Меир Шалев - Дело было так
— Неправда! Это было не так!
— Ну хорошо, не совсем всосал. Свипер просто остановил дедушку и потащил его назад, и таким манером бабушка привела его обратно в дом и усадила на кухне.
— Сиди здесь, Арон, — сказала она, и дедушка сел, признав поражение.
— А что было потом?
— Понятия не имею. Когда я пошла спать, они все еще сидели там и не разговаривали.
В ту ночь дедушка Арон и бабушка Тоня не сомкнули глаз. Они лежали рядом, и их глаза сверлили непроглядную тьму. Он не спал, потому что очень злился, она не спала, потому что очень радовалась. Он: «Теперь этот дважды изменник победил». Она: «Теперь этот дом будет чист, как никогда раньше».
Наутро бабушка снова включила свипер, и на этот раз прошлась по полу, надев на шланг плоскую головку. Кончив убирать, она проверила результаты: помыла пол, как обычно, вытерла его половой тряпкой, выжала ее в ведро, погрузила руку в воду, подняла и проверила каждую каплю против света. Капли были прозрачными, как родниковая вода, чистыми идеально и безупречно. Бабушка была счастлива. Однако через несколько минут, когда она уже протирала и начищала пылесос своей наплечной тряпкой, в ее душе вдруг зашевелилась какая-то смутная тревога. Что-то неясное ее забеспокоило, какая-то крохотная мысль, от которой она никак не могла отделаться. Что-то, если позволите мне воспользоваться образом из ее лексикона, чуть-чуть взбаламутило прозрачную чистоту ее радости. Наряду со счастьем, а точнее — рядом со счастьем, в том же самом месте под ее ребрами, тикали какие-то сигналы опасности. Такое ощущение испытывают порою многие, но не все угадывают его точный смысл, потому что в эти минуты тело опережает мозг в понимании происходящего. Бабушке показалось, что эффективность ее пылесоса как-то уж слишком совершенна. Тот факт, что он добивался абсолютной чистоты, не прилагая к этому никаких усилий, пробудил в ней глухие подозрения. Что-то в этом новом и чужом приборе наполнило ее странным и томительным беспокойством.
Глава 21
Человеческая память пробуждается и умолкает по собственному желанию. По своему желанию приглушает или заостряет свершения, возвышает или умаляет их вершителей. По своему желанию унизит, по своему желанию возвысит[58]. Когда ее зовут — увиливает, а когда возвращается — всплывает в том месте, где ей удобней, и в тот момент, когда ей сподручней. Нет у нее ни царя, ни стражника, ни кладовщика, ни начальника. Истории смешиваются друг с другом, факты выпускают отростки и побеги. Ситуации, слова и запахи — о, запахи! — сбрасываются на склады памяти в полнейшем и чудесном беспорядке. Не по датам, не по величине или важности, и даже не по алфавиту.
Приступая к этой книге, я порылся в своей памяти, а также в памяти некоторых членов нашей семьи. Я хотел вспомнить точный вид свипера бабушки Тони и прояснить для себя некоторые технические детали. Но меня постигла неудача. Мама к тому времени уже умерла, но я и при ее жизни понимал, что не стоит слишком верить каждой детали в каждой истории, которую она рассказывала. Она любила и умела придумывать сказки, а в фактах видела не что иное, как небольшое препятствие, через которое можно перепрыгнуть или которое можно использовать как трамплин. А что до меня самого, то я правда видел этот свипер своими глазами, но только однажды и при весьма особых обстоятельствах, о которых скажу сейчас только, что обстоятельства эти были из тех, которые могут сильно повлиять как на восприятие, так и на память.
Опрошенные же мною родственники рассказывали, как это принято у нас, различные версии, продиктованные порою собственными интересами, а порой — просто потребностью отличаться от других и не повторять уже сказанное. Поэтому я обратился к объективным источникам. Образчик, на который я мог бы с уверенностью указать, я так и не нашел, но по дороге отыскал несколько интересных фактов.
Первый пылесос пришел в этот мир в 1869 году, за десятки лет до того, как один из его потомков прибыл к моей бабушке. Это был ручной прибор, не особенно эффективный и потому не выдержавший испытания рынком. После него, в начале двадцатого века, в Англии был изобретен механический пылесос — огромная и шумная махина, которую перевозили из дома в дом на запряженной лошадьми грузовой телеге и приводили в действие с помощью двигателя внутреннего сгорания. Этот пылесос парковали на улице, перед домом клиента, протягивали длинные шланги внутрь комнат, и тогда бригада работяг принималась за уборку.
Королевская семья тоже пару раз пригласила эту махину к себе, но не для уборки, конечно — в Букингемском дворце было более чем достаточно служанок и тряпок, — а в качестве развлечения для гостей. Королевские гости прогуливались по дорожкам парка, наслаждаясь королевскими бутербродиками с малосольными огурцами и прихлебывая шампанское и «пиммс»[59], а тем временем это чудовищное сооружение въезжало на дворцовую лужайку, запускало в окна щупальца своих шлангов и начинало что-то высасывать из дворца. Не знаю, хорошо ли оно убирало, но не сомневаюсь, что скучающим аристократам это зрелище давало богатую пищу для весьма увлекательных и волнующих разговоров.
Первый электрический пылесос изобрел в 1907 году рабочий-уборщик из Огайо по имени Джеймс Спенглер, всю жизнь страдавший астмой, которая усиливалась при подметании полов. Спенглер соединил вместе трубчатую палку от метлы, электрический мотор от вентилятора и наволочку от подушки, и все эти предметы совместными усилиями стали всасывать немного пыли, вылетавшей из выбиваемых ковров. Он предложил этот прибор на продажу, и одной из первых покупательниц была его родственница. Ее звали миссис Гувер, и она была замужем за мистером Гувером, производителем седел и кожаных изделий, у которого прибор Спенглера пробудил торговый интерес. Он купил у изобретателя патент, предложил ему партнерство, а затем усовершенствовал пылесос и придумал революционный метод продажи: десятидневный даровой испытательный срок в доме покупателя. Успех был таким сногсшибательным, что через два года все пылесосы во всем мире называли не иначе как «Гуверами». Но не в нашей семье. Мы и по сей день, пусть по ошибке, называем любой пылесос «Свипером» — и, конечно, произносим это слово с русским акцентом.
Однако интерес представляет не только пылесос, но и тот враг, с которым он сражается и который составляет причину и смысл его появления и существования. Я выяснил, что большую часть «улова» любого домашнего пылесоса — семьдесят пять процентов! — составляют омертвевшие клетки кожи и волосы жильцов дома и их любимых домашних животных. Это значит, что бабушка Тоня была права — людям действительно лучше оставаться снаружи. Пусть себе сидят на веранде и там сбрасывают свою мертвую кожу, а не у нее в доме, на вымытый пол!
Надо, однако, учесть, что эти данные справедливы лишь в отношении американской пыли — той, что водится в доме с закрытыми окнами, куда кондиционеры с фильтрами вгоняют стерильно чистый воздух и где хозяйка делает себе маникур. Но в дом бабушки Тони — одноэтажный сельский дом с фанерными жалюзи и сетками на окнах, которые выходят прямо на поля и во двор, — проникала также пыль совсем иного, неамериканского рода. То были маленькие крупицы настоящей земли, о которых мистер Гувер не знал и которых даже не мог бы себе представить.
Много уже было говорено и написано о сложных и неоднозначных взаимоотношениях между еврейскими пионерами-первопоселенцами и их землей, но у бабушки Тони эти отношения были еще более сложными, потому что она знала некий неприятный факт, от которого сионизм всячески пытался абстрагироваться. Она знала, что земля — это не только наследие наших предков, и не только девственная целина, ждущая своего возделывателя, и не только место отдохновения для усталой стопы гонимого и преследуемого еврея, — при определенных обстоятельствах, причем не таких уж редких, эта обетованная земля также — не что иное, как грязь.
Земля Изреельской долины была тяжелой и жирной и существовала только в двух состояниях: летом она была пылью, а зимой — топью. Иными словами, что так, что этак, она всегда была грязью. В первые годы после основания мошава его улицы еще не были вымощены и дворы не были еще покрыты базальтовой крошкой, а уж бетоном и подавно не залиты. Зимняя грязь была глубокой и тяжелой. Такой тяжелой, что ноги утопали в ней до колен, а колеса до осей, сапоги увязали намертво, а маленьких детей тащили в садик на «грязевых санках», сделанных из досок и жести. Грязь цеплялась и липла ко всему и так переносилась от места к месту и попадала внутрь домов. Даже много лет спустя, уже в дни моего детства, мы все носили в ранце домашние туфли и надевали их, сняв сапоги при входе в школу. И еще сегодня, во времена сплошного асфальта и бетона, возле каждого дома в каждой деревне в Долине можно увидеть главные орудия борьбы с этой вездесущей грязью — жесткие коврики перед входной дверью, скобы для снятия сапог, скребки для подошв.
