Владимир Киселёв - Весёлый Роман

— Нет, — сказала мама и встала ей навстречу.

— Я Шульженко. Неужели не помните? У меня сына эвакуи­ровали с детским садом, а про мужа пришло извещение… Но вы мне сказали, что они живы и я с ними скоро встре­чусь.

— Я это всем говорила,— ответила мама.

— Понимаю, — еще больше смутилась Шульженко. — Но вы мне не только будущее правильно предсказали. Вы мне расска­зали все мое прошлое, да с такими подробностями, что некото­рые я до сих пор от мужа скрываю.

Мама поджала губы. Она даже не предложила сесть этой Шульженко.

— Значит, меня предупредили о вашем приходе.

— Кто это мог знать? — с сомнением сказала Шульженко. — А как вы мне туфли и пальто подарили, помните?

— Нет. Не припоминаю.

Мамин голос звучал сухо и, как мне показалось, неприяз­ненно.

— А я ничего не забыла. И как вы меня чаем все угощали. С патокой. На Куреневке. И в каком платье вы были. И как ваш муж вышел на веранду и отозвал вас в дом.

Батя искоса посмотрел на Шульженко и снова вернулся к шашкам.

— Мой муж в это время был на фронте,—сказала мама.

— На фронте? — обескураженно повторила Шульженко.— Ну… может быть. Только я одно хочу сказать: трудно мне было тогда. Вы одели меня, поддержали, надежду вдохнули. И я дала себе слово. Я живу в Москве. Много лет вас разыскиваю. Дваж­ды в Киев приезжала. И все не могла найти. Дом тот снесли. А я дала себе слово подарить вам шубу. За ваше пальто.

Она развязала свой пакет и развернула шубу. Из какой-то серой полосатой синтетики. Мы все молчали.

— Что вы? — сказала мама.— Как можно. Спасибо, конеч­но, — поблагодарила она наконец неожиданную гостью, — но заберите сейчас же.

— Как хотите, — растерялась Шульженко. — Но вы меня очень обидите. Я ведь взяла у вас пальто. И туфли.

— А чем вы теперь занимаетесь? — с неистребимым любо­пытством спросил Виля.

— Я врач, — ответила Шульженко. — Кандидат медицинских наук. Доцент.

— И верите, что гадалка может предсказать будущее?

— Нет, — смешалась Шульженко. — Но все же… Нам еще многое неизвестно. Даже такой знаменитый физик, как этот… ну, лауреат Нобелевской премии… Джордж Томсон писал о даре предвидения и телепатии. Я сама читала.

— Но я здесь при чем, — сказала мама. — Я только выда­вала себя за гадалку. Я занималась совсем другим делом. Так что заберите свою шубу.

Шульженко всерьез обиделась:

— Что ж, дело ваше.

Она наспех завернула шубу в бумагу, подобрала веревочку и, не прощаясь, вышла в переднюю. Я пошел было за ней, но она резко повернулась, возвратилась в комнату и швырнула шубу на пол.

— Вы как хотите, — сказала она, — а я кошачьих подарков не делаю. И ушла.

— Что значит «кошачьи подарки»? — спросил Виля. У него остался только один неясный вопрос.

— Когда что-нибудь дают, а потом забирают. Я так ду­маю,— напряженно и медленно сказал батя.

— Еще древнегреческий философ-идеалист Платон гово­рил… — начал Виля, но я его перебил. Я боялся, что этот идеа­лист Платон мог сказать что-нибудь уж слишком невпопад.

— Давай телевизор включим. Уже матч начался. Снова заработал телевизор.

Ни летчикам, ни автомобилистам незнакомо это ощущение. Но о нем может рассказать много интересного любой мотоцик­лист. Это чувство особой радости, когда едешь на большой скорости и не можешь удержаться, чтоб не прибавить газ.

Правда, оказывается, это ощущение хорошо известно аква­лангистам. Они его называют «экстаз глубины». В Киеве орга­низовали клуб аквалангистов, и мы встречались с этими ребятами. Такие же фанатики, как мы. Каждую минуту, проведенную над водой, считают потерянной. Они рассказывали, что когда погружаешься на большую глубину, воздух, который поступает под давлением, вызывает такое необыкновенное, но довольно опасное состояние. В крови растворяется много азота.

Виля выдвинул теорию, что мотоциклист на большой скоро­сти тоже дышит сжатым воздухом, что он как бы находится непрерывно в гигантской аэродинамической трубе, и в его лег­кие попадает излишек азота. Доказательством, по его мнению, является то, что пассажир за спиной мотоциклиста не чувствует такого экстаза, потому что водитель закрывает его от встречного потока воздуха.

При большой скорости действительно воздух становится словно плотнее, с силой давит на грудь, удерживает мотоцикл. Пригнешься к рулю, и стрелка на спидометре ползет вправо. Но мне кажется, что у мотоциклиста дело совсем не в азоте. Дело, наверное, просто в том, что скорость в соединении с рис­ком поднимает человека над буднями.

А мне нужно было отойти от будней, от постоянного ощуще­ния неопределенности, непрочности, неуверенности, какое при­несли мне наши отношения с Верой. В субботу прямо с утра я решил как следует погонять мой механизм, выехал на бетонное шоссе Киев — Одесса и помчался в Умань.

Что бы в последнее время я ни прочел, о чем бы ни поду­мал, что бы ни увидел вокруг себя — все, мне казалось, подходит к тому, что случилось со мной. Слева от шоссе на огромных деревянных катушках от кабелей гарцевали пацаны. Перебирая ногами, они стояли на поперечинах катушек, катящихся по доро­ге. А я думал, что поступаю, как эти пацаны, которые при лю­бом неточном движении могут свалиться вниз.

Виля вчера говорил, что известно много логически неразре­шимых ситуаций. Нельзя утверждать, что истины не существует. Если это утверждение верно, то, значит, существует хоть одна истина. Но она же не может существовать по этому же утвер­ждению. Нельзя попросить скромного человека перечислить всех известных ему скромных людей. Нельзя верить Сократу, когда он говорит: «Я знаю только то, что ничего не знаю».

Но в жизни бывают и другие логически неразрешимые ситуа­ции. Как у меня с Верой. Когда мы оба знаем, что больше так продолжаться не может. И все продолжается по-прежнему.

Мы с Вилей были у Николая.

— Что значит принцип неопределенности? — переспросил Анатолий Петрович. — Лаплас когда-то писал, что если бы в дан­ный момент стали известны все координаты и скорости атомов вселенной, то, пользуясь законами Ньютона, мы могли бы точно предсказать судьбу всей вселенной, всех молекул, всех людей и звезд. До сих пор наука считала, что явления природы после­довательны и причинно обусловлены, а случайные явления обо­значают лишь отсутствие данных о причинах. Какой же смысл в этой вашей неопределенности?

— Смысл в том, — ответил Николай, — что микромир, мир наименьших величин материи и энергии, подчиняется только ве­роятностным законам. И если бы даже мы знали положения и скорости всех атомов во вселенной, наши предсказания не име­ли бы большой точности. Ну, например, современные физики установили, что половина атомов в плутонии распадается за два­дцать пять тысяч лет. Но невозможно указать, какая именно по­ловина, невозможно предсказать, распадается или нет тот или другой конкретный атом за это время. Физики считают, что вообще нельзя предсказать с абсолютной точностью поведение атома, хотя, по теории вероятностей, точность предсказания воз­растает пропорционально количеству изученных атомов. Но взгляды, которых придерживаются физики, проникли и просто в жизнь. Люди мыслят статистически, применяют категории ве­роятности и случайности. Жесткие категории причинно-следствен­ных связей часто нарушаются самой жизнью. В современной фи­зике можно встретиться со взглядом, что следами этой неопре­деленности, этой «свободы воли электрона» в микромире и яв­ляются случайные события в нашей обыденной жизни.

«Что же, — подумал я, — наша встреча с Верой тоже ре­зультат «свободы воли электрона»?»

— Это противоречит здравому смыслу, — словно в лад моим мыслям сказал Анатолий Петрович.

Виля немедленно ополчился на здравый смысл. Он говорил, что в большинстве случаев здравый смысл представляет собой общедоступные данные науки и повседневного опыта, превра­тившиеся в предрассудок, как галстуки. Как воротнички на муж­ских рубашках. Серьги в женских ушах. Или пуговки на рукавах пиджаков. Совершенно бессмысленно и загадочно. Тут же он привел цитату, из которой следовало, что именно здравый смысл долгое время отрицал существование антиподов и дви­жение Земли вокруг Солнца.

Пригвоздив с Вилиной помощью здравый смысл, Николай заговорил о том, что в микромире между причиной и след­ствием совсем не прямой путь. Уже в области молекулярно-атомных процессов невозможно одновременно определить скорость движения частицы и ее положение в пространстве. При еще меньших расстояниях обнаружены взаимопревращения частиц, то есть частица становится то одной, то другой. А в об­ласти ядра атома частица даже не существует во времени и определенных координатах, там непрерывно происходят взаимо­превращения.

По теории Гейзенберга, в ультрамалых областях некоторые процессы могут протекать в направлении, противоположном своему причинному ряду.