Т. Корагессан Бойл - Дорога на Вэлвилл
– Что ж. – Равнодушный взгляд зеленых глаз и поджатые губки показывали, что разговор окончен. – Нам пора идти. Буду рада снова с вами повидаться – доктор Линниман считает, что мне необходим вечерний моцион, и великодушно согласился сопровождать, но нам действительно пора. Он считает, что это улучшит мой аппетит, не так ли, Фрэнк? – Она замолчала, взглянула на доктора, потом снова посмотрела на Чарли. – Решили остановиться в этой гостинице, мистер Оссининг?
Чарли метнул быстрый взгляд на роскошный парадный вход, сверкающий огнями, на сурового швейцара.
– Да, вот именно. Собственно, уже остановился. Первоклассное место, все так шикарно… я хотел сказать – элегантно, прямо как в лучших нью-йоркских гостиницах. И обслуживание в отеле соответствующее. Мне говорили, он самый лучший в городе.
– Вы ошибаетесь, – промолвила Элеонора, и снова ему показалось, что она над ним смеется. – Вы еще не бывали в Санатории доктора Келлога. Но такому здоровому человеку, как вы, это, наверное, и не нужно.
Чарли засмеялся, прикрыв рот рукой, как учила миссис Хукстраттен.
– Ну, не знаю, как насчет…
Но Элеонора уже отвернулась.
– Не злоупотребляйте устрицами, – весело бросила она через плечо и двинулась вперед по улице, держа доктора под руку. Чарли смотрел им вслед, пока они не скрылись за поворотом, а потом начал подниматься по лестнице в великолепный чертог Бендера. И вдруг почувствовал себя ужасно слабым и усталым, как будто тащил на себе одну из тех чудовищных печей.
Бендера не было. Записки от него – тоже. Терзаемый чувством вины за свою расточительность (в первый же день Чарли потратил половину того, что Бендер выдал ему на неделю), он все двадцать кварталов до дома миссис Эйвиндсдоттер прошел пешком, сгибаясь под порывами ледяного ветра. А сидя за столом с толстыми, одышливыми, сопящими соседями по пансиону, вяло жуя пресные рыбные фрикадельки и хлебая обжигающий суп из щуки, Оссининг вдруг обнаружил, что не может себя заставить думать ни о чем другом, кроме Элеоноры Лайтбоди. Как весело блестели ее глаза, словно он чем-то ее страшно развеселил, словно он был клоуном в цирке или придворным шутом, отмочившим нечто забавное для потехи ее величества Мысли эти не давали покоя, они никуда не делись и после того, как Чарли, вскарабкавшись по скрипучим ступенькам, бросился на комковатый матрас и стал дожидаться спасительного сна.
* * *Утром он ел жареную щуку с яичницей, масло с хреном и некое подобие пирога с рыбной начинкой – естественно, из щуки, – а потом долго тащился пешком до «Таверны Поста». Бендера не было. Записки тоже. Злой как черт, сгорающий от нетерпения, желающий только одного – сделать хоть что-нибудь полезное, Чарли метался из угла в угол. Он ходил взад-вперед по гостиничному вестибюлю, пока наконец на него не начали обращать внимание. Портье у стойки, длинноносый, со впалыми щеками – это его позапрошлой ночью Чарли готов был задушить собственными руками, – пристально следил за каждым шагом Оссининга, ступавшего по роскошным коврам. Швейцар у двери тоже не отрывал глаз, хотя, конечно, проявлял большую почтительность – из-за того, что видел, как Чарли швырнул извозчику царские чаевые. Даже постояльцы – холеные, седовласые, чинные – начали поглядывать в его сторону. Еще не хватало, чтобы главного президента компании «Иде-пи инкорпорейтед» вышвырнули пинком под зад из дверей лучшего городского отеля! Чарли поплотнее запахнул пальто и шагнул в объятия морозного утра. За углом он обнаружил закусочную, где потратил десять центов из своих скудных средств на чашку кофе и сэндвич с сыром и ветчиной (все что угодно, только не рыба!). Там он и просидел, крошечными глоточками прихлебывая кофе и перечитывая в который раз вчерашнюю газету, пока часы не показали 10:40. Тогда Чарли натянул перчатки, поправил поля шляпы и отправился на встречу, назначенную Бендером на старой фабрике «Мальта-Виты» на углу Верона-авеню и Уоттлз-лейн.
Денек выдался свежим и не таким холодным, как вчерашний; и, если б не стертые от бесконечной ходьбы ноги, Чарли даже испытывал бы удовольствие от прогулки. По дороге он успокоился и, подходя к Кэпитал-авеню, даже начал испытывать нечто вроде надежды – в конце концов, Бендер же знает, что делает. Так что нечего вешать нос. Впервые с тех пор, как Оссининг сошел с поезда, он стал воспринимать окружающий его мир: видеть людей, различать звуки – словно вдруг пробудился от глубокого сна. Вот по улице медленно проехал экипаж, и Чарли услышал, как поскрипывает лошадиная сбруя и мягко постукивают копыта; вот мимо прошелестели шелковыми юбками две женщины в капорах; вот где-то неподалеку залаяла собака в предвкушении утренней прогулки. Вообще, это было похоже на сцену из романа: чисто подметенные улицы, свежепокрашенные стены, идеально ровные ряды деревьев – здесь, в этом месте, просто не могло произойти ничего дурного. Чарли разглядывал причудливые башенки и шпили домов, аккуратные терраски с резными перильцами, сверкающие на ярком солнце цветные витражи и огромные французские окна. Эх, здорово было бы жить в таком доме, утром уходить на работу, вечером возвращаться к элегантной зеленоглазой жене… Тут же перед мысленным взором возникла Элеонора Лайтбоди – такая грациозная, такая насмешливая, такая недосягаемая. И этот образ уже не покидал Оссининга всю дорогу от Кэпитал-авеню до Верона-авеню, и от Верона-авеню до Уоттлз-лейн.
Чарли прибыл на место ровно в одиннадцать, но Бендера видно не было. Развалины стояли мрачные и безмолвные, словно могила этрусков. Здесь не щебетали птицы, не шмыгали по углам крысы – даже бродяга, кажется, перебрался в какое-то местечко поприятней. Чарли дважды обошел вокруг фабрики, внимательно разглядывая полуразрушенные стены; постоял перед огромными печами, воскрешая в памяти свой вчерашний благоговейный трепет перед этими громадинами. Поминутно как заведенный поглядывал на часы. Двадцать минут двенадцатого, половина, без двадцати. Бендер не появлялся. В половине первого Оссининг сдался и побрел обратно к отелю.
Чувствовал себя Чарли отвратительно. Если утром ему, окрыленному надеждой, улицы казались чистенькими и веселыми, то теперь, с кучкой остывающего пепла вместо сердца, он видел не чистоту, а лишь выхолощенную стерильность. Бендер надул его, в этом нет никакого сомнения. Заграбастал деньги миссис Хукстраттен и смылся из города. К гостинице он подходил уже совершенно взбешенный. Распахнул дверь, даже не взглянув на швейцара, направился прямо к стойке, где клерк занимался супружеской парой, прибывшей из Чикаго.
– У нас есть номер на верхнем этаже, если пожелаете, – говорил клерк.
Дама с неестественно прямой спиной держала мужа под руку и кивала головой, как птичка на ветке, ее губы были раздвинуты в вежливой улыбке. Чуть поодаль, нависая над багажом супругов, стоял широкоплечий носильщик, затянутый в тесную красную униформу с эполетами и галунами.
Чарли обошел пару, положил руку на стойку.
– Мистер Бендер, – прошипел он.
Клерк кинул на него такой взгляд, будто Оссининг был комочком грязи на подошве его ботинка. Не пытаясь скрыть презрения, буркнул:
– Подождите, пожалуйста.
Кулак Чарли кузнечным молотом шарахнул по стойке.
– К черту «подождите», – задыхаясь, проговорил он. – Мне нужен Бендер. Найдите его немедленно.
Холл прошелестел приглушенным шепотом, незыблемое спокойствие величественного сооружения зашаталось от этого взрыва ярости. Супружеская пара отступила назад. На Оссининга старались не смотреть. Клерк разинул рот, в его глазах мелькнул ужас – он был похож сейчас на школьника, которого несправедливо наказывают за проделки всего класса. Оссининга охватил злобный восторг: этот несчастный дурак, казалось, сейчас расплачется.
– Бендера, – рявкнул Чарли, как припечатал. – Немедленно.
Но встретиться с Бендером не удалось. Чарли даже был лишен удовольствия увидеть, как зайдется в истерическом плаче клерк или как в ужасе шарахнется надутая от важности супружеская пара. Увы. Потому что в ту же самую секунду его будто зажало в тиски – это носильщик, явно в прошлом борец, применив двойной нельсон, скрутил возмутителя спокойствия, с помощью швейцара проволок по вестибюлю и без всяких церемоний вышвырнул на улицу, чуть ли не под копыта лошадей. Эти двое, носильщик и швейцар, молча стояли над Чарли, скрестив руки, и ждали, когда он попробует встать и вернуться назад в отель – вот тогда бы они оттащили его в соседний переулок и отделали как следует. Оссининг лежал, съежившись, в шее пульсировала острая боль, он чувствовал себя ужасно слабым. Швейцар постоял немного, потом шагнул вперед и неторопливо, почти задумчиво ударил лежащего пару раз ногой под ребра.
Чарли хотелось только одного: чтобы его оставили тут, посреди улицы; унижение было во сто крат сильнее любой боли, какую они могли ему причинить. Но прохожие смотрели во все глаза, и Оссининг понимал, что в любой момент может появиться полиция, которая, конечно же, преисполнится безграничного почтения и сочувствия к главному президенту «Иде-пи инкорпорейтед», когда увидит его разорванные брюки и измазанное конским навозом пальто. Поэтому Чарли шумно втянул в себя воздух, поднялся, словно ничего такого не случилось – надо же, он, кажется, поскользнулся? – нахлобучил шляпу и захромал по улице, стараясь сохранять достоинство, насколько это было возможно в его положении.
