянулся через плечо и увидел темный фасад, возвышавшийся в полусотне метров от входа в парк. В окнах горел свет, и это было единственное освещенное здание на холме. Один из псов с глухим рычанием удрал в глубь парка. Спустя мгновение две другие собаки убежали следом.

Без долгих раздумий я направился к дому. Как и описывал Корелли в приглашении, он находился на пересечении улиц Олот и Сан-Хосе-де-Монтанья. Узкое угловатое трехэтажное строение, похожее на башню и увенчанное мансардой, несло караульную службу над городом и призрачным парком у подножия.

Дом стоял на возвышении, к его дверям вели широкие лестницы. Из больших окон струилось золотистое сияние. Когда я поднимался по каменным ступеням, мне показалось, будто я различил на балюстраде второго этажа очертания человеческой фигуры. Она застыла неподвижно, точно паук, распластавшийся в паутине. Ступив на площадку лестницы, я остановился перевести дух. Входная дверь была приоткрыта, и полоса света простиралась от порога к моим ногам. Я медленно подошел к входу и замер в проеме. Из дома тянуло запахом увядших цветов. Я постучал в дверь согнутыми пальцами и слегка толкнул ее внутрь. Моему взору открылась прихожая и длинный коридор, терявшийся в глубине дома. Из недр доносился глухой повторявшийся стук, будто хлопала на ветру створка окна. Этот звук напоминал биение сердца. Я вошел в прихожую и сделал пару шагов вперед. Слева я увидел лестницу в башню, и мне послышались наверху, на последних ее ступенях, шаги, легкие, как поступь ребенка.

— Добрый вечер! — окликнул я.

Не успело эхо моего голоса затихнуть в коридоре, как ритмичное постукивание, раздававшееся где-то в доме, прекратилось. Я оказался в полной тишине, и поток ледяного воздуха коснулся лица.

— Сеньор Корелли? Это Мартин. Давид Мартин…

Не получив ответа, я осмелился пройти дальше по коридору, который вел во внутренние покои. На стенах во множестве висели фотографические портреты разной величины, оправленные в рамки. Судя по манере позировать и туалетам людей, запечатленных на фотографиях, большинство снимков насчитывало лет двадцaть-тридцать, не меньше. Под каждой рамкой имелась табличка, где были указаны имя изображенного персонажа и год, когда сделали портрет. Я принялся рассматривать лица, смотревшие на меня из прошлых времен. Дети и старики, дамы и кавалеры. Их роднило выражение глаз: в них угадывалась тень печали и читалась немая мольба. Все смотрели в камеру с таким отчаянием, что кровь стыла в жилах.

— Интересуетесь фотографией, любезный Мартин? — раздался голос рядом со мной.

Я, вздрогнув, повернулся. Андреас Корелли рассматривал фотографии вместе со мной с улыбкой, исполненной меланхолии. Я не слышал и не видел, как он подошел. Когда он мне улыбнулся, меня пробрал озноб.

— Я думал, вы не придете.

— Я тоже.

— Тогда позвольте предложить вам бокал вина, и мы выпьем за наши заблуждения.

Я проследовал за ним в большую гостиную с широкими окнами, обращенными на город. Корелли предложил мне кресло и налил в бокалы вино из бутылки, стоявшей на столе. Он протянул мне бокал и уселся в кресло напротив.

Я пригубил вино, оказавшееся превосходным. Я выпил его почти что залпом и вскоре почувствовал, как согревающее тепло, пролившееся по пищеводу, успокаивает мои нервы. Корелли вдыхал аромат вина и наблюдал за мной со спокойной дружелюбной улыбкой.

— Вы были правы, — сказал я.

— Как всегда, — отозвался Корелли. — Обыкновенно так и случается, что редко приносит мне хоть какое-то удовлетворение. Иногда мне кажется, что наибольшую радость мне могло бы доставить лишь подтверждение моей ошибки.

— Это легко устроить. Спросите меня, как это происходит. Я всегда ошибаюсь.

— Нет, вы не ошибаетесь. По-моему, вы видите вещи почти так же ясно, как и я, и это также не приносит вам никакого удовлетворения.

Я слушал его и думал, что в настоящий момент единственное, что могло бы принести мне некоторое удовлетворение, — это если бы весь мир сгорел и я тоже сгинул бы вместе с ним. Корелли, словно прочитав мои мысли, широко улыбнулся и кивнул:

— Могу вам помочь, друг мой.

Неожиданно для себя я отвел глаза, уклоняясь от его взгляда, и сосредоточил внимание на маленькой серебряной броши в форме ангела, приколотой к его лацкану.

— Красивая брошь, — сказал я, указав на вещицу.

— Фамильная реликвия, — отозвался Корелли.

Я решил, что мы довольно наговорили банальностей и любезностей — хватит до конца вечера.

— Сеньор Корелли, зачем я здесь?

Глаза Корелли полыхнули тем же оттенком красного вина, что тягуче колыхалось у него в бокале.

— Все очень просто. Вы находитесь тут потому, что наконец поняли: ваше место — здесь. Вы находитесь тут потому, что около года назад я сделал вам предложение. Предложение, которое в тот момент вы не были готовы принять. Но вы о нем не забыли. Я же здесь нахожусь потому, что по-прежнему считаю вас тем человеком, кто мне нужен. Следовательно, я предпочел выждать двенадцать месяцев, прежде чем утратить к вам интерес.

— Вы сделали предложение, не уточнив условия, — заметил я.

— В сущности, я излагал вам только условия.

— Сто тысяч франков за один год работы на вас. И за этот год я должен написать книгу.

— Именно так. Многие подумали бы, что это и есть самое главное. Но только не вы.

— Вы сказали, что когда объясните, какого рода книгу вы хотите, чтобы я для вас написал, я бы взялся за работу даже бесплатно.

— У вас хорошая память.

— У меня прекрасная память, сеньор Корелли, вот только не помню, чтобы я видел, читал или слышал хотя бы об одной книге, изданной вами.

— Сомневаетесь в моей платежеспособности?

Я покачал головой, пытаясь скрыть жажду и вожделение, терзавшие меня изнутри. Чем большее равнодушие я демонстрировал, тем соблазнительнее мне представлялись обещания издателя.

— Я всего лишь заинтригован вашими мотивами, — подчеркнул я.

— Как и должно быть.

— В любом случае напоминаю, что я связан эксклюзивным контрактом на следующие пять лет с Барридо и Эскобильясом. На днях я удостоился весьма показательного визита с их стороны в компании с довольно расторопным адвокатом. Но, полагаю, это не важно, поскольку пять лет — очень долгий срок, а временем я как раз располагаю в наименьшей степени, и это единственное, в чем я твердо уверен.