Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 3, 2004

Дмитрий Галковский

Девятнадцатый век

Дмитрий Евгеньевич Галковский родился в 1960 году в Москве. Окончил МГУ. Автор философского романа «Бесконечный тупик» (М., 1997), статей, рассказов, пьес. Составитель антологии советской поэзии «Уткоречь» (Псков, 2002). Лауреат литературной премии «Антибукер» за 1997 год (от премии отказался). В 1996–1997 годах издавал журнал «Разбитый компас» (вышли три выпуска). Сайт Дмитрия Галковского: www.samisdat.com В «Новом мире» печатались обширные фрагменты «Бесконечного тупика» (1992, № 9, 11), статья «Поэзия советская» (1992, № 5) и сценарий фильма «Друг Утят» (2002, № 8). О «Бесконечном тупике» см. новомирскую рецензию Татьяны Касаткиной (1997, № 10). Святочные рассказы печаталсь в 2001–2003 гг. в «Литературной газете», «Независимой газете», «Дне литературы», в газете «Консерватор».

Беседка в дальнем парке освещалась лучами заходящего солнца. Незнакомец вышел на середину и стал плясать:

— Кадоним-элохим, гадор-хадор шелдоним.

Под его грузным телом прогибались доски пола. Запахло несвежими носками.

— Калтонай-малтонай, ширин, вырин, мардехай.

Маленький Розанов смотрел на сумасшедшего вытаращив глаза.

— Ты тоже танцуй, — сказал незнакомец.

— Не буду, — испуганно сглотнул рыжий мальчик.

— Не будешь? — зловеще улыбнулся бородач. — А вот мы тебе лекарство. — Он вытащил из кармана пузырек водки, нацедил столовую ложку: — Пей, мальчик.

— Не буду, — сжал зубы Вася.

Незнакомец одной рукой ловко сдавил щеки гимназиста, а другой влил водку. Розанов закашлялся. Незнакомец тем же манером влил еще ложку. Внезапно Васе стало тепло и легко. Незнакомец взял его за руки, вывел на середину беседки.

— Кадоним-элохим…

Розанов стал в такт подпрыгивать, потом кружиться. Его партнер качал свастикой согнутых локтей: кадоним-элохим; бил в ладоши под задранными ногами: гадор-хадор шелдоним. Розанов прохаживался уточкой, махал белым платочком. Потом пошли вприсядку, парой, скрестив руки на груди: калтонай-малтонай, ширин, вырин, мардехай.

Таким манером танцевали долго, по-разному. Наконец Розанов в изнеможении рухнул на скамейку. Солнце закатилось за горизонт. Разгоряченное лицо мальчика овеяла вечерняя прохлада. Откуда-то появились комары.

— Приходи завтра в это же время. Потанцуем. А теперь беги домой, уже поздно.

Вася молча кивнул головой и побежал.

Завтра он танцевал снова, через два дня пришел опять. Спустя некоторое время учитель перестал давать водку, она уже была не нужна.

Однажды бородач пришел к беседке с маленькой некрасивой девочкой:

— Вот, Вася, познакомься, это моя дочка, Сапфира.

Сапфира сделала книксен и спросила:

— Мальчик, что у тебя в сумке?

Вася солидно объяснил, что это не сумка, а ранец. В ранце лежат учебники, по которым он учится в гимназии. Девочка попросила учебники показать и, пока Вася с папой танцевал, начала их разглядывать. В этот вечер танцевали немного, около часа. Когда танцы закончились, Вася хотел положить учебники в ранец, но Сапфира прижала стопку книжек к груди и стала противно хныкать.

Незнакомец предложил оставить учебники девочке. Маленький гимназист ушам своим не поверил:

— Как же я буду учиться?! Ведь это учебники!

— Хм. А ты, оказывается, жадный.

— Я жадный? Я совсем не жадный. Просто вы не понимаете. Это казенное. Мне учиться надо. Меня накажут.

Вася дернул учебники из рук Сапфиры. Пара книжек шлепнулась на землю. Сапфира заплакала во весь голос.

— Стыдно, Василий, обижать даму… Ну что тебе стоит. — Бархатный голос незнакомца был очень убедителен. На Васину голову легла теплая тяжелая ладонь. — Ну же.

— Хорошо. Я подумаю… Может, что-то можно будет отдать.

— Вот и хорошо, Вася. А пока книжки пусть останутся у Сапфиры. Ладно? И ранец оставь, а то нести книги неудобно. Если завтра захочешь танцевать, приходи ближе к вечеру.

Так совершенно неожиданно и против воли симбирский второклассник лишился всех своих книг.

На следующий день Василий проснулся в ужасе. Как так получилось? Что я наделал! И арифметика, и история, и чистописание. А греческий? В гимназию идти нельзя.

Мальчик с трудом дождался условленного часа, бросился к беседке.

Бородач, сидя на скамейке, надевал танцевальные ботинки.

— Господин, — Вася вдруг понял, что не знает даже имени своего учителя, — господин, дайте мне, пожалуйста, мои учебники.

Бородач, сделав вид, что не расслышал, продолжил возиться с ботинками.

— Дяденька, миленький, ну пожалуйста. Господи, меня же из гимназии выгонят.

Вася встал на колени.

— А ты, батенька мой, подлец. Бери свой учебник. — Незнакомец вытащил из кармана и швырнул учебник греческого языка. — И чтоб я тебя больше не видел.

Греческий в гимназии преподавал болгарский грек Димитропуло. По-русски Димитропуло говорил плохо, первый урок начал так:

— Знаете, дети, как мы, греки, называем людей, которые знают греческий язык? Таких людей мы называем счастливыми.

К шестому классу в организме Розанова произошли некоторые весьма неожиданные изменения. Новость под большим секретом была рассказана в гимназической уборной Губе — второгоднику Ваньке Губину. Губин солидно принял сказанное к сведению и на следующий день принес в класс немецкую педиатрическую энциклопедию. Выложил толстенный том на парту, небрежно процедил:

— Посмотри статью «Онанизмус».

Вечером в лунном свете Вася тайком читал теряющийся готический шрифт. Волосы вставали дыбом: «От напряжения резко прогрессирует близорукость… никогда не оставлять детей одних… нередки случаи устойчивого слабоумия… привязывать к краям кровати руки бинтами». Особенно потрясли «размягчение мозга» и «сухотка позвоночника». Подросток физически почувствовал, как ссыхается позвоночный столб, а содержимое головы превращается в студень, почему-то пахнущий рыбой.

— Ой-ёй-ёй-ёй, господи. Никогда, никогда не буду, — спрятался под подушку насмерть перепуганный львенок.

Сияла полная луна, страшная книга таилась за стоящим под кроватью горшком.

Дней через десять с Розановым снова случился позорный конфуз, потом еще. Наконец однажды мальчик проснулся в ужасе — трусики были перепачканы выделениями спермы. Началось! Вот оно — размягчение!!! Жизнь расщепилась на два мира. Днем — разумный мир древнегреческой учебы, ночью — постыдный ужас перед патологической практикой, заканчивающийся всеми силами отдаляемой, но неизбежной развязкой. В немецкой энциклопедии было предусмотрено и это: привычный онанизм. Приступы болезни происходят все чаще, пока половые органы не начинают раздражаться рефлекторно, без участия сознания. Рука, не контролируемая сознанием, сама расстегивает ширинку, изо рта свешенной набок головы течет струйка слюны, закатываются мутные, безумные глаза. Васю стал преследовать кошмарный сон: несчастный дурачок с расслабленной волей и мозговым разжижем, под хохот одноклассников, во время урока… Куда я качусь? Очередной приступ заканчивался слезами, горящими ушами и клятвенным обещанием «никогда больше». Но проклятая природа требовала своего все больше и чаще. Как нарочно, Розанов стал учиться лучше, появилась какая-то умственная зоркость и цепкость. Однако червь сомнения, так и не успев толком зародиться, был безжалостно раздавлен каблуком реальности.

В седьмом классе среди гимназистов пошел шепот: «Губа заболел. Сифилис. От проститутки».

Ох как не хотелось Васе навещать друга. Но не навестить было нельзя — предательство. Против ожидания, Губин был одет, встретил его в прихожей, пригласил в свою комнатку. Комнатки Розанов боялся больше всего — близко. Но, стиснув зубы, вошел. Немного поговорили ни о чем. Розанов смотрел в угол, иногда бросал косые взгляды на товарища: пытался найти на лице следы. Следов не было. В неверном сумеречном свете показалось, что лицо припудрено. Губин зажег керосиновую лампу. Розанов с облегчением увидел, что ошибся.

Наконец дошли до главного. Губа вздохнул:

— Эх, Васька, Васька. За что меня?

— Ведь грех, — нерешительно начал Розанов.

— Сам знаю. Поделом дураку. А все-таки как-то жестоко так сразу. Вроде пришел в первый класс, на первом уроке неправильно ответил — и меня сразу в три шеи с волчьим билетом.

Розанов встрепенулся, Губа остановил его жестом.

— Знаю, что и это грех, глупость сказал.

Розанов кивнул, начал петь «калтонай-мардехай».

Друг пытался подпевать, но что-то не получилось. К тому же Розанов стеснялся плясать, опасаясь, что Губе будет больно. Губа же не пригласил Васю на танец, так как боялся близко подходить к здоровому другу.

Помолчали.

— Знаешь, Вась, я вот мечтаю сейчас, чтобы был такой порошок волшебный. Чтобы выпить — и как рукой сняло. А еще лучше, чтобы были такие предохранители из пленки, что ли. Ну чтобы надеть и… Я слыхал, есть у медиков такие. Чтобы их можно было покупать везде и как-то незаметно. Ну, там, по почте заказывать. И если все пользоваться будут, тогда не будет сифилиса. Я, знаешь, не столько смерти боюсь, сколько позора. Веришь ли, о туберкулезе мечтаю. Болезнь благородная. Белинский болел, Добролюбов. А тут… как бурбон какой-то… Она и некрасивая была. Дура деревенская. Я не очень-то и хотел. Сама зазвала. Я пьяный был… Господи, Васька, за что?..