Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

— Что олицетворяет дорога?

— Любая дорога?

Адам наградил меня своей любимой ироничной улыбкой.

— Знаю, знаю. Что олицетворяет та дорога? — Я уставился на фотографию детей Адама. Они выглядели счастливыми. Я подумал о Сантьяго.

— Опять смотришь на снимок моих сыновей?

— Да. — Я пытался сосредоточиться на разговоре, иногда мне это непросто дается. — Дорога? Не знаю, Адам. Правда, не знаю. Ну, это же дорога. Она куда-то ведет, но я не знаю — куда.

— На твоих других рисунках, тех, что ты рисовал в школе, присутствовали когда-нибудь люди?

— Нет.

— Что ты рисовал?

— Городские пейзажи. Так их называл мистер Дрейк. Здания, аллеи, улицы.

— Пустые улицы?

— Да. Иногда рисовал машины.

— С водителями?

— Нет.

— И никаких людей на твоих городских пейзажах?

— Получается, что так.

— Угадай, кем полны города?

— Ну да, да, они полны людей.

— Но в мире Зака людей нет.

— Ну не знаю, может, я не люблю людей.

— Не думаю, что это так. Я предполагаю, что ты очень любишь людей. Ты любишь Рафаэля. Любишь Шарки. Тебе нравится мистер Гарсия, нравится Эмит — думаю, что нравится.

— Да, он нравится мне.

— Тебе нравился Марк. Нравится Лиззи, Шейла, Келли и… — есть хоть кто-нибудь в группе, кто не нравится тебе?

— Нет. Мне нравится вся наша группа.

— Не нравится хоть какой-нибудь психотерапевт?

— Есть такой один. Он болван.

— Это было честно. Значит, из всех наших психотерапевтов тебе не нравится только один?

— Выходит, что так.

— Ты любишь людей, Зак. Так что, не в этом твоя проблема.

— Тогда в чем она?

— Давай разберемся в этом.

— Ты знаешь, в чем моя проблема?

— Нет.

— Но у тебя есть теория?

— У меня полно теорий, Зак. И они ни черта не значат. — И он перевел разговор в нужное ему русло. Угу, как будто я этого не заметил. — Откуда такой рисунок?

— Оттуда, что именно так меня и нашли. На обочине дороги.

— Помнишь, какой?

— Да. Ведущей в Карслбад. Старое шоссе на севере Эль-Пасо. Там меня и нашли.

— Ты помнишь что-нибудь еще?

— Меня трясло.

— От холода?

— Я умирал.

— Умирал?

— Да. Алкогольное отравление. Очень сильное. Знаешь, от него можно умереть.

— Да, я знаю. Ты помнишь, кто тебя нашел?

— Коп. После этого все как в тумане. Я был в больнице. Она мне часто снится. — Я оторвал взгляд от пола и посмотрел на Адама. — Я чуть не умер.

Глава 12

Я ненавижу их за любовь ко мне

Ночью я просыпался через каждый час — у меня такое бывает. Обводил взглядом комнату. Смотрел на часы. 12:45. 12:46. 12:47. Снова засыпал и снова просыпался. 1:48. 1:49. 1:50.

Рафаэль читал. Он читает, когда ему не спится. Где-то около трех утра встал с постели Эмит. «Выпустите меня, — шептал он. — Выпустите меня». Он явно собирался направиться к двери. На улице лил дождь и гремел гром — идти туда в одних трусах было не очень хорошей идеей. Рафаэля подобный лунатизм совершенно не беспокоил. Он встал, отвел Эмита обратно в постель и уложил. Но Эмит не захотел лежать. Сев в постели, он тихо проговорил:

— Я не делал этого. Выпустите меня.

— Хорошо, — ответил ему Рафаэль. — Мы выпустим тебя, как только взойдет солнце.

— Сейчас. Выпустите меня сейчас. — Похоже, он снова собрался встать, поэтому Рафаэль вернулся к нему и потряс, пробуждая.

Эмит растерянно уставился на него.

— Ты говорил во сне. Опять хотел подняться, поэтому я решил, что лучше тебя разбудить.

Эмит кивнул.

— Я же ничего… не сделал?

— Нет.

— Хорошо. Иногда я делаю такое, чего потом стыжусь.

— Например?

— Писаю в углах комнаты или что-то подобное, за что потом стыдно.

— Ты просил: «Выпустите меня». Откуда? Не помнишь?

— Не помню. — Эмит впился глазами в Рафаэля. — Тебе не спится?

— Да, сегодня не спится.

— Ненавижу это сраное место, — проворчал Эмит. — Меня тут закормили таблетками. Поэтому я и хожу во сне.

— Может быть. А может быть и нет. Может быть, ты и без таблеток будешь ходить во сне.

— А тебе нахуй откуда знать?

Рафаэль улыбнулся одной из своих «прочищающих горло» улыбок.

— Лунатизм может быть симптомом ПТСР[10].

— Ты, блять, психотерапевт, что ли?

Рафаэль взял свою книгу.

— Нет. Я просто много читаю. Хочешь попробовать?

— Пошел ты. — Эмит ненадолго притих, потом спросил: — Ты это серьезно? Лунатизм? Он может быть из-за этого… ну, из-за психологической травмы?

— Парень, живший здесь до тебя — Шарки, все время ходил во сне. Вот я и прочел об этом книгу.

— Эта книга все еще у тебя?

— Да.

— Дашь ее мне?

— Конечно.

— Научишь меня рисовать?

— Зачем? Рисуй, как умеешь.

— Я вообще не умею.

— Тогда рисуй, как получится, для терапии сойдет. В художественную школу можешь поступить позже.

— Умник, да?

— Уху.

Не знаю, почему я не присоединился к их разговору. Просто люблю слушать. Думаю, в душе я хотел запомнить голос Рафаэля, чтобы носить его в себе, когда он уйдет.

— Могу я задать тебе вопрос, Эмит?

— Да.

— Ты много сменил таких мест, как это?

— Это что, заметно?

— Заметно.

— Три или четыре.

— Так три или четыре?

— Четыре. Мне все это не помогает.

— Тогда почему ты здесь?

— У меня…

— Неприятности с законом, — закончил за него Рафаэль.

— Угу.

— Что употребляешь?

— Кокаин, героин, пойло. Выбирай.

— Когда начал?

— О, не знаю даже. В четырнадцать, наверное. Один парень обозвал меня негром, несколько дней спустя кто-то разрисовал наш гараж этим милым словечком.

— И ты решил напиться.

— Мне было больно.

— Не сомневаюсь.

— Но ты не можешь представить, как.

— Не могу. — Рафаэль сделал глубокий вдох — он словно затянулся, куря сигарету. — Значит, ты напился.

— А что, я должен был вместо этого его напоить?

— Тебе приходит на ум лишь этот вариант?

Эмит рассмеялся, знаете, таким нахальным смехом, говорящим: «пошел ты».

— Любишь другим мозги вправлять?

— Да нет. Просто иногда люблю задавать много вопросов.

— Удивительно, что тебе не надирали задницу.

— А с чего ты взял, что этого не делали? — Рафаэль засмеялся сам над собой. Снова. — С какими людьми ты общался, что они могли побить за то, что им задают вопросы?

— С нормальными людьми.

— Ты общался с нормальными?

— Нет, наверное все-таки нет.

— Иногда, когда люди задают вопросы, это означает, что ты им небезразличен.

— Ты один из таких людей?

— Да. Я один из таких.

Эмит ничего на это не ответил.

— Знаешь, Эмит, ты можешь сделать так, что это место поможет тебе. Как давно ты ничего не употреблял?

— Восемнадцать дней.

— Восемнадцать дней — это много. Восемнадцать дней — это замечательно. Говорят, если продержишься один день, то сможешь продержаться всю жизнь.

— И кто это говорит?

— Я говорю.

— Спорю, что ты пил вино.

— Ты прав.

— Спорю, что ты пил хорошее вино.

— Очень хорошее вино.

— Спорю, что ты пил один.

— Только так и больше никак. Так меня никто не отвлекал. — Рафаэль рассмеялся смехом, означавшим грусть. — Я не пил целый день.

— И теперь не будешь пить всю жизнь, да?

— Я знаю, что ты зол на весь мир. И знаю, что ты имеешь на это право.

— Я живу в гребаном мире расистов.

— Это так.

— Ты тоже живешь в этом мире, приятель. И что ты, блять, делаешь при этом?

— Говорю с тобой.

Это вызвало у Эмита смех. Приятный смех. Хороший смех. Мне он показался именно таким, не знаю почему. Сам того не сознавая, я засмеялся вместе с ним.

— Ты там тоже проснулся, приятель?

— Да, — ответил я.

— Ты тихоня.

— Что-то типа того.

— Тебе нравится здесь, Зак?

Я дал вопросу Эмита несколько секунд повисеть в воздухе.

— Здесь хорошо.

— И что здесь нахуй хорошего?

— Кормят хорошо.

Рафаэль с Эмитом засмеялись. От души. И я вместе с ними.

Не знаю, как долго мы смеялись, но, кажется, довольно долго. А затем снова наступили тишина и безмолвие. От лампы Рафаэля шел теплый свет, и в нем вся комната казалась нарисованной. Она казалась странной картиной, рассказывающей свою историю — и чтобы понять, о чем эта история, к этой картине нужно было внимательно приглядеться.

Люблю выходные. Тут у нас как в школе — утром занятие с группой, потом еще два занятия, обед, и парочка занятий дневных.

Мы полны злости, поэтому у нас есть занятия по избавлению от злости.

Мы зависимы, поэтому у нас есть занятия по избавлению от зависимости.