Себастьян Фолкс - И пели птицы...
Между тем Изабель втайне составляла план поездки в Руан, к Жанне. Она скажет Стивену, что отлучится всего на несколько дней, а затем, приехав к сестре, решит, стоит ли ей возвращаться. Тогда и настанет, говорила себе Изабель, время открыться Стивену.
Прошла еще неделя, беременность Изабель стала приметной. Стивен обнаружил, что она погрузнела, однако из-за вдруг охватившей Изабель застенчивости как следует рассмотреть ее обнаженной он больше не мог. Обратил он внимание и на то, что она стала меньше разговаривать с ним, и не мог понять почему. Изабель казалась озабоченной чем-то, она отдалилась от него. У нее случился еще один приступ боли и кровотечений.
И наконец наступил день, когда Изабель уложила небольшой чемодан (Стивен был на работе) и присела за стол, чтобы написать записку, которая все ему объяснит.
«Я чувствую, что мы зашли слишком далеко и мне следует повернуть назад», — начала она, но сразу порвала листок и сложила клочки бумаги в карман. Оправдать принятое ею решение было нечем. Она окинула взглядом гостиную, открытый очаг и тяжелую деревянную полку над ним, которые так нравились ей поначалу. Поднялась наверх, чтобы в последний раз взглянуть на грубые половицы спальни, на занавески, которые сшила сама. А потом покинула дом и пошла к вокзалу.
Вернувшись вечером, Стивен сразу увидел, что кое-какая ее одежда, личные вещи, фотографии и драгоценности исчезли. Он открыл гардероб. Большая часть платьев Изабель была на месте. Стивен вытащил одно из них — то, в котором увидел ее вскоре после своего появления на бульваре дю Канж. Кремовое, с шуршащей юбкой, пуговками из слоновой кожи, со вшитым корсетом. Стивен прижал его к лицу, смял в ладонях.
Он ощущал себя деревянным брусом, который у него на работе раскалывали пополам, — сначала вонзая в торец топор, потом ставя брус стоймя на землю заднего двора и прорубая сверху донизу. Полено расходилось легко, без зазубрин и заусениц.
В следующие дни он исправно ходил на работу. Появлялся там в положенный утренний час, здоровался с другими рабочими. Ругался и сплевывал, когда зуб пилы налетал на сучок и она застревала в зернистой древесине. Смотрел, как из его рубанка выползает длинная стружка. Шлифовал дерево тремя обладавшими разной степенью жесткости листами наждачной бумаги, а покончив с этим, проверял подушечками пальцев гладкость шлифовки. В полдень ощущал на языке сладкий анисовый вкус и смотрел, как вязкая жидкость клубится, затуманиваясь, в его стакане, соединяясь с подливаемой водой. Разговаривал с рабочими, обменивался с ними анекдотами, ничем не показывая, что жизнь его изменилась.
По вечерам он кое-как стряпал себе на кухонной плите, что мог, из крольчатины и помидоров. А после сидел перед огнем, смотрел на угли и пил вино, бутылку за бутылкой.
Она ушла, решив, что еще сможет спасти свою душу. Вернулась домой, потому что боялась будущего и верила, что ей все же удастся восстановить естественный порядок вещей. А у него выбора не было: он должен продолжать начатое.
Допив вино, он поднимался наверх и ложился, не разуваясь, на белое покрывало их общей кровати. В голове не было ни одной мысли.
Он лежал и смотрел в темноту за окном.
И чувствовал, как тело охватывает холод.
Часть вторая
ФРАНЦИЯ, 1916
1
Джек Файрбрейс лежал в сорока пяти футах под землей, повернувшись лицом к сотням тонн нависавшей над ним французской почвы. Он различал деревянное пыхтение насоса, который накачивал воздух в туннель. Большая часть этого воздуха достигала Джека уже многократно использованной. Спину его подпирала деревянная крестовина, вытянутые в сторону врага ноги упирались в глину. Специально приспособленной для этой цели лопаткой он отковыривал куски глины, наполняя ими мешок, который передавал затем своему напарнику Эвансу, и тот уползал с ним в темноту. Джек слышал, как молотки стучат по доскам, которыми за его спиной обшивали стены туннеля, однако там, где он трудился, на самом переднем краю, «в забое», никаких гарантий того, что проход удержится и его не засыплет глиной, не существовало.
Глаза Джеку заливал едкий пот, заставляя мотать головой из стороны в сторону. Туннель здесь был еще узок — четыре фута в ширину, пять в высоту. Джек бил и бил лопатой в глину перед собой, рубил ее так, словно ненавидел. Он уже потерял счет времени, проведенному в подземелье. Легче было не думать о том, когда его сменят, а просто рыть дальше. Чем упорнее трудился Джек, тем более легкой казалась работа. Прошло часов, наверное, шесть, а то и больше, с тех пор как он в последний раз видел дневной свет — если называть светом узкую полоску зеленой дымки, тянувшейся, озаряясь беспорядочными разрывами снарядов, над низинами, по которым пролегала французско-бельгийская граница.
Вернуться в местную деревню, где было расквартировано подразделение Джека, солдаты не могли. Бои на этом участке фронта шли настолько ожесточенные, что без поддержки подземных частей наземным не удалось бы удержаться в окопах. Но и минерам нужно спать, хотя бы время от времени, — в палатках, разбитых над входами в шахты, или в окопах пехотинцев.
Чьи-то пальцы стиснули локоть Джека.
— Джек. Ты там нужен. Тернер услышал что-то ярдах в двадцати отсюда. Пошли.
Эванс стащил его с крестовины, Джек с трудом повернулся, стянул с себя пропитавшуюся потом фуфайку и пополз за вилявшим задом Эвансом туда, где можно было встать на ноги. После глиняной стены, в которую он смотрел так долго, даже мгла уже обшитого досками участка туннеля показалась ему наполненной светом. Он поморгал в полумраке.
— Вот здесь, Файрбрейс. Тернер говорит, что слышал, как кто-то копошится за стеной.
Капитан Уир — нелепого вида всклокоченный человек в легких парусиновых туфлях и штатском свитере — подтолкнул Джека к испуганному Тернеру, отдыхавшему, опираясь на кирку, и даже в жарком туннеле подрагивавшему от усталости.
— Здесь, точно, — подтвердил Тернер. — Прижался ухом вот к этой доске, а за ней что-то шевелится. Это не наши, точно тебе говорю.
Джек тоже приник к стене туннеля. Но услышал лишь ритмичное пыхтение воздуха в свисавшем с потолка рукаве насоса.
— Придется отключить подачу воздуха, сэр, — сказал он Уиру.
— Господи, — простонал Тернер. — И так дышать нечем.
Уир отправил на поверхность посыльного. Через две минуты шум стих, и Джек снова опустился на колени. Пользоваться своим на редкость тонким слухом ему приходилось частенько. Прошлой зимой в двух милях к югу от Ипра он опустил голову в стоявшую на дне окопа до половины заполненную водой бочку из-под моторного топлива и держал ее там чуть не до потери сознания. Он и сейчас предпочитал бездыханную тишину туннеля гулу, от которого закладывало уши.
Все замерли неподвижно. Уир прижимал палец к губам, Джек глубоко дышал, вслушиваясь, тело его понемногу затекало от напряжения. Какие-то звуки он слышал, далекие и нерегулярные, но сомневался в их происхождении. Если они из предосторожности покинут туннель, а звуки окажутся эхом артиллерийского огня или передвижения какой-то части по поверхности, они потеряют время. С другой стороны, если звуки исходят от немцев, роющих в противоположном направлении свой туннель, а он не сумеет этого установить, они потеряют нечто большее — человеческие жизни. Необходима полная уверенность.
— Ради бога, Файрбрейс, — прошипел ему в ухо Уир. — Воздуха уже почти не осталось.
Джек поднял руку. Ему нужно было убедиться, не слышит ли он отчетливые удары по доскам, прибиваемым к стенам туннеля. Кроме того, если подкоп проходит очень близко, иногда удается различить и звуки, производимые лопатами или мешками с землей, которые выволакивают на поверхность.
Еще один удар — отчетливый, но недостаточно гулкий для дерева; похоже, это снаряд ударил в землю, покачнув ее. Джек снова напряг слух. Но тут его сбил с толку глухой стук — словно рядом уронили на землю мешок картошки. Это Тернер повалился на пол туннеля. И Джек принял решение.
— Артиллерийский огонь, — сказал он.
— Вы уверены? — спросил Уир.
— Да, сэр. Насколько это возможно.
— Хорошо. Передайте наверх, пусть включат насос. Возвращайтесь к крестовине, Файрбрейс. Вы двое, поставьте Тернера на ноги.
Джек пополз ногами вперед в темноту, и, когда добрался до места, Эванс помог ему снова устроиться на крестовине и вручил лопату. Джек врубался в почву, стеной стоявшую перед ним, и радовался тому, что в руках у него снова простой до примитивности инструмент. За его спиной невидимый Эванс сгребал глину. Под конец их смены воображению Джека начали являться картины совсем другой жизни. На секунду ему представилось, что он стоит в освещенном баре лондонского паба, поднося бокал с пивом к лампе и глядя в висящее за стойкой бара большое зеркало в золоченой оправе. Яркое отражение заставило Джека замигать, и мерцание в глазах вернуло назад реальность глиняной стены перед ним. Эванс копошился сзади. Джек снова ударил перед собой лопатой и услышал, как хрустнули суставы рук.
