Владимир Киселёв - Весёлый Роман

— А от физика вы не требуете, чтобы он подавал в отстав­ку в таких случаях? Или от биолога? История, как и другие науки, развивается, овладевает новыми фактами и, естественно, дает им иные оценки.

Между Вилей и Анатолием Петровичем начался разговор о способах оценки достоверности исторических фактов, который вскоре перешел в спор о значении отдельных событий и перио­дов в истории.

— Если представить себе, что высота Московского универ­ситета обозначает возраст мира, — говорил Анатолий Петро­вич, — то общая продолжительность существования человечества будет равна только толщине десятикопеечной монеты. А время, когда человечество живет в условиях цивилизации, займет всего толщину странички из книги.

— Но если представить себе скорость, с какой происходят изменения в человеческом обществе, — возражал Виля, — то переход от рабовладельческого общества к феодальному — че­тыре столетия — будет скоростью пешехода. Чтоб развить капи­тализм, ушло меньше двух веков — это уже получится почти велосипедист. А социализма люди достигли меньше чем за пол­столетия. Как на мотоцикле.

— И вы полагаете, что дойдет до скорости ракет? С атом­ными боеголовками? — прищурился Анатолий Петрович.

— Нет. Не полагаю. Но атомные боеголовки заставят многих задуматься о будущем и сделать правильные выводы.

После этого они стали размахивать цитатами, как первобыт­ные люди каменными топорами. То и дело мелькали имена Лео­нардо да Винчи, Свифта, Бетховена, Ньютона, Эйнштейна, Марк­са, Энгельса, Пушкина, Пастернака…

А мне пришло в голову такое, о чем я прежде как-то не за­думывался. Я все увидел, словно с горы. Будь я художником, то нарисовал бы совсем другой мост. На нем тоже не было бы перил, но вместо перил, держась за руки, стояли бы люди. Они бы ограждали идущих. Эти люди — Джордано Бруно и Свифт, Леонардо да Винчи и Ньютон, Шевченко, и Байрон, и Пушкин, Ломоносов и Эйнштейн, Пугачев, и Маркс, и Ленин, и герои всех освободительных войн, и все те, чьи имена остались в доброй памяти людей, и те, чьи взлеты и падения забыты. Все они тру­дились и гибли за свое дело для того, чтобы мы вступили в свет­лое и хорошее будущее. Ничего они с собой в могилу не взяли. Будущему они посвящали лучшие достижения своей мысли, сво­их чувств, своего творчества. Даже пещерный человек, навер­ное, стремился оставить потомкам лучший мир, чем тот, кото­рый он сам получил в наследство. Если бы это было не так, то современный человек не мог бы стать таким, какой он есть.

А раз будущее человечества за коммунизмом, то именно мы — их прямые наследники. Наследники — совсем не значит во всем равные тем, кто оставил наследство. Но и не «славних прадідів великих правнуки погані» 12 .

Вот Виля снова ораторствует против этой формулировки, в которой говорилось о людях как о винтиках. И все же челове­ческое общество представляет собой какой-то сложный орга­низм, где каждый человек, ну, пусть не винтик, если это слово кажется Виле таким унизительным… Но все равно человек часть этого организма, деталь этой машины.

А Анатолий Петрович часто повторяет: «Простой человек то, простой человек это». Но кто он, «простой человек»? Почему он «простой»? Потому что не занимает важного положения? Но по Конституции все равны. Потому что недостаточно образо­ван? Это совсем чушь. Учатся все, кому охота. И рабочих или колхозников, которые по уровню своего развития ничуть не ниже инженеров или врачей, сколько угодно. Это понятно вся­кому… Потому что небогат? Или не имеет знатного происхожде­ния? Но в наших условиях богатство и тем более происхождение немногого стоят.

Так кто же он, этот «простой человек»? «Простой советский человек», ради которого столько людей трудились и умирали? Сгорали на кострах и падали от пуль, писали книги и сочиняли симфонии, чтобы он, этот человек, жил в мире справедливом и добром, в мире, за которым будущее…

По телевизору показывали швейную фабрику. Корреспон­дентка — модно одетая и красиво причесанная девушка — гово­рила пожилой швее, которая почему-то была в белом халате, как у врача:

— Вы, Марта Семеновна, известны как многолетний участ­ник художественной самодеятельности. Сколько лет вы участ­вуете в художественной самодеятельности? — И протянула мик­рофон.

— В художественной самодеятельности я участвую с одна тысяча девятьсот тридцать шестого года,—отвечала натужным голосом Марта Семеновна. — Наш драматический кружок в своем репертуаре имеет пьесы Лопе де Вега, Шекспира, Моль­ера, а из современных авторов — А. Софронова, А. Коломийца и Е. Снегирева. Пьесы последнего пользуются…

Мама выключила телевизор. Батя играл с Вилей в шашки, и они даже не заметили этого.

Любое современное радиопринимающее устройство, любой совершеннейший приемник или телевизор состоит из двух частей. Одна — радиолампы или полупроводники, конденсато­ры, трансформаторы, всевозможные блоки и прочее. А дру­гая — кнопка.

Первая часть за последние годы достигла большого совер­шенства, с каждым днем улучшается, и специалисты разбирают­ся в этом деле так, что дай бог всякому. А вот вторую часть — эту самую кнопку, по-моему, никто не изучает, никого она всерьез не волнует. А ведь это устройство, если разобраться, не менее важно, чем все транзисторы, трансформаторы и кон­денсаторы, вместе взятые. Достаточно надавить на нее паль­цем — и будь здоров.

У нас на заводе в конце смены — ни гудков, ни звонков. Сам смотришь на часы. Если чего не успел — можешь остаться хоть на час — никто возражать не будет. Но если захочешь уйти до конца смены, в проходной задержат: почему, зачем, куда.

На днях я возвращался домой. Был конец месяца, сумасшед­ший дом, штурм, комплектация станков. Я отышачил полторы смены и устал как собака. Я договорился с Николаем, что подожду его и подвезу на своем мотоцикле. На его машине мы решили повысить компрессию. В проходной стоит неболь­шой динамик. Он всегда включен — дежурные повышают свой уровень и всегда знают, какая сегодня погода в Сыктывкаре, Москве и Сочи.

У проходной стояли две девушки-штукатура в заляпанных раствором комбинезонах. У нас строят новый литейный цех.

— Ну чего ты стала? Пойдем, — сказала одна из них.

— Подожди, — ответила другая. — Дослушаем Грига.

Я не слишком разбираюсь в серьезной музыке и сначала вообще не обратил внимания, что там бренчат в динамике, но после этих слов прислушался и узнал концерт Грига. Его прежде часто передавали по радио. Я тоже остановился и вместе с де­вушками дослушал до конца. А затем диктор объявил: «Теперь послушайте передачу для молодых рабочих». И вдруг девушки, как сговорились, быстро пошли к выходу.

Григ был предназначен для всех, а передача для молодых рабочих проводилась, так сказать, персонально для этих деву­шек. И все-таки они сбежали.

Правда, и я скоро ушел. На улицу. К мотоциклу. Подальше от этого динамика. Передача состояла из коротеньких сообще­ний о молодых рабочих — передовиках производства с разных заводов Украины, и в каждом сообщении говорилось о «вдохно­венном труде», и слово «вдохновение» употреблялось во всех падежах. Но люди, которые сочиняли об этом вдохновении, сами никакого вдохновения, по-видимому, не чувствовали, и да­же ребятам, о которых они говорили, если только эти ребята слушали передачу, должно было показаться, что они просто врут.

Я представил себе, как в отчетах или докладах — я не знаю, как называются бумаги, которые пишут начальству после таких передач, — сообщалось, что среди молодых рабочих проведена пропаганда передовых людей и передового опыта. А по сути, никакой пропаганды не было. Молодые рабочие нажали на кнопку.

Нет, кнопку нужно изучать. Нужно точно знать, когда на нее нажимают.

Кто-то неуверенно нажал кнопку звонка у нашей входной двери, так что звонок звякнул несколько раз. Я вышел в перед­нюю и открыл дверь. На лестничной площадке стояла высокая дебелая тетя в темном платье с кружевным воротником, с чер­ными, разделенными на пробор волосами, с румянцем во всю щеку. В руках у нее был большой пакет в оберточной бумаге, перевязанный шпагатом,

«Не туда попала»,— решил я.

— Извините, — растерянно сказала тетя. — Мне дали адрес… Тут должна жить одна женщина… Она еще до войны, вернее, в войну… Она занималась… Ну как бы это сказать?…

— Кто вам нужен?

— Понимаете… Галина Игнатьевна тут живет?

— Тут. Входите.

Тетя вошла в комнату, не выпуская из рук своего пакета.

— Здравствуйте, — сказала она, глядя только на маму. — Вы меня не узнаете?

— Нет, — сказала мама и встала ей навстречу.

— Я Шульженко. Неужели не помните? У меня сына эвакуи­ровали с детским садом, а про мужа пришло извещение… Но вы мне сказали, что они живы и я с ними скоро встре­чусь.