Санджай Гупта - Тяжелый понедельник
Тина и Марк злобно смотрели друг на друга, когда в кухню вбежали две девочки-подростка.
— Что у нас на обед? — спросила Маккензи. Она подбежала к плите и заглянула в сковороду.
— Какая гадость. Рыба? Опять, — подлила масла в огонь Мэдисон.
— Не груби, Мэдисон, — не повышая голоса, сказала Тина. — Извинись перед папой.
— Прости, папа. Но все равно это гадость.
— Ах вот как! Иди в свою комнату, быстро! — скомандовала Тина.
— Мама!
— Ничего страшного, — успокоил дочь Марк, глядя при этом на жену. — По сравнению со всем прочим — это очень мелкое хамство.
Тина помрачнела.
Старшие девочки, поочередно посмотрев на отца и на мать, молча принялись за еду. По гладким щекам Маккензи текли слезы, когда она подняла голову и взглянула на отца.
— Очень вкусно, папа.
— Спасибо, — отозвался Марк бесцветным голосом.
— Теперь все будет хорошо? — спросила Маккензи дрожащим от рыданий голосом. Теперь заплакала и Мэдисон. Эшли изо всех сил била по подносу. Вопрос повис в воздухе. Марк молчал. Потом повернулся к Тине, словно и он тоже ждал ответа.
— Не глупи, Маккензи. — Тина изо всех сил старалась придать голосу умиротворенность. — Когда-нибудь ты все поймешь сама. Брак — это… — Она помолчала. — В браке не всегда бывает легко, но мы с папой любим друг друга. — Похоже, она старалась убедить в этом саму себя. — Иди ко мне. И ты, Мэдисон.
Девочки обогнули стол и подошли к матери, которая раскрыла им объятия. Дочери прильнули к Тине. Поджав губы, Марк смотрел, как они уткнулись носами в ее шею.
Глава 18
Парамедики буквально ворвались в отделение неотложной помощи. Сразу было заметно, что они в панике. На каталке лежала пожилая женщина в распахнутой, насквозь пропитанной кровью блузке. Скомканный белый свитер был с нее сорван и валялся в ногах носилок. Коричневые брюки были испятнаны комками запекшейся крови. Герметизирующая повязка не смогла закрыть зияющую рану правой половины грудной клетки. Из раны при каждом вдохе доносился свистящий звук засасываемого воздуха. Седые волосы тоже были в крови, да и все маленькое хрупкое тело лежало в луже крови. Один из парамедиков ритмично сжимал дыхательный мешок, соединенный с интубационной трубкой, а другой рукой пытался прижать к грудной клетке герметизирующую наклейку.
— Господь милостивый! Бокс восемь! — крикнул со своего стула Виллануэва, и парамедики ринулись в указанном направлении, где их уже ждали реаниматологи. Виллануэве очень не понравилось то, что он увидел. «Флотирующая» грудная клетка, бледные и неестественно неподвижные конечности.
— Восемьдесят два года, — буркнул он себе под нос. Сердце старушки продолжало биться, но слабо и неритмично.
Виллануэва пулей соскочил со стула и догнал каталку в травматологическом боксе. Выхватив фонарик у пробегавшей мимо медсестры, он посветил в глаза пациентки, чтобы оценить реакцию зрачков.
— Сюда! — скомандовал он.
Дежурный врач зачастил скороговоркой:
— Больная восьмидесяти двух лет, огнестрельное ранение правой половины грудной клетки. Гемодинамика нестабильная, флотирующая грудная клетка, кровотечение, острая анемия. Перелито: литр раствора рингер-лактата. Времени мало, все сюда!
Два резидента, медсестры и лаборанты работали дружно и сноровисто: центральная вена, переливание крови, газы крови, адреналин, атропин, фибрилляция — дефибрилляция, асистолия.
Потрясенный Виллануэва попятился из бокса и ухватил за рукав одного из парамедиков:
— Что это было?
— Огнестрельное ранение, с близкого расстояния. Стрелял внук.
— Боже милостивый, — повторил Виллануэва. — А у меня для вас, как всегда, ничего нет, — машинально, но очень вяло произнес он свою дежурную шутку.
Парамедик махнул рукой в сторону входа.
— Он тоже здесь. Сначала выстрелил в бабушку, а потом в себя из того же дробовика.
Виллануэва посмотрел на жилистого молодого человека, только что доставленного в травматологическую смотровую. Кожа отливала пепельной бледностью. Верхняя губа была оторвана от щек в углах рта — получилось то, что патологоанатомы называют «рогами дьявола». Щеки и губы разрывает давлением пороховых газов, которые скапливаются в полости рта после выстрела в рот. Под левым глазом, заметил Виллануэва, застыла слезинка.
— Говнюк, — переведя взгляд с бабушки на внука, сказал Виллануэва, чувствуя, как в нем закипает гнев. Раздувая ноздри, он бросился к лежавшему на каталке молодому человеку: — Я своими руками удушу этого мерзавца!
Он едва не сбил с ног медсестру, которая сумела увернуться от него, словно от несущегося на нее быка. Когда он подбежал к носилкам, ему навстречу вышла хрупкая девушка-резидент, на случай столкновения с шефом прикрывшая голову и лицо.
— Доктор Виллануэва, он мертв, на ЭЭГ прямая линия.
Виллануэва резко остановился, переваривая то, что услышал.
— Трансплантологи уже поставлены в известность, — продолжала резидент.
Согласно правилам, больного надо было наблюдать двенадцать часов, прежде чем вызывать бригаду трансплантологов. Виллануэва еще раз окинул взглядом молодого человека. Теперь, подойдя ближе, он видел выходное отверстие ниже границы волосистой части в области правого виска. Была снесена часть височной кости. Заметил Виллануэва и еще кое-что: вытатуированную на правом плече свастику.
— Уберите его отсюда, — приказал он. Гнев вспыхнул в нем с новой силой.
Появилась доктор Сьюзен Нгуен, дежурный невролог, и направилась к больному.
— Доктор Виллануэва, я, с вашего позволения, взгляну на пациента.
— Это не пациент, это мерзавец. — Гато твердо стоял на своем.
— Джордж, я должна его осмотреть. — Невролог тоже проявила твердость.
Виллануэва резко повернулся к ней и подошел ближе. Доктор Нгуен прикрыла лицо, опасаясь, что Большой Кот сейчас ее ударит. Но он остановился и лишь презрительно поморщился.
— Нет, смерть мозга здесь несомненна, и мне не нужен невролог, чтобы ее констатировать. Уберите его отсюда, с глаз долой, — громко приказал он, потом добавил, уже тише и для себя: — Найдите какое-нибудь темное место — и пусть дожидается трансплантологов. Может быть, они помогут ему сделать хоть что-нибудь хорошее.
Он мрачно смотрел, как санитары повезли каталку с молодым человеком в коридор, соединявший отделение неотложной помощи с главным зданием больницы. Доктор Нгуен все еще была здесь.
— Хорхе, ты даже не знаешь, является ли он подходящим кандидатом для забора органов. Прежде чем кричать, хоть бы убедился, что у него и в самом деле наступила смерть мозга.
Но Виллануэва уже шел на свое место в центральном помещении отделения. По пути заглянул в восьмой бокс. Старушка умерла, кожа ее была уже серой. Сестры аккуратно снимали с нее электроды и извлекали из тела трубки и катетеры. Виллануэва снял очки и потер глаза. Он упал на свой стул, обернулся, снова посмотрел в сторону восьмого бокса и увидел, что умершую повезли в морг.
Сидя на стуле и глядя перед собой невидящим взором, Гато мысленно вернулся на много лет назад, в маленький городок, где он рос и воспитывался. Он почти явственно снова увидел и вспомнил выражение страха, отвращения и ненависти, с которыми смотрели прохожие на их семью, когда она шла по улице. Их ненавидели только за то, что они были здесь. Единственной роскошью, которую мог позволить семье отец, было посещение после воскресной мессы, когда он не работал, скромной семейной закусочной. Хорхе было тогда пять или шесть лет, но он помнил эти взгляды прищуренных глаз, сопровождавшие их, когда они выходили из церкви. За что? За то только, что их кожа была темнее, чем у других местных жителей, чьи предки переехали в Америку из Германии, Дании или Англии? Но ведь они тоже приезжали в страну, название которой не всегда могли выговорить. Даже католики, которые в церкви приветливо здоровались с семьей Виллануэва, пожимали им руки и говорили Dominus vobiscum [8], переставали их замечать по окончании мессы, когда все выходили из красного кирпичного здания церкви на пыльную улицу.
Дедушка Виллануэвы был мексиканцем из штата Дуранго. Его отец, прадед Джорджа, был шахтером в Эль-Пальмито. Он умер, когда ему было чуть больше сорока, после того, как его лягнула лошадь. Своего деда Виллануэва не помнил. Дед умер, когда ему было немного за пятьдесят, когда Джордж был еще младенцем. Он до сих пор не знал, что заставило деда переехать в юго-восточный Мичиган. Те несколько лет, которые оставались до полного забвения лошадей и телег, дед работал кузнецом, подковывая первых и ремонтируя вторые. Потом он работал чернорабочим, а потом сторожем в местной школе.
В закусочной Джорджу заказывали «большой особый завтрак», и отец шутил с официанткой по поводу зверского аппетита своего сына: «Скоро курицам придется попотеть и подрасти, чтобы сынок мог ими наесться» или «У вас хватит еды?». Он был добытчиком, и в его словах сквозила гордость за то, что сын превращается в сильного рослого мальчишку.
