Санджай Гупта - Тяжелый понедельник
Они доехали до конца коридора. Над двойными дверями виднелась надпись: «Вход только для хирургического персонала». Калбрет посмотрел на жену и дочерей Пака:
— Мы пришли, дальше вам нельзя, Пэт.
Обычно родственников не пускали дальше предоперационной, но Калбрет сделал исключение для семьи коллеги и позволил им дойти до самой операционной.
— Спасибо, Реджи, — сказала Пэт.
Она наклонилась, поцеловала мужа в лоб и отвернулась, чтобы ни Пак, ни дети не видели, что она плачет.
— Мы очень любим тебя, папочка! — звонко крикнула Натали, младшенькая, когда Калбрет уже завозил каталку в операционную. Хардинг Хутен, в операционной форме, с лупой и осветителем на голове, уже мыл руки у раковины.
Пак обернулся, чтобы ответить, но двери уже закрылись.
Когда Суна Пака ввозили в операционную, Тина Риджуэй находилась в смотровом кабинете бесплатной клиники, в полутора милях от Челси. Правда, если выражаться фигурально, то Тина сейчас находилась в другом мире. Больница Челси стала одной из достопримечательностей города. Самое первое, шестиэтажное здание больницы, выходившее своим помпезным фасадом на большую улицу, было теперь окружено высокими корпусами и обширными автомобильными стоянками, оформленными по всем законам современной архитектуры и ландшафтного дизайна. Весь кампус — как именовало территорию больницы руководство — занимал шесть кварталов и около сотни акров площадок. Все корпуса были соединены между собой подземными и надземными переходами. Бесплатная клиника, наоборот, ютилась в низеньком кирпичном здании — бывшей типографии — между рестораном быстрого питания и дешевым продуктовым магазином. Коридор был устлан вытертым ковром, а импровизированные кабинеты были оснащены на средства работавших здесь врачей и добровольных жертвователей. Тина еще не сказала Хутену — да что там, она даже не сказала об этом Таю, — что хочет уволиться из престижной больницы и применить свои способности здесь. Да, она нейрохирург, но может оказать и другую помощь, в которой так остро нуждаются многие из тех, кто не может ее получить.
Она проверила уровень сахара в крови больного Дэррилла Леггетта. Сахар зашкаливал.
— У вас очень высокий сахар, мистер Леггетт. Больше трехсот. Что случилось?
— Не смог купить полоски. — Дэррилл смущенно смотрел на носки своих ботинок. — В последние дни было много работы.
— Как у вас с лекарствами? — спросила Тина, открыла шкаф и достала оттуда флакон инсулина и шприц.
— Ну что вы, док. Как же я куплю лекарство, если мне не хватает даже на полоски?
— Почему вы пришли именно сегодня?
— Перед глазами появился какой-то туман.
Тина дала больному стакан воды, сделала инъекцию, выбросила использованный шприц и сказала:
— Вот лекарство, вот полоски. Когда они закончатся, приходите, мистер Леггетт.
— Хорошо, док, и огромное вам спасибо.
Она улыбнулась Дэрриллу. Не часто приходилось ей слышать такую искреннюю благодарность.
В бесплатной клинике Тина оживала. Здесь было мало бумажной работы, не было дрязг и интриг, не было бюрократии; не было здесь и адвокатов. Протокол был упрощен до минимума. Здесь была просто арена, на которой врачебное искусство напрямую сталкивалось с огромным букетом медицинских проблем, которые входили, вползали и въезжали в дверь приемной. Многие из них были страшно запущенными, потому что больные либо не могли позволить себе лечение, либо не могли уйти с работы, либо не могли приехать, либо, наконец, просто не знали, куда ехать. Тина подозревала, что в большинстве случаев эти люди долго не показывались врачу. Потому что не считали проблемы со здоровьем первостепенными в сравнении с другими жизненными проблемами.
Пациенты, которых она здесь наблюдала, запускали почти все. После мистера Леггетта пришла пятидесятилетняя женщина по имени Пэтти Стейнкулер — у нее пять зубов сгнили до десен. Из всех приоритетов, касавшихся здоровья, зубы были последним для больных, приходивших в бесплатную клинику. Тина позвонила стоматологу, который согласился лечить двух больных бесплатной клиники в месяц.
Следующим был сальвадорский ребенок с высокой температурой. «Я могу им помочь, — думала Тина. — Я могу это делать, я могу что-то изменить». Почему-то в этот момент она вспомнила о доме. Она не знала, сможет ли что-то изменить в отношениях с Марком. Старшие дочери тоже стали отдаляться от нее. Со всеми своими горестями они шли к отцу. Хуже того, она теперь часто не знала, какие у них горести. Надо, надо уделять им больше времени. Она тут же забыла об этом, увидев в окно, что какой-то старик остановился у входа в клинику, схватившись за грудь. — Пошли, — сказала она Дешону, руководителю клиники. Они выбежали к старику. Тина была в своей стихии.
Глава 20
Бригада трансплантологов прибыла в больницу Челси через одиннадцать часов пятьдесят девять минут после того, как Эрла Джаспера выкатили из отделения неотложной помощи по распоряжению доктора Джорджа Виллануэвы.
Джаспер, белый расист, убивший собственную бабушку, неподвижно лежал в функциональной кровати. Он был подсоединен к монитору, на котором регистрировалась частота сердечных сокращений и уровень насыщения гемоглобина кислородом. Интубационная трубка, торчавшая изо рта Джаспера, шлангом соединялась с аппаратом искусственной вентиляции легких. Каждые несколько секунд аппарат вдувал в его легкие смесь воздуха с кислородом. Четырнадцать вдохов с дыхательным объемом 0,7 литра. Единственным отличием от отделения интенсивной терапии было отсутствие у постели больного врачебного и сестринского персонала.
На стуле в углу палаты дремал полицейский. До того момента, когда Джаспера официально признают мертвым, он будет находиться в розыске по подозрению в умышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами. По инструкции полицейский не имел права оставлять свой пост, но, справедливо решив, что его подопечный едва ли сбежит, он — когда не спал — большую часть времени проводил либо в сестринской, либо в кафетерии. Особенно понравился ему персиковый коктейль.
Медсестры отделения приняли Джаспера ранним утром с досадой и недоверием. Они испытывали такое же чувство, как если бы у них угнали машину или как если бы чья-то собака нагадила на их лужайке. Многие сестры были афроамериканками, и присутствие неонациста их отнюдь не радовало. Когда пришла утренняя смена, девушки устроили нечто вроде совещания. Они громко возмущались тем, что если будут ухаживать за Джаспером, то, значит, будут поддерживать его взгляды. Правда, они задумывались и о последствиях своего бездействия. Имеют ли они право оставить его без всякой помощи? Чего они этим добьются? Конечно, может быть, его переведут в другую больницу. Но не уволят ли их за самоуправство?
В самый разгар этих дебатов в сестринскую без предупреждения вошла главная сестра больницы Нэнси Уолдридж — высокая, худая как палка белая женщина с тщательно завитыми седыми волосами. При ходьбе она прихрамывала — эта хромота осталась у нее с детства после неудачного падения с велосипеда. Медсестры — со скрещенными на груди руками, стиснутыми губами и решительными взглядами — полукругом обступили Уолдридж. Им не нравилось, что пришло начальство указывать, как им надо работать, особенно если речь шла о расистском убийце Эрле Джаспере.
— Я не буду требовать от вас, чтобы вы ухаживали за этим человеком, — заговорила Уолдридж с едва заметным южным акцентом. Сестры удивленно переглянулись.
— Значит, он будет лежать в гордом одиночестве, — сказала одна из них. Все, в том числе и Уолдридж, рассмеялись. Когда смех стих, Уолдридж продолжила, по очереди переводя взгляд с одной медсестры на другую:
— Вы — самые лучшие сестры больницы Челси. Вы работаете с очень тяжелыми больными, и работаете очень хорошо, даже отлично. Вы — профессионалы с большой буквы. — Уолдридж сделала паузу. — Я не стану принуждать вас к уходу за этим пациентом, — повторила она. — Но надеюсь, что могу рассчитывать на ваш профессионализм. Надеюсь, что могу положиться на вашу гордость за свою квалификацию, за ваше умение делать массу мелочей. Я не хочу заставлять вас работать с этим человеком, но я рассчитываю найти среди вас добровольцев. Я не прошу вас любить этого человека, понимать его и даже уважать. Я прошу вас работать с ним.
Уолдридж по очереди всмотрелась в лица сестер.
— Те, кто сейчас поднимет руку, должны ухаживать за ним так, как ухаживали бы за членами своей семьи или даже лучше. Все, кто это сделает, покажут, насколько они лучше, чем он.
Уолдридж оглядела сестер еще раз. Они переглянулись. Наконец старшая сестра отделения, Никки Хэмптон, подняла руку. Ее примеру последовала еще одна сестра, потом третья. В конце концов руки подняли все медсестры.
