Татьяна Веденская - Апрельский кот

– Побереги заклад, – буркнула я, выходя на промозглую улицу. – Я не так проста, и это не обычное переутомление.

– Ты не спишь по каким-то другим причинам? – удивился Апрель.

– Я просто не сплю. Ладно, значит, считаешь, мою сестру ждет лучезарное будущее?

– Опять ты со своим лучезарным будущим, – покачал головой Игорь, накручивая брелок на палец, а затем вдруг улыбнулся какой-то грустной, но притягивающей взгляд улыбкой. – У некоторых и обычного будущего не складывается. Понимаешь? Жизнь не должна напоминать рождественскую открытку.

– Сегодня она именно так и выглядела – жизнь Лизаветы. Но поверь мне, Игорь… – Я отвернулась и посмотрела на темнеющие стволы деревьев впереди. – У нее бывают и другие дни.

– Она справится.

– Даже с Сережей? – с надеждой спросила я.

– Сережа – это выбор, на который вы никак не можете повлиять.

– Знаете, только вы мне тоже не рассказывайте про судьбу и про то, что браки заключаются на небесах. Меня просто передергивает от такого подхода.

– Заметила, что мы снова перешли на «вы»? – усмехнулся Игорь. – Нужно как-то определиться.

– Она сама не понимает, что пройдут годы, но проблема с Сережей не уйдет.

– Люди не меняются, да?

– Ты не согласен?

– Но ведь тогда это и к твоей сестре применимо? И к тебе. Ты будешь рядом, будешь помогать ей просто потому, что ты – верный друг.

– Ага. Тебя послушать – я просто какая-то Хатико, сижу на вокзале и жду хозяина. Ты ошибаешься в моей верности.

– А я все равно думаю, что ты именно такая. Большая редкость в наши-то дни.

– Думаешь, все знаешь обо мне? – фыркнула я.

– Не все. Но надеюсь узнать больше – со временем, – сказал он с неожиданной серьезностью, и от этих слов я вдруг как-то самовоспламенилась, как будто где-то глубоко под землей тлел неучтенный и непогашенный торфяной пожар. Мне стало душно и жарко и как-то совершенно не по себе. Я хотела было сказать что-то остроумное и едкое в ответ, но голова вдруг совершенно перестала соображать. Стояла и хлопала глазами и ртом – точь-в-точь как рыба из аквариума в кабинете у Игоря. Он же вдруг пошел обратно, к водительскому сиденью.

– Время лечит, – выкрикнула я ему вслед.

– Верно! – Малдер обернулся. – Ладно, Фая, привет спортсменам. Я думаю, тебе – туда. – И Игорь махнул рукой на одноэтажное кирпичное здание с округлой пологой крышей. Я забросила на плечо рюкзачок, собранный у Лизаветы по той простой причине, что у нее был спортивный костюм и кроссовки, а у меня нет. Хорошо еще, что у нас размер обуви один. А вот костюм будет на мне болтаться.

И я пошла по дорожке.

– Ромашка! Ты все же приехала! – Сашка Гусев кричал мне с порога этого кирпичного здания, и даже по тону его голоса можно было понять, что он немного пьян и очень весел. Я обернулась назад и с сожалением проводила взглядом отъезжающий «Опель» вишневого цвета. Он исчез так быстро, что, когда Сашка добежал, чтобы встретить меня, ощущение было такое, что я сама материализовалась посреди заброшенного на зиму пансионата, где располагался Сашкин «халявный зал».

– Я не могла и подумать, чтобы пропустить такое, – усмехнулась я, шагая навстречу ему. Гусев тоже улыбался во весь свой рот идеальных зубов, за которыми, в отсутствие волос, следил со вниманием маньяка.

– Значит, постучим?

– Постучим, – кивнула я, выбрасывая из головы этот странный морок, от которого я еще не пришла в себя до конца. Может, у меня внезапно и резко поднялась температура? – Если ты мне дашь ракетку.

– Для тебя, Ромашка, все что угодно. Ракетку, водку, закуску. Ты что пьешь?

– Воду.

– Да? – изумленно посмотрел на меня веселый, раскрасневшийся Сашка. – А зачем? Зачем ты ее пьешь, Фая? Ты что, не слышала? Губит людей не виски, губит людей вода!

– Да что ты говоришь, а я всегда думала, что там поется о пиве.

– Пфф! – презрительно фыркнул Саша. – Боже упаси.

– Ну, раз мы будем пить виски, мы такого тут настучим, что мало не покажется.

– О-бя-за-тель-но! – отчеканил Саша, и я закатила глаза. Не стала говорить, что завтра, вообще-то, всем на работу. Вряд ли я была бы услышана, ибо голос разума тут считался чем-то ненужным и даже смешным. Люди в спортивной форме демонстрировали забавную смесь спортивного поведения и пьянства. Мы опустились в пучину бадминтонного разврата, и, я просто обязана это сказать, было очень, очень, экстремально весело. И, несмотря на тот факт, что вся эта куча народу, что собралась на Сашкин день рождения, действительно злоупотребляла горячительными напитками, люди все равно продолжали играть, корты не пустовали и минуты. Кто-то уходил на корт, кто-то возвращался с него. Около запасного входа в здание, как оказалось, в режиме «нон-стоп» жарились шашлыки. Я вдруг поняла, что голодна, ведь у сестры я только делала вид, что ела. Больше переживала. А тут мы смеялись, Сашка травил анекдоты и учил меня, как держать ракетку. И очень скоро, скорее, чем я думала, образ высокого, красивого и как-то по-особенному грустного Игоря Апреля стал смазываться, походить на облако, а затем и вовсе исчез, испарился, унесенный ветром вечеринки.

Мы с Сашкой играли в паре против двух девчонок, которые легко и без усилий залепляли нам в корт воланы – один за другим, – пользуясь моей полнейшей бесполезностью. Кажется, я просто стояла с раскрытым ртом, а воланы пулями летели то вниз, то вбок, то в меня. Сашка носился как угорелый, пытаясь «поднять с пола» все что только можно, и постоянно кричал, чтобы я не переживала. «Все новички так мажут, ничего». Но я знала, что он недоволен, и старалась изо всех сил. Бегала как никогда, и даже задыхаясь, все равно продолжала эту сумасшедшую гонку. Странная. Будто и вовсе не я. Подменили, стоило нацепить кроссовки.

Но мне и самой хотелось сделать хоть что-то. Пожалуй, это странное желание получше отбить волан было самым сильным из всех, что я испытывала за очень долгое время. Сильнее, чем даже исполнить заветы сестры и закадрить Сашку. Сильнее, чем изжить Сережу из Лизаветиного дома. Сильнее многого – в этот конкретный, отдельно взятый момент. Я хотела только играть, играть и играть снова. Словно я вернулась в детство. В конце концов, мне удалось, только один раз, перебежав половину корта и подпрыгнув черт-те куда, стукнуть чуть ли не деревянным ободом по летящему волану – и он упал, медленно крутясь в воздухе, на половине противника. Сашка закричал: «Молодец, Ромашка! Так их!» Кто-то аплодировал, а я, кажется, что-то закричала и ударила по воздуху кулаком. Время бежало, а мне не хотелось останавливаться. Хотелось бежать и бежать. От себя или к себе?

Потом Гусев порывался поехать провожать меня, а я отчаянно отбивалась от него, мотивируя тем, что он, как ни крути, именинник и негоже ему в пьяном виде по улицам болтаться. Еще, не дай бог, будет как с тем парнем… С каким? Не скажу. Я, конечно, имела в виду Сережу и его «бой за молоко детям», но Сашка-то этой истории не знал.

– Ну что же, что же случилось с тем парнем? – спрашивал он меня, пытаясь ухватить за локоть, пока я ждала такси. Локоть мой не поддавался, скорее, не из-за моей неуступчивости, а из-за того, что Сашка к тому моменту уже был неспособен сфокусироваться на чем-то всерьез. Он опадал, его штормило. День рождения удался, а я, уже сидя в такси, снова удивилась тому, что вечеринка в стиле «badminton it» не утомила, а даже как-то вдохновила и ободрила меня. Вот чудеса – но я ужасно хотела спать. Буквально с ног валилась, еле доползла до кровати. И уже там, на грани сна и реальности, вдруг поняла, что кое в чем Апрель был прав насчет меня. Я не желаю делать выбор, потому что сама не знаю, чего хочу. Разве что… «постучать» еще один раунд.

Невозможное – невозможно, иначе оно бы звалось – возможное, и тогда, конечно, было бы вполне возможным

На следующий день я умирала. И это не метафора и не сравнение, не перенесение и вообще. Я стонала каждый раз, когда мне нужно было поднять ногу, чтобы ступить на следующую ступень лестницы, и стонала (в особенности), когда по лестнице нужно было спускаться. У меня болело все: мышцы ног, рук, даже те мышцы, о существовании которых я не подозревала. Ноги, вчера еще такие подвижные, бегучие, вдруг стали как два каменных столпа, тяжелые, неподъемные. Деревянная, как Буратино, я с изумлением осознавала, насколько вчера перебрала… с бадминтоном. Никакое похмелье не сравнить с этим отказом тела двигаться дальше.

Джонни с любопытством наблюдал за тем, как я взбираюсь со стоном, более подходящим бурлакам на Волге, на три ступеньки у входа в проходную.

– Ты чего, мать?

– Плохо мне, Джонни, – честно ответила я, и он озадаченно почесал подбородок.

– Птичья болезнь? Перепел?

– Почти, – кивнула я, справедливо прикинув, что правдивое объяснение повредит картину мира нашего Джонни, а может, даже разрушит ее. Фая Ромашина перезанималась спортом до того, что ходить не может? Да Джонни будет в таком шоке, что до вечера в себя прийти не сможет. Пусть лучше думает, что я напилась.