Лада Лузина - Любовь - не сахар, сахар - не любовь
Я равнодушно смотрела, как эта бестия тыкается в наше окно кровожадной рыжей мордой, словно акула в иллюминатор. Безрезультатно. По всему дому были включены кондиционеры. Деньги, как им и положено, спасали своих обладателей от голода, холода и жары, позволяя жить, в то время как всем остальным приходилось выживать.
Прекрасный день для начала операции.
Набрав телефонный номер, я умильно промурлыкала в черную трубку:
- Привет, Юля… Узнаешь? Как тебе эта жара? - В ответ, как и ожидалось, послышался задыхающийся голос. - Да, да, все умирают… - сердобольно согласилась я. - Но у нас через неделю съемки. Надо встретиться, поговорить о роли… Приезжай ко мне - это единственное место, где сейчас можно жить… Через два часа машина будет стоять у твоего подъезда. До встречи!
Положив трубку, я удовлетворенно потянулась, с вожделением обдумывая детали грядущего свидания. Несмотря на двенадцатый час, мы с Андреем валялись в прохладной постели и лениво ковыряли поданный домработницей завтрак.
- Ты уже выработала план ее соблазнения? - поинтересовался мой муж неестественно напряженным голосом.
- Какой план… - пренебрежительно отмахнулась я. - Сейчас этот расплавленный от жары сырок, привыкший к автобусам и троллейбусам, посещение которых напоминает нынче экскурсию в газовую камеру Освенцима, сядет в мою машину с кондиционером. И впервые за последнюю неделю почувствует, что может дышать. Ее семья - люди с ущербно умеренным достатком. Значит, даже в глотке кока-колы она ощущает вкус денег и красивой жизни. Представляешь, что с ней будет, когда она окажется в нашей квартире? Кроме того, детка до смерти боится съемок, и я стану ее наставницей и хранительницей. А завтра мы поедем вместе покупать ей одежду для работы, после чего она будет смотреть на меня, как бедная Золушка на добрую крестную… И т. д., и т. п., не говоря уже о всем остальном. Да о чем тут вообще говорить? Ты же читал мой сценарий - там все написано. Героиня просто-напросто одинока - у нее нет подруг, она росла без отца и совершенно не знает жизни. И если бы взрослый мужик предложил ей пойти в ресторан или кино, она бы смутилась и отказалась. Но он пригласил ее в Гидропарк покататься на качелях. Сыграл этакого папочку-друга. И этого было достаточно - девочка купилась на протянутую конфетку, которую в детстве нам так усердно запрещали брать у незнакомых дядей. Из чего напрашивается один простой вывод: в таком паскудном деле много ума не надо. Соблазнить невинную девчонку так же легко, как задушить котенка. Для этого нужно обладать только достаточной долей жестокости, подлости и мерзости, как герой, которого ты играешь. Ведь обидеть тех, кто зависит лишь от тебя, - так просто, что сделать это - все равно что расписаться в собственной слабости и ничтожестве. В отличие от нас, дети и животные не обладают свободной волей и не отвечают за свои поступки. Корова не может по собственному желанию уйти в другое стадо устраивать свою личную жизнь с другим пастухом…
- Ты считаешь, что она глупа, как корова?
- Она шестнадцатилетняя девочка, которая еще никого не любила. А это почти то же самое. В этом возрасте все барышни переживают комплекс Снегурочки - влюбляются в первое встречное, что подвернется им по дороге. И у моей очаровательной крошки просто нет выбора - ровно через час и сорок пять минут ей встречусь я.
- Я не могу понять только одного: что очаровательного ты в ней нашла? - Его голос звучал обиженно и злобно.
- Конечно, киска, - небрежно согласилась я, - до тебя ей далеко. Ты ж у меня - красавец.
- Иногда мне кажется, - горько вздохнул самый красивый мужчина Украины, - красота - это единственное, что ты во мне ценишь. Ведь ты меня не любишь, не так ли?
Неожиданно одним кошачьим рывком он подмял меня под себя - его узкое лицо и преступно-зеленые глаза нависли надо мной, как обнаженный меч:
- Ты вообще не умеешь любить, - констатировал он холодно и в то же время горько, как человек, уже смирившийся с утратой. - Тебе доставляет удовольствие только ненависть. И самое лучшее чувство, которое ты способна испытывать к людям, - это фригидное отстраненное равнодушие. Так что, можно сказать, мне еще повезло. Ты завела меня, как дорогостоящего сенбернара с родословной…
- Ну что ты, - нагло улыбнулась я. - Ты совершенно не похож на сенбернара…
Его неспешные вальяжные движения, черные волосы и хищные глаза порождали у меня хроническую ассоциацию с семейством хвостатых, усатых и полосатых. Поэтому, глядя на своего мужа, я никогда не чувствовала себя самой счастливой женщиной страны, как это писали газеты, скорее уж - старой девой с котом.
* * *Вялотекущая киевская толпа тяжело топала по Крещатику. Съемочная группа разрезала ее пополам, как нож. Посреди улицы стояли Юля и Андрей. Камеры были направлены на них. Белобрысая гример Анечка, истекая обожанием, промокала губкой пот с лица моего мужа. Сергей Петрович терпеливо объяснял Юле:
- Пойми, ты его любишь, боготворишь, в нем - вся твоя жизнь. Ты должна удержать его во что бы то ни стало. Ты пытаешься объяснить, что умрешь без него. Но он смотрит на тебя равнодушно, и тебе становится не только больно, но и страшно. Я понимаю, это очень сложно - твой взгляд должен кровоточить любовью, болью и страхом…
Я подошла и встала за его спиной.
- Умница, - вскрикнул Петрович. - Вот так ты и должна смотреть на него!
- Ей будет легче смотреть на меня. Так что снимите ее лучше крупным планом, - посоветовала я. - А потом общий - со спины.
Петрович резко обернулся, мгновенно оценил ситуацию и сухо кивнул в знак согласия. Его ощетинившееся трехдневной небритостью лицо нахохлилось болезненным состраданием. Камеры заработали. Но, казалось, Юля даже не замечает этого:
- Я не могу без тебя, - жалобно сказала она.
- Пойми, дорогая, у меня есть жена и ребенок. Я не могу их бросить. Нам нужно расстаться, - подал реплику Андрей.
В ответ Юля как-то муторно покачала головой. В преддверии слез ее взгляд стал невидящим и пустым. Капелька воды аккуратно перебралась через нижнее веко и сиротливо засеменила по помертвевшей щеке. И вдруг она хрипло заглотнула воздух и разрыдалась. Ее чистое полудетское лицо исказилось до неузнаваемости и стало страшным - женским. Оно кричало:
- Но я умру без тебя! Действительно умру. Честное слово… Я не вру, честное слово!
- Успокойся, успокойся, пожалуйста, - отыграл Андрей. - Мы что-нибудь придумаем.
Продублировав его посыл, я ласково улыбнулась и беззвучно прошептала ей одними губами: «Все будет хорошо».
И то и другое было ложью. Герой фильма ничего не придумает, так же, как и человек, который был его прототипом. А значит, ничего хорошего у Юли со мной не будет. Но она этого не знала. Болезненно зажмурив глаза и выбросив вперед руки с трогательно подстриженными ноготочками, героиня фильма вырвалась из кадра и бросилась мне на шею.
Камера буркнула и вырубилась. Андрей усмехнулся и отхлебнул кофе из стаканчика, поспешно протянутого заботливой Анечкой. Юля отчаянно вжалась в меня, уткнув свой загримированный нос в мой бледно-голубой костюм. «Пиздец костюму», - холодно отметила я и погладила ее по коротко остриженной русой голове:
- Успокойся, пожалуйста. Ты должна взять себя в руки и окончить съемку. А потом мы поедем домой.
Она покорно взглянула на меня повзрослевшим от боли лицом и сказала:
- Женщиной становишься не тогда, когда лишаешься девственности, а когда сделавший это тебя бросает.
- Правильно, - кивнула я. - Только это текст из другого эпизода. Он будет позже.
* * *Зажегся свет, и опустевший белый киноэкран снова стал похож на чистый неиспорченный лист бумаги, с которого все можно начать сначала. Только что там осыпался ржавый осенний Гидропарк, где Андрей катал на качелях-лодочках девочку с зажатыми плечами и русой челкой, с наивным любопытством выглядывающей из-под пуритански черного берета. Ее затуманенные глаза удивленно смотрели на моего брутального змия-искусителя. Она была похожа на осторожного котенка, которого первый раз попытались погладить.
Именно так Юля поначалу глядела и на меня - испуганным взглядом маленького зверька, наблюдающего, как к нему неумолимо приближаются руки страшного чудовища - человека. И он, кисиненок, еще не знает, задушат они его или ласково почешут за ушком. Но, в отличие от нее, я знала, что глажу ее для того, чтобы, приручив, уничтожить. У Юли было лицо девственницы, которую отчаянно хотелось совратить. Такое же чувство возникает у нас, когда, выйдя на улицу ранним утром, мы видим, что землю покрыл трогательно-чистый, умилительно-белый, нетронутый первый снег. И тебя так и подмывает первому истоптать этот невинный девственный покров, где еще не ступала ничья нога.
Юля неумолимо влюблялась в меня день за днем. И меня переполняла странная смесь ненависти и нежности к этому сопливому созданию с чистой и такой освежающей холодно-сладкой кожей, которому я планомерно портила жизнь.
