Владимир Киселёв - Весёлый Роман
— Я не стану приводить расчеты, это сложно, — сказал Николай, — но, в общем, грубо говоря, если бы с помощью преобразования Лоренца, а его правильность не вызывает сомнений, рассчитать, что получится, если, скажем, скорость пули будет большей, чем скорость света, то выйдет, что пуля раньше попадет в цель, а потом уже вылетит из дула. События поменяются местами: сначала следствие, а потом причина.
Так, по словам Николая, все происходило в микромире, в мире мельчайших частиц и невообразимых световых скоростей. Но и в большом, обыкновенном мире наши отношения с Верой превратились в какой-то скрытый особый «микромир», где я боялся причин и боялся следствий.
— Принцип неопределенности, — повторил Анатолий Петрович.—У одного старого немецкого писателя, у Франца Мейринка, был такой рассказ… Он, по-моему, не переводился. Молодой человек во время путешествия решил навестить своего профессора. Дело, кажется, происходит в Гейдельберге.
«Очень приятно, — сказал старый профессор, когда молодой человек сообщил, что учился у него.— Чем вы теперь занимаетесь?»
«Выпускаю автомобили».
«Значит, в цирке работаете?» —сказал профессор.
«Нет, профессор, вы меня не поняли. Мой отец владеет автомобильной фирмой, а я — главный инженер».
«Я же и говорю — в цирке работаете. Если вы у меня учились то должны знать, что…»
Дальше идет целая строчка математических формул.
«Это показывает, что автомобиль не может двигаться».
«Но, позвольте, господин профессор, я путешествую и только что приехал на автомобиле из Швейцарии».
«Чепуха. Вам должно быть понятно, что…»
Дальше идут две строчки математических формул.
«Но, профессор… Я сам езжу на этом автомобиле».
«Как вы не понимаете, что…»
Дальше идут три строчки математических формул.
«Из этого, раз вы учились в университете, вам должно быть совершенно понятно, что при любой попытке завести двигатель взорвется третий цилиндр и поломается шток второго поршня».
Молодой человек стал уговаривать профессора выйти с ним на улицу. Там стоит его машина, и профессор сейчас убедится, что она ездит.
Профессор долго не соглашался. Формулы уже все сказали. Но, наконец, снисходя, так сказать, к еще детским представлениям своего гостя, он вышел вместе с ним на улицу.
«Ганс, заводи», — приказал молодой человек.
Водитель в фуражке с галунами, в кожаных перчатках с раструбами вооружился заводной ручкой и вставил ее в мотор. Как вы понимаете, дело происходило еще в те времена, когда автомобили заводились ручками.
«Но я вас предупреждаю, — сказал профессор, — это опасно».
Молодой человек отмахнулся: «Давай, Ганс!»
Ганс закрутил ручку. Раздался громкий взрыв. Водителя отбросило в сторону.
«Я же вас предупреждал,—укоризненно сказал профессор. — Я вам показал все расчеты».
Они подошли к двигателю, с которого сорвало капот. Оказалось, что взорвался третий цилиндр и поломался шток второго поршня.
— Вот весь ваш принцип неопределенности, — подвел итог Анатолий Петрович.
Хорошо, что шоссе было по-субботнему свободно. Я ничего не видел вокруг. Действовал как автомат, Хорошо, что этот автоматизм срабатывал, иначе я б уже давно валялся в кювете.
Я опомнился только в Умани, где при въезде в город расположена автозаправочная станция. Тут есть отдельное место, где обслуживают мотоциклистов. Специальная установка сразу размешивает масло с бензином в пропорции 1 :25. Я хотел заправить бак, но заправщика не было на месте. Я нашел этого заправщика — волосатого дяденьку с кривой ногой — в небольшой конторке. Он пил чай и ел бублик.
Я рассеянно сообщил ему, что мне нужно заправить «Яву». В ответ заправщик что-то неразборчиво зашептал. Я наклонился поближе к нему и тоже перешел на шепот. Он странно посмотрел на меня, бросил бублик, подозвал девушку, которая стояла у входа, и шепотом приказал ей, чтобы она заправила мне бак.
— Спасибо, — шепотом поблагодарил я заправщика и пошел за девушкой.
Она все время странно похихикивала.
— У меня вырос второй нос? — спросил я сердито.
— Ой! — виновато сказала девушка. — Мирон Семенович простудился и сипит… А вы… Зачем вы с ним па секрету говорили?..
Уже месяц как осень. Скоро мотоциклы на прикол. Но вот первое ноября, а утро туманное, не по-осеннему теплое. На тополях листья ничуть не померкли, а клены охватило золотом.
На окне троллейбуса, на стекле внизу я увидел раздавленную осу. По-моему, это редкость в такое время года. А может, осы живут до глубокой осени?
Она едва шевелила брюшком. Как-то конвульсивно, незаметными толчками. Чем-то она мешала мне, эта оса. Я то поглядывал на нее, то отворачивался. И потом вспомнил: мне ночью снилась оса. Снилось, что я хочу напиться газированной воды, а над стаканом летает оса. Я еще удивился во сне, откуда она взялась здесь осенью.
И еще я подумал, что Вера чем-то похожа на осу. Особенно в этом своем новом платье — золотисто-желтом с черным и коричневым. Но не платьем, а фигурой и еще чем-то.
Странное настроение бывает у меня осенью. Слегка кружится голова, и все вокруг состоит из множества запахов, и вроде даже немного нездоров. Интересно, а как это у других. У этих пожарных, которые, завывая сиренами, промчались мимо? Четыре машины подряд. Новенькие, сверкающие красным лаком. Может, что-то серьезное? Теперь редко бывают пожары. Любят о пожарниках пошутить конферансье, но шутки шутками, а ведь в том, что не бывает пожаров, их заслуга. И когда надо тушить пожар и лезть в огонь, тут уже не до остряков из Укрконцерта.
Или вот по улице прошла рота курсантов. В нашем городе редко увидишь военных. Очень мирный город. Все прохожие оглядываются на них, а ребята впечатывают в асфальт каблуки.
Понимают ли они, что, если большой пожар, если война, они будут первыми, кто бросится в огонь? Должно быть, понимают. И поэтому они так высоко держат головы, словно заглядывают туда, в огненную даль.
Права, наверное, была мама, когда говорила, что нужно мне в армию. В армию, в эту роту, в этот строй людей, для которых готовность умереть за порученное им дело не красивые слова, а вся суть их ежедневной жизни.
На миллиардах планет, отдаленных друг от друга миллиардами световых лет, сидят в эту самую минуту миллиарды парней по имени Роман и по фамилии Пузо, смотрятся в маленькие круглые зеркальца с картинкой на обороте: два целующихся котенка, и водят по мордам дешевыми электрическими бритвами «Киев» старого выпуска. Я так считаю. Что б там ни говорил этот математик…
Еще вчера все было как обычно. Вечером позвонил Виктор. По телефону. Я поднялся на седьмой этаж, и дверь уже была открыта. Виктор, если он не в командировке, звонит каждый вечер, и я у них ужинаю, или мы отправляемся в кино, или просто побродить по городу. А когда он в командировке, все это происходит и без телефонных звонков.
Вчера у них был этот математик по фамилии Нахманович. «Саша», — назвал он себя. Совсем молодой парень, а уже профессор, доктор наук.
Не понравился мне Нахманович. Вера смотрела на него, как семиклассница на киноартиста, подкладывала ему в тарелку этого осьминога — кальмара, чокалась с ним и все разговаривала о математической статистике и теории вероятностей. А он отвечал этак снисходительно, говорил, что методы, пригодные для решения систем с малым числом элементов, совершенно не годятся для исследования систем, состоящих из большого числа элементов, что лучше всего Вере воспользоваться методом профессора Положего, который разрабатывает специальную теорию функций дискретного аргумента.
Я заметил, как Нахманович повел взглядом по Вериным ногам.
— Как вы считаете? — спросил я у него. — Есть еще где-то во вселенной разумные существа? Такие люди, как мы?
Он удивился, пожал плечами и сказал, что за доктрину о множественности обитаемых миров в свое время сожгли Джордано Бруно, но он лично не верит в то, что в космосе имеются иные разумные цивилизации.
— Значит, вы не верите в бесконечность вселенной? — спросил я в упор.
Мне показалось, что Веру раздражают мои вопросы, что она их считает детскими, и что с ее точки зрения мне незачем лезть к такому знаменитому математику, как этот Нахманович, с глупыми вопросами. Она попыталась перевести разговор на другую тему, заговорила о том, что кальмары вкусом похожи на крабов, но крабы все-таки нежнее и лучше, однако я гнул свое.
— Так как вы насчет вселенной? И жизни?
— Нет ни одного доказательства, что жизнь имеется еще где-нибудь, кроме Земли, — решительно отрезал Нахманович.— С точки зрения теории вероятностей множественность обитаемых миров вообще чепуха. Частота планет, на которых имеется жизнь, в настоящее время равна единице. Единице равна и частота известных солнечных систем, которые имеют планеты с живой природой. По теории вероятностей, при таких данных нельзя вычислить вероятность существования другой планеты с органической жизнью.
