Джон Уэйн - Спеши вниз
Чарлз беспомощно молчал.
— Этот фрукт вовсе не «Свидетель Иеговы», и никакой он не сектант. Просто он пронырливая крыса, которой понадобилось пробраться в порт одновременно с нами. Не знаю еще зачем, не знаю, он ли вас одурачил или вы знаете, кто он, но не смеете сказать об этом, потому что по вашей вине он напал на наш след. Чересчур много вы болтали.
Опять молчание. Миновали столетия, геологические эры сменялись одна за другой, горы вздымались из морей и погружались в них снова. Мелькали законченные циклы эволюции. А стрелки часов, повинуясь смехотворной иллюзии, отметили вереницу эр как сорок пять секунд.
— Так, — наконец вымолвил Чарлз. — И что же вы теперь намерены делать?
— Ничего я не намерен делать, — пробормотал Бандер. — Во-первых, это не мое дело. Если у вас действительно коготок завяз, это уже должно быть известно тем, чья обязанность следить за такими вещами. Они вами и займутся. Потому что, — закончил он неожиданно резким тоном, — мы все нуждаемся в надежной защите.
— Защите? — устало переспросил Чарлз.
— Да, защите от всякого, кто по любой причине, по любой причине мог бы впутать нас в беду… И, что интереснее всего, обе покрышки не были одинаковы по размеру.
— Неодинаковы по размеру? — растерянно пробормотал Чарлз.
— Да, но в эксплуатации одинаково надежны. А на этот раз — поди ж ты. Вот это меня и поражает.
Чарлз краешком глаза заметил субъекта в котелке, который подсел к ним и прислушивался к их разговору. Вот за что можно было восторгаться Бандером. Во всяком случае, за умение приспособляться к специфике своего дела. Сейчас его можно было представить грудным младенцем, высунувшимся из детской коляски, чтобы стянуть конфету и обвинить в этом свою сестренку.
Они вышли из кабачка и направились в разные стороны.
— Знаете, не будем танцевать, — сказал он. — Давайте посидим.
— У вас ужасно утомленный вид. Бедняжка, — сказала она, — вы что, больны или обеспокоены чем-то?
— Нет, просто нездоровится. И устал немножко.
— Конечно, вы нездоровы. Или чем-нибудь очень встревожены. Ну почему, милый, почему вы не хотите сказать мне?
— Что сказать? — спросил он.
Она нахмурилась.
— Я рассержусь. Вы меня рассердите. Почему вы скрываете от меня что-то важное?
Он не знал, что ей ответить. С некоторых пор она стала до такой степени частью его самого, что ему все труднее становилось прятать от нее хоть какой-нибудь уголок своего существа. В обычное время это не имело значения, потому что, когда они были вместе, все остальное исчезало и не было мысли, которой он не мог бы полностью и без утайки открыть ей. Но разговор с Бандером потряс его.
— Милая, — горячо прошептал он. — Я доверяю вам, как самому себе. Просто есть заботы, которыми я не хотел бы вас обременять.
Она изумленно посмотрела на него.
— Как вы можете так говорить? Разве вы не знаете, что, когда женщина любит мужчину, она хочет разделить с ним все, все, вплоть до того, что вы называете заботами? Да. И заботы тоже. Разве вы не понимаете, что больше всего ее пугает, если он от нее что-то утаивает?
— А вы выйдете за меня замуж? — внезапно спросил он.
Она резко вдохнула воздух, как бы готовясь сказать что-то важное, но не говорила ни слова.
— Я спрашиваю, выйдете вы за меня замуж? — снова повторил он, но как-то вяло, без одушевления.
Официант, услышав его слова, скромно отошел.
— Не спрашивайте меня об этом. Не сейчас, — медленно сказала она.
— Но, Вероника, ради бога, почему же?
— Есть вещи, — сказала она все так же медленно и не сводя глаз с ножки своей рюмки, — вещи, о которых не следует говорить.
— А разве вы не знаете, — с горечью сказал он, — что, когда мужчина любит женщину, он хочет разделить с ней все и больше всего его пугает, если она от него что-то…
— Молчите! — вдруг вскрикнула она. Они взглянули друг на друга тревожно и вопрошающе.
— Уведите меня отсюда, Чарлз. Куда угодно, мне все равно. Если хотите, в какую-нибудь гостиницу.
Направляясь к двери, он чувствовал и знал: она понимает, что они бегут слепо, панически от чего-то, чего они еще никогда не видели и не слышали, но о чем знали только одно: это нечто ужасное.
Вечер был пронизывающе сырой, какие иногда выдаются в конце мая; с моря дул холодный солоноватый ветер. Чарлз не захватил с собой пальто и, бродя под прикрытием угрюмых уродливых сараев, дрожал в своей тонкой куртке. Холод занимал сейчас его мозг больше, чем нервное напряжение, которое — не будь у него иммунитета сумасшедшей бесчувственности — было бы оправдано обстоятельствами, потому что в этот вечер предстояла очередная «операция». Им надлежало собраться в условленном месте с номерными знаками и получить на этот раз особенно большую партию товара.
Все это вместе было для него неожиданно. Уже почти три недели ни Бандер, ни кто-либо другой не заговаривали о таких делах в его присутствии. Он не знал и старался не узнавать, проходили ли за это время «операции». Прежде всего он вовсе не был уверен, что его еще раз используют после случая с Догсоном, и, вполне понятно, предполагал, что некоторое время за ним будут наблюдать, чтобы убедиться, опасен ли он и не предаст ли их. С безнадежным фатализмом он в иные минуты признавал возможность, что его убьют. Слова Бандера: «Мы все нуждаемся в надежной защите», — конечно, намекали на эту возможность. Но он и не думал о самозащите. Бросить работу? Но об этом тоже нечего было и думать. Единственным шансом на спасение было держаться на таком месте, где бы за ним могли наблюдать, пока не улягутся подозрения. А что еще можно было сделать? Даже сейчас, после трех недель честного заработка, он уже начинал ощущать нехватку денег. А потом без всяких упреков и даже не намекая на то, что произошло со времени последнего задания, Бандер преспокойно передал ему сегодня утром перед самым отъездом обычные инструкции.
Налетевший дождь заставил его укрыться под ближайшим навесом. Полуторка, которую он пригнал, тотчас же была принята к погрузке, и, прежде чем покинуть док и согреться в каком-нибудь баре или кафе, предстояла еще обычная процедура получения квитанций. А кроме того, «операция». Глаза его нервно скользнули по двери в цементной стене с надписью «Для мужчин», сделанной темными корявыми буквами рядом со входом.
Наконец квитанции были получены; складывая и пряча их в карман, шоферы по одному и по двое потянулись к воротам. Чарлз укрылся за большим контейнером, чтобы не торчать на виду несколько минут, остававшихся до срока. Еще одному из их партии пришла та же идея, и он уже стоял там, вынимая сигарету. Чарлз положил свои знаки на землю и долго возился, доставая спички, чтобы дать и тому прикурить. Если кто-нибудь случайно оказался бы рядом, он увидел бы только, что двое шоферов спасаются здесь от ветра, задувающего спичку. Через минуту другой шофер, человек с глубоко посаженными глазами, черневшими из-под кепки, посмотрел на часы и кивнул головой в сторону уборной. Он пошел, а Чарлз последовал за ним. Его подташнивало, фланелевые брюки намокли и спереди потемнели от дождя, хлеставшего им прямо в лицо.
Они пришли последними. В уборной было темно и сыро, из всех труб и бачков капало, словно и тут шел дождь. — Ну же, скорее, — и Бандер, казавшийся еще тоньше и долговязей, собрал номерные знаки под мышку и направился к одной из кабинок. Вдруг все озабоченно задвигались и как-то необычно подобрались. Вошел посторонний. Чарлз, который стоял спиной к двери у писсуара, тотчас же с отчаянием почувствовал, что произошло нечто ужасное. Он сильно вздрогнул. За спиною ни звука. Не спеша, он застегнул прореху и обернулся. Бандер стоял неподвижно со знаками под мышкой, другие шоферы собрались в кружок, глядя в упор на постороннего. Догсон, такой же напряженный, смотрел на шоферов.
Он не взглянул на Чарлза. Нельзя было понять, сознает ли Догсон его присутствие. Единственное, что он сознавал, что сознавал каждый из них, — неминуема быстрая развязка.
И все-таки она разразилась так внезапно, как это бывает только в кошмарах. Бандер рванулся вперед и распахнул дверь одной из кабинок. Приземистый плотный мужчина в черной кожаной кепке, подойдя сзади, заломил Догсону руки за спину. Рот толстощекого недоуменного лица был широко раскрыт, но не издавал ни звука. Свободной рукой Бандер ухватил Догсона за плечо и помог приземистому втолкнуть его в кабинку. Дверь захлопнулась. В кабинке они втроем едва помещались стоя.
— Беги! Все врозь! — раздался чей-то голос.
Чарлз не мог определить, чей именно. Но все мгновенно шарахнулись в разные стороны. В панике — панике, которую он разделял со всеми, — Чарлз протиснулся в дверь и выскочил под дождь. Оказавшись во дворе, большинство приостановилось на секунду в нерешимости, а потом каждый заставил себя спокойно идти, только не бежать, нет, идти обычной походкой и в разных направлениях. Лишь некоторые с разбегу промчались несколько шагов, прежде чем совладали с собой и тоже зашагали. Полное молчание, при котором все это происходило, только подчеркивало нереальность случившегося, похожего на сон.
