Александр Ольшанский - Евангелие от Ивана
Двойник давно расхаживал по дорожке парка перед Иваном Петровичем и не спеша, даже с некоторой усталостью, извлекал из его подсознания давно обчувствованные, но не сформулированные мысли. С поразительной легкостью превращал их в слова. И сопровождал их легкой, но убийственной иронией.
— Конечно же, мысль изреченная есть ложь. Каждый троечник в десятом классе знал когда-то эту формулу Толстого. Сейчас стране не до Толстого. Если раньше была полуправда, то теперь сплошная ложь. Казалось бы, яснее ясного: не врите — и никогда не будет никаких революций. Ан-нет, состязаются, кто кого переврет. Не баксами, а словом страна спасется. Не беспардонным, бессовестным и безответственным словом, а истинным, словом настоящей правды, которая черное именует только черным, белое — белым. И улавливает тысячи оттенков жизни. Словом действенным, не бесполезным. Ты не разочаровался в своем слове? — вдруг спросил двойник и приостановился, ожидая ответа.
— Не знаю, — подумав, ответил Иван Где-то. — От правды сейчас народ отворачивается — слишком неожиданна и нелицеприятна. Да и народ остался где-нибудь в глубинке, а в столице скопище трусоватых пофигистов. Им брехню позабористей подавай — ведь у нас каждый дурак думой богатеет.
— Государственной? — по непонятной причине удивился двойник.
— Какой государственной, — поморщился Иван Где-то, поскольку парламент этой страны не был еще расстрелян из танков и не переименован. — Сейчас о государстве думает только тот, кому больше не о чем думать. У кого нет никакого предмета для обдумывания. Кто гол как сокол — вот тот и начинает думать о благе государстве. А все остальные — 99,99 процента — размышляют о халяве.
— После нынешних реформ сколько появится таких государственников — ой-йо-йой! — воскликнул двойник. — Вернее лжегосударственников из бывших антигосударственников. Поскольку они старую державу растерзают и разворуют, то придется им создавать новое государство — иначе воровать нечего будет. Что же касается народа, то ты во многом прав. Самое жизнеспособное, яркое, смелое истреблено в войнах и уничтожено большевиками. Необольшевики ставят жалкие остатки народа в такое положение, что он сам себя сживает со свету. Порой кажется, что быдло — это комплимент для этих остатков. Но не все же такие. Есть честные, порядочные люди, настоящие патриоты, которые не умеют пиарить, поскольку они разъединены и не организованы. И ты будешь на все это равнодушно, как скот, взирать? А что со словом своим будешь делать?
— Что с ним делать? Говорить его надо. Но кому? Тем, кто ворует и бандитствует, буду смешон. А тем, кто думает так же, как и я, буду до тошноты банален. Слово и существует для того, чтобы его говорили. Хотя я порядком устал прихорашивать его рифмой, чтобы оно привлекательным было. Нынче слово обессилено, никто не обращает на него внимания.
— Ну-ну-ну, — остановил его двойник и предостерегающе поднял руку с раскрытой ладонью. — Но ведь, слово, не взирая ни на что, говорить надо?
— Выходит, что так.
— Так говори же, — неожиданно с проникновенной просьбой и в то же время с повелением обратился к нему двойник и поставил рядом с ним черную сумку с вызывающе-крикливой надписью «Reebok».
— Что это?
— Сумка с твоими будущими словами. Сгруппированные в произведения. Тебе же писать негде и некогда. Правила пользования простые: открываешь сумку, достаешь папочку в прозрачной пленочке и читаешь, допустим, название «Убожество и бездарность российских реформ». И направляешь стопы в знакомую редакцию. Или не направляешь — посылаешь по электронной почте. Если таковой там обзавелись. Здесь как бы твое откровение и твое евангелие. Если говорить начистоту, то это компьютер пятнадцатого поколения, способный материализовывать мысли и чувства людей в словесную форму. Носить с собой не надо — он супервиртуальный. Достаточно назвать пароль — и он или появляется, или исчезает.
— Это еще зачем? — ткнул пальцем в надпись Иван Петрович.
— Это и есть пароль. Только читать его надо справа налево — «Kobeer». А по-русски «Кобир».
— А пивка по утрам этот компьютер случайно не наливает? — поинтересовался поэт.
— На организацию похмелья не запрограммирован, — спокойно ответил двойник и пожелал успеха. Судя по всему, он намеревался оставить его в одиночестве.
— Послушай, — вскочил со скамейки Иван Петрович. — В конце-то концов, скажи мне: кто ты?
— Я же говорил: твоя душа. И совесть, — перед тем, как исчезнуть, двойник улыбкой приукрасил свою небольшую ложь: в действительности он являлся архангелом Иоаном, то есть Иваном, и был приставлен к нему Саваофом в качестве персонального опекуна.
Глава двадцатая
Когда пришло известие, что в известной Пуще во время застолья троица, явно не святая, развалила Советский Союз и что тут же позвонила в Сэрай, столицу заокеанской Нью Голд Орды, доложила тамошнему главарю о содеянном, со страху доложила, с надеждой на заступничество, то Декрет Висусальевич ждал, как, впрочем, вся страна и весь мир, реакцию минерально-генерального президента. И она последовала, еще более трусливая, чем компашки на троих. Ради каких-то высших, но явно шкурных, интересов отказался от власти и малейшего сопротивления, отошел в сторону.
— Теперь первой леди будешь и — ты! — объявил Грыбовик супруге за ужином и приказал Ширепшенкину с Собакером на следующий же день в шесть вечера созвать самый массовый окурултай-икувырк — так они договорились именовать высший законодательный орган нового суверенного государства, чтобы не обидеть ошарашей и не обойти ишеварнадов.
Кристина Элитовна, подавая жареных карасей в сметане, дала совет супругу: назначить Ширепшенкина председателем верхней палаты парламента — Государственного дивана, как называли ее в невероятных количествах расплодившееся знатоки истории и патриоты-националисты. Соответственно Собакеру следовало возглавить нижнюю палату, так называемый Государственный грохот.
Грыбовику совет супруги лег на душу: этих деятелей следовало рассадить по разным шесткам, иначе растерзают государство. Да и караси были хороши — Кристина Элитовна умела их готовить.
— Неплохо бы для пригляду за ними организовать что-то наподобие межанальной депутатской группы, — мечтательно произнес завтрашний верховный ошамхал.
— Так у нас и физик свой есть! Диссидент-звездочет Итак из Больших Синяков! — радостно вспомнила Кристина Элитовна чудака-учителя.
— Надо нарочным послать мандат депутата — ему. И этому, как его, деду из Малых Синяков, который всю жизнь сидел. Туда-и-Обратно — вот, — поморщился с досады Декрет Висусальевич и насупил остриженные брови — теперь он носил не космы на надбровных дугах, а ровный пробор рядом с обширной лысиной. — Посоветоваться бы с другом, академиком науки Около-Бричко, так он — большой начальник, в последних известиях из Пущи на экранах мелькал. Депутат Бундовец тоже в министры подался.
— А о тебе никто из них и не подумал! — сыпанула соль на рану Кристина Элитовна. — Всех всегда поддерживал, парил, поил, баб им подсовывал — думаешь, я не знаю? Знаю! Неблагодарные!
— Тоже можно понять — их. Там такая зверская борьба за место под солнцем. А солнце ближе — там. Нам же Бобдзедун сказал: берите суверенитета стока, скока можем проглотить. Зачем? Чтоб отвязались, не путались наверху у них под ногами. Вот завтра и попробуем заглотнуть.
— Не подавимся? — засомневалась Кристинам Элитовна. — Между нами говоря, у тебя авторитет лишь волосатый. Боятся твоей волосатой руки. А для главы государства любовь народная нужна. Не помешает и культ личности, пусть даже ма-а-аленький культик. Тебя все должны считать отцом возрождающейся нации.
Кристина Элитовна предложила тут супругу такое, которое будущими историками Ошараш-Ишеварнадии будет возведено в ранг легендарных патриотических подвигов первой леди первого великого ошамхала страны. Как известно, она возглавляла местное женское движение. И ей решительно не понравилось настроение дампрезидиума движения обратиться к Собакеру с предложением поделиться своим семенем для массового осеменения жительниц палаточного городка. Во-первых, Собакер организовал это предложение, во-вторых, он метр с кепкой — тиражировать массовым порядком такого деятеля было бы равносильно тому, чтобы обречь население страны на вырождение. В-третьих, Собакер объявил себя ошарашем, стало быть, надо просить семя и у Ширепшенкина, который являлся убежденным ишеварнадом. Опять раскол, вражда на многие годы между детьми Собакера и Ширепшенкина.
— Пойми меня правильно, — Кристина Элитовна приложила пухлую ладонь к груди и закрыла место, откуда начиналось раздвоение пышного бюста. — Семя должно быть твое. Меня не убудет. Да и детей нам Бог не дал. Не знаю только, за какие грехи, — тут она шмыгнула носом. — Пойдут детки, я их буду любить как своих.
