Меир Шалев - Дело было так
Летом почва просыхала, и когда дороги перемалывались копытами лошадей, и рабочими ботинками, и колесами телег, а поля — лемехами плугов и железными зубьями борон, тогда из грязи рождалась пыль — всепроникающие полчища упрямых и хитрых пролаз, состоявшие из тончайших крупиц земли, смешанных с цветочной пыльцой, частицами комбикорма из коровников и птичников, волокнами половы, пухом цыплят, шерстью животных, маленькими крошками сухого коровьего навоза и пометом паршивых голубей. И все это бесчисленное воинство неслось на крыльях ветра и искало любую щель, чтобы проникнуть в нее и все запачкать.
По мере того как множились все более быстрые и тяжелые средства передвижения и орудия труда — всевозможные автомашины и тракторы, — множилась и пыль, и бабушка Тоня начала ссориться с водителями и даже установила на дороге возле дома поливалку, ибо из двух своих главных врагов — пыли и грязи — она все-таки предпочитала грязь. Грязь, конечно, штука липкая и тяжелая, но она виднее глазу, а пыль штука хитрая и незримая, а отчасти даже привлекательная, потому что на вид обаятельно игрива и невесома.
Я помню, как в детстве сам любил следить за хороводами золотых пылинок в лучах утреннего солнца. В Иерусалиме наша детская комната была обращена на север, и солнце туда не проникало. Но детская комната в нашей съемной квартире в Нагалале выходила на восток, а комната, где я спал, когда гостил у бабушки, — на север и восток, и там эти танцующие пылинки можно было увидеть — веселые искорки, сверкающие золотом в первых солнечных лучах, проникших в просветы между рейками жалюзи.
То было одно из самых чарующих, почти гипнотизирующих зрелищ моего детства, и мне нравилось начинать день созерцанием этих искорок. Как я уже рассказывал, в бабушкином доме меня заставляли вставать до рассвета, но в субботу бабушка позволяла мне поспать побольше, и однажды, когда я еще лежал и наблюдал за этой золотой пляской, она вошла в комнату и, вместо того чтобы, как обычно, выдернуть из-под меня матрац, неожиданно пригласила выпить с ней чай, и не на веранде, а в кухне. Но я был занят своими искорками.
— Еще немножко, — сказал я. — Как только они перестанут танцевать.
— Танцевать? Кто это перестанет танцевать? — спросила она подозрительно.
Она всегда была наготове — что ей испортят, что ей убегут, что ей приведут жену или мужа с детьми от прежнего брака, что ей напачкают, что ей наследят, что ей «покроцают» стены. А сейчас ей вдруг и танцуют вдобавок? Еще не понимая, кто это танцует и зачем, она сразу почуяла недоброе.
Мал я был и наивен и не догадывался, что произойдет.
— Смотри, бабушка, вон там, — сказал я и ткнул пальцем в воздух.
Она глянула и всплеснула руками:
— Вчера только убирала, и на тебе — опять полно пыли!
План совместного чаепития был немедленно отменен, а вместе с ним испарилась и моя надежда послушать историю с бисквитом:
— А ну вставай, хватит гнить в кровати. Придется мне опять убирать, даром что сегодня суббота…
Глава 22
Не прошло и нескольких дней с прибытия свипера в Нагалаль, как обнаружилась новая проблема. Дело в том, что свипер прибыл в мошав как раз в то время, когда по Долине гулял ее обычный послеполуденный ветерок. И в ту торжественную минуту, когда дядя Ицхак вручал бабушке Тоне американские тряпки, в которые был завернут пылесос, этот ветерок подхватил те американские газеты, которыми был выложен его ящик. Газеты разлетелись во все стороны и исчезли. В ту минуту никто не обратил на это внимания, но через несколько дней дедушка Арон обнаружил пару-другую газетных страниц, застрявших в ветвях его особенного цитруса (на котором, кстати, уже проклюнулись к тому времени также ростки кукурузы, артишока и фасоли). Дедушка поспешил снять газеты с дерева и попутно мельком в них заглянул. Английского языка он не знал, но ему достаточно было увидеть картинки и объявления, чтобы понять масштаб грозящей коллективу опасности. Он тут же обратился в Совет мошава, и там была немедленно создана поисковая группа, которой были даны четкие и недвусмысленные инструкции: как можно быстрее найти, собрать и уничтожить все без исключения разлетевшиеся газеты, прежде чем они разнесут по мошаву таящийся в них ядовитый буржуазный вред.
Задача была не из легких. Ветер разметал газеты в самые разные места. Некоторые были найдены в придорожных канавах, другие — в сточных трубах курятников, третьи — на качающихся вершинах вашингтоний, даже на самых высоких из них. А несколько самых зловредных сумели каким-то коварным способом проникнуть в подшивки старых журналов «Эпоха» и «Поле», аккуратно сложиться там вчетверо и спрятаться среди журнальных страниц. Но так или иначе, все они были выявлены, опасность была пресечена в зародыше, и мошавники, благополучно миновав соблазн, вернулись к своему обычному, правильному чтению — к взятым из мошавной библиотеки книгам, к рабоче-крестьянской газете «Давар» и к родному «Деревенскому листку».
Но бабушка Тоня даже не заметила этого короткого переполоха. Во-первых, такого рода дела ее вообще не интересовали. А во-вторых, она была занята своей новой игрушкой. Подарок «дважды изменника» замечательно выполнял свое двойное назначение орудия мести и орудия уборки: дедушку Арона безумно злило это американское присутствие в доме, но он не знал, как от него избавиться, а бабушка Тоня блаженствовала, и ясно было, что она ни за что не согласится отказаться от подарка. Что же касается самого свипера, то он чувствовал, что попал в такое место, куда мечтал бы попасть любой пылесос, — то есть в дом, где им довольны. Работа, правда, попалась тяжелая, местная пыль оказалась намного грубее и тяжелее, чем нежная, профильтрованная пыль Соединенных Штатов, но он успешно сражался и с нею. Что же касается хозяйки, то она, правда, оказалась несколько педантичной, но явно способной оценить его незаурядные способности и труд.
Увы — как я уже намекнул выше, — в глубине этого чистого бабушкиного счастья подспудно таилось некое змеиное жало, и злодейка-судьба уже улыбнулась той саркастической улыбкой, которой она улыбается всегда, когда собирается подставить человеку подножку, чтобы затем взорваться своим знаменитым насмешливым хохотом. И как всегда, неприятностям и на этот раз предшествовали некие предостерегающие сигналы. Но, как и всегда, люди и на этот раз не удосужились обратить на них внимание, и уж конечно не загодя. Впрочем, бабушка Тоня, женщина острого чутья и чрезвычайной подозрительности, что-то такое, как я уже сказал, смутно почувствовала, но и она не придала этому значения, потому что на первых порах была совершенно зачарована своей волшебной игрушкой.
И только несколько дней спустя она вдруг ясно поняла, что именно происходит в ее доме, совсем у нее под носом. В ту ночь, несмотря на усталость, она долго не могла заснуть. Она поднялась, походила по дому и под конец подошла к свиперу, сняла чехол, которым укрыла его на ночь (ибо пыль, если кто не знает, способна запылить даже пылесос), и внимательно присмотрелась к нему. Свипер тут же ответил ей в темноте сверкающей улыбкой преданного слуги. Она провела по его блестящей поверхности своей наплечной тряпкой — то ли вытерла, то ли погладила по плечу — и вернулась в свою кровать, но заснуть все равно не смогла. Какая-то мысль не давала ей покоя, и она долго прислушивалась к ней, пока ее ощущение вдруг не облеклось в слова. Она поняла, что ее тревожит. Ее тревожил простой вопрос — куда девается вся та пыль, которую всасывает ее пылесос? Где сейчас вся та грязь, которую он за эти дни убрал?
При обычных уборках она воочию видела, как ее враг проходит через все этапы позорного разгрома и ретирады — его смывали, стирали, сметали, собирали, сталкивали в совок и выбрасывали в мусорный ящик или на кучу коровьего навоза. Когда она протирала пол, грязь тоже была видна — вода становилась мутной. Когда она вытирала мебель, грязь опять же можно было увидеть — тряпка делалась серой. Но здесь, стоило свиперу, точно волшебной палочке, пройти по какой-нибудь поверхности, как грязь попросту исчезала с глаз долой и больше ее нигде нельзя было увидеть.
Бабушкины прежние надежные друзья и помощники: метла, тряпка, щетка, ведро, совок, мусорное ведро, навозная куча — все они делали свое дело в открытую, буквально у нее на глазах, их работа, как говорят сегодня, была «прозрачной». А тут — словно фокус какой-то: «виш-ш-ш» да «виш-ш-ш-ш», какое-то легкое жужжание, тихие вздохи и пожалуйста — все уже чисто и улыбается ей навстречу.
Эта загадка исчезнувшей грязи сильно встревожила ее. Никогда прежде ей не доводилось иметь дело с таким умным, сложным и непонятным прибором. Не то чтобы она чуралась или страшилась всего нового, ни в коем случае, ведь она сама в детстве черпала воду ведром из колодца, а здесь у нее уже был собственный дом с проточной водой и электричеством. Но и здесь в коровнике все так же сидели возле коровы на табуретке и доили руками, и все было просто и ясно: пальцы чувствовали вымя, глаза видели брызгающие струи молока, уши слышали звук, менявшийся по мере подъема белизны в доильном ведре. Кукурузу косили серпом, а люцерну косой, самое большее — жаткой, которую тащила лошадь. Видели, как падают срезанные колосья, вдыхали сок стеблей, от которого зеленеют пальцы, а потом собирали и погружали вилами, чувствуя их тяжесть. Но этот американский свипер совершал что-то незнакомое и непонятное, какое-то воистину колдовское действие, противоречившее законам природы и здравому смыслу: он заставлял грязь попросту исчезать!
