Александр Ольшанский - Евангелие от Ивана
— Не рассусоливайте. Давайте сюда!
И тут же перед Главлукавым возникла фигура культпросветработника, с которого лентами струилась неостывшая смола. «Суют на выдвижение, а отмыть не смогли как следует», — подумал раздраженно Главлукавый, а поэт к своему ужасу понял, что способен читать и дьявольские мысли.
К этому времени он не спал, а сидел, покрытый инеем из-за городского дыхания города из решетки. Ущипнул, проверяя себя, кожу тыльной стороны левой ладони — болело, значит, не снилось. В парке уже рассвело, и на его дорожках появились желающие убежать от инфаркта. Пробегая мимо, они с презрением или осуждением смотрели на Ивана Петровича, принимая его за бомжа-забулдыгу. Он закрывал и открывал глаза — все равно видел репортаж с Грабьлевского шоссе.
Там душу грешника-угонщика макнули в бочку с растворителем № 666, потом, еще не совсем обсохшую, уложили на операционный стол. Сняли мерки со Степки Лапшина с помощью лазерного копира, изготовили форму, которую закрепили на консоли над операционным столом.
— А что ты считаешь лимитой? — вдруг спросил Главлукавый у старшего смены.
— Лимита всегда толкается, — в свою очередь неожиданно заявил черт с лычками на рогах.
— Как это — толкается?
— Едешь, скажем, в метро. Перед тем, как ты должен стать на эскалатор, тебя обязательно оттолкнет и обгонит какая-то лимита. В вагоне написано, что там места для пассажиров с детьми и стариков, но это неправильно. Там всегда восседает лимита. Надо так и написать: «Места для лимиты». Лимита всегда и везде прет без очереди — ей некогда, она должна объегорить ближнего своего. Одним словом — лимита. Этим все сказано.
— Интересно, — сказал и задумался предводитель нечистой силы. — Лимита — это не история прописки, а образ жизни — если так можно назвать пакостничество, воровство, обман, ложь, предательство, высокомерие и прочие наши прелести, — Главлукавый слово в слово повторил формулировку Вселенского Сатаны — чтоб не обвинили в искривлении генеральной линии?
— Ваша правда на все сто процентов! Даже на тыщу процентов! — воскликнул старший смены. — Вот тот клиент, — он рогами кивнул в сторону одного из пеналов на конвейере, — у своего родственника «мерса» увел! А почему? Потому что все, кто ездил на «Запорожцах», а это почти исключительно лимита, сейчас пересаживается на старые иномарки. Зачем иномарка нужна? Для форсу, чтобы обогнать любого, кто попадется на пути. Лимита не ведает, что такое человеческое достоинство, она полагает, что это как можно больше бабок, покруче тачка, ущемление ближнего своего по принципу: ты умри сегодня, а я — завтра.
— Но мы так и задумывали. Это как раз то, что нам надо.
— Вот именно. Эти пакостные свойства вырабатывались в столице веками. Из дворни жил лучше всех тот слуга, который больше всех угождал барину и ловчее всех обманывал его. Господа в революцию уехали, а дворня осталась. Самые прохиндеистые слуги поперли в большевистские князья. Недаром же они величали друг дружку слугами народа. Так что лимита — не место рождения, а, действительно, образ жизни. Это не народ, а дворня, которая хуже собак-дворняг. Дворня без барина во дворе и без царя в голове. Провинциальная лимита, намылившаяся покорить столицу, еще страшнее и хищнее. Бобдзедун — тому ярчайший пример. Мнит себя уже самодержцем. А сам лакейски, искательно заглядывает в глаза каждому заокеанскому чиновнику, готов бежать и исполнить любое его повеление.
— Речь идет не о Бобдзедуне, а о Степке Лапшине, лимитропе. Во многом эта разновидность, своего рода высшая стадия лимиты, должна стать главенствующей, определяющей жизнь Точки RU. Степка — пилотный экземпляр, а нам нужно массовое производство.
— Ваше высокосатанинство, да мы их будем печь как блины. У многих ведь и переделывать особенно ничего не надо. Лишь подрегулировать, немножко подправить программу — такое населеньице повалит, любо-дорого посмотреть! Однако тут заминка одна выходит… — запнулся говорливый черт. — Если Степке надлежит иметь какое-то значение в этой стране, то ему непременно надо стать вором в законе.
— Бес проблем: пусть будет и вором в законе. Внесет в общак наших зеленых кусков два мешка — примут без обязательного лагерного стажа.
Черт обрадовался и спросил:
— И, как обычно, часть тиража — в экспортном исполнении?
— Конечно, пусть отправляются в Европу и за океан, покажут тамошней Золотой Орде, где раки зимуют. Вообразили себя золотым миллиардом, ишь ты! Приступай к Степке…
— Есть! — старший смены подпрыгнул от нахлынувшего вдохновения, опустил в Степкину форму грешную душу угонщика.
Стол завибрировал, посыпались искры, завоняло паленым. Старший смены уткнулся в кривые, выскакивающие на экране дисплея, похихикивал от удовольствия, потом щелкал когтями по клавишам клавиатуры, закручивая покрепче каждую кривую. Не прошло и нескольких минут, как форма приобрела черты живого Степки Лапшина.
— Про горло и задний проход не забыл?
— Какой же новый русский — без луженого горла и титанового заднего прохода! Теперь, когда он стал радикал-реформатором, у него не зад, а сопло ракеты!
Несколько чертей ловко запихали эрзац-душу в тело Степки Лапшина, привели в сознание и дали под зад коленом.
— Куда направили? Дозу принять с утра пораньше?
— Нет. На работу, пусть к концу дня приватизирует автоколонну № 5.
А потом степанов лапшиных запустили в серию — каждую минуту с дьявольского конвейера сходили лимитропы, получали под зад коленом и новые русские уверенно, как и положено хозяевам жизни, направлялись к выходу.
Иван Петрович от досады ударил кулаком по скамейке — и мгновенно рядом с ним оказался его двойник и с загадочной улыбкой справился:
— Вызывал, Иван Петрович?
«Достаточно ударить кулаком — и ты появишься?» — подумал Иван Петрович и тут же получил от двойника мысленный ответ: «Естественно. Даже если ударишь по пробору Бобдзедуна. Только бить надо не кулаком, а кистенем!» И оба рассмеялись. Какой-то бегун чуть не упал при этом — ему показалось, что бомж в камуфляже смеется над ним. Но бомж смотрел совсем не на него, а куда-то в сторону, как бы смеялся с кем-то, кто якобы сидел с ним на скамейке, и поэтому бегун, справившись с обидой, повертел пальцем у виска и побежал к инфаркту, прибавив скорости.
— Грустно мыслями меняться, — почти стихотворной строкой заметил Иван Петрович. — Тут нет ничего хорошего: только думать и ничего не говорить вслух. Чувствуешь себя собакой, которая все понимает, а сказать не может.
— Обычное состояние интеллигенции: много думать и ничего не говорить по-настоящему вслух. Громко и всенародно. Профессиональные болтуны не в счет. Так называемые ораторы — самое большое проклятье и несчастье этой страны. У последнего генсека челюсть была неисправна — это было несомненное благо для страны. Конечно, все недоумевали, почему его «сиськи-масиськи» — так он выговаривал слово «систематический», назывались историческими. Никто и не считал, что эти речи, поскольку они были историческими, принадлежали исключительно истории, предназначались для исполнения в реальной жизни. Вот и поразил всех минерально-генеральный президент: гляди-ко, базлать умеет без шпаргалки! Бобдзедун покорил еще и тем, что пьет как все — свой, значит, в доску. После Бобдзедуна победит тот, кто вызовет всеобщее удивление: гляди-ко, тверезый!
— Лучше скажи мне, двойник мой или тень моя, зачем показывал мне всю ночь мерзкое кино?
— Вовсе не кино, дорогой Иван Петрович, даже не прозу бытия, а содержание нынешней жизни из первых рук. Разумеется, тебя возмутила вся эта бесовщина до глубины твоей некогда христианской души, ты готов тут же поведать всему миру о заговоре нечистых сил, предупредить родных сограждан об опасности? Более того, готов стать как бы апостолом современности, пятым по счету, и даже написать свое евангелие не о царствии Божьем, не о деяниях Господа нашего Иисуса Христа, а о кознях Сатаны и его присных? Твое евангелие — не благая весть, а крик истерзанной души твоей о несправедливостях и пакостях новых золотоордынцев? Ты готов уподобить Ленина Чингисхану, Сталина — Батыю, а Бобдзедуна — новому Мамаю, не так ли? Конечно же, ты спешишь предупредить своих соотечественников, что новое иго, как и принято на одной шестой планеты, продлится опять триста или четыреста лет? Семьдесят ленинско-сталинских лет уже в прикупе, необольшевики десяток лет позволят Бобдзедуну покочевряжиться на престоле, пока не разграбят Точку RU. Потом объявят, что еще через десять лет на одну шестую невесть откуда сверзится счастье. Это куда круче даже обещания пришествия коммунизма, не говоря уж о светлом будущем. Получается, что этой стране, по крайней мере, еще лет двести корчиться от привалившего счастья? Пока не вырастут новые поколения, не выветрится дух многовекового рабства — в этом суть твоей благой вести, сиречь евангелия? А выветрится ли, а?
