Грэм Грин - Меня создала Англия
— В конце недели они уезжают. Я должен отплатить им любезностью. Отвести куда-нибудь покормить. — Безысходная грусть сдавила сердце: я-то думала покормить его самого. — Ты хоть знаешь, где можно поесть?
— Да, — сказал он, — примерно. Я говорил со здешними ребятами. Хорошие ребята.
— У тебя масса знакомых, я вижу.
Оправдываясь, он повторил:
— От дружбы не бегают. Старик Хаммарстен еще не звонил?
— С какой стати?
— Вчера в Тиволи Крог обещал ему деньги на шекспировскую постановку. Про Гауэра.
Она изумленно уставилась на него. — Деньги на постановку? Сейчас? — Упрекнула:
— Без тебя и тут не обошлось? — Рассмеялась:
— Как тебе удалось? — В ее глазах была настороженность. Он сама слабость, но слабость может пересилить силу. Она вспомнила его первую службу в Уэмбли и письмо, которое перехватила не с целью уберечь отца от волнений, а чтобы внести нужные поправки в последующие показания Энтони. Мальчик умный, писал директор, отлично соображает, жалоб особенных нет, но очень дурно влияет на окружающих. — Как тебе удалось? — спросила она, тронув его за рукав; какое мокрое пальто. Пропуская ее, он отступил от стола, оставив на его полированной поверхности пятно. Она вытерла его рукой. Похоже на плесень. — В озере купался? — спросила она.
— Туман был очень густой. Я встречался с Лу перед завтраком. — Тебе надо выпить корицы с хиной, — забеспокоилась она. — После того плеврита у тебя очень слабая грудь.
— Перестань, — взмолился Энтони. — Ты все про меня знаешь, Кейт. Прямо как жена, честное слово.
— Ну, прости. Мы слишком затянули разлуку. Наверное, сейчас ты стал крепче. Я же ничего про тебя не знаю. Не знала, что ты хорошо стреляешь. — Она сдалась — глупо ударяться в амбицию, никакая сила не выстоит перед этой замкнутой упрямой слабостью. — Давай пообедаем завтра. Мне нужно многое, — нет, не спросить, нельзя пугать его этим словом, — услышать от тебя. Почтовые открытки в один вечер в Гетеборге — согласись, это мало. Прежде мы знали друг друга лучше. — Когда, скажем, я стояла в углу классной комнаты, думала она, и слышала его крик, и не в том даже дело, что в ту пору они знали друг друга лучше, а просто было чувство, что носишь в себе громадного ребенка, и он сопит, смеется, плачет в матке. И в те годы я бы согласилась на аборт; но сейчас… Не это ли чувствуют после удачной операции? Боли нет, ничто в тебе не шевелится, бояться нечего и надеяться не на что. Все тихо до отчаяния.
— Извини, Кейт. Боюсь, что завтра… В конце концов, — оборвал он себя, — я теперь никуда от тебя не денусь. Уступи меня пока Лу. — Ладно, — сдалась Кейт, — освободи для меня день-другой на будущей неделе.
— Я выпью корицы с хиной, — пообещал Энтони, ища примирения. Он вытащил из вазы цветок и сказал:
— Возьми. Очень пойдет к твоему платью. У тебя есть булавка?
— Я не ношу цветы на службе, — сказала Кейт, В дверях оглянулась — он вдевал цветок в петлицу пиджака.
Все ее желания исполнились, даже самые заветные: он рядом, хозяйничает на ее столе — «дом вдали от дома». Вышло солнце, вокруг фонтана высыхал туман, в стеклянном коридоре около лифта припекало. Она попыталась взбодрить себя неуклюжей шуткой: «дом вдали от дома», и сама же поплатилась: разве сможет она повторить его Лондон в стеклянных интерьерах Крога? Хорошо какой-нибудь курортной хозяйке: четки, камин, медная решетка — и готов Бирмингем. А она так не могла и, главное, не хотела; сейчас она как раз хотела оградить его от всего этого; он упрекнул:
— Тебе всегда нравился этот современный хлам, — и она отреклась, но не вполне искренне. В сердце томилось пыльное праведное прошлое, но рассудком она клялась в верности настоящему, этому обманному дню, душевной очерствелости; она темным тоннелем соединяла два пейзажа: по одну сторону — скученные домишки, на дворе сушат белье, валяются разбитые оконные рамы; по другую…
Она постучала в дверь и вошла. В обитой грубым сукном комнате на диване лежал Эрик.
— В чем дело, Кейт? — спросил он. — Присаживайся. В комнате не было ни телефона, ни картин, ни стела — только стул для секретаря.
— Я немного волнуюсь, — призналась она.
— Из-за чего?
— Из-за этих краткосрочных займов. — Она была благодарна ему, что он не поднял ее на смех, а выслушал с серьезным видом, словно кто-то сведущий подал реплику на совещании. Ее охватила жалость — так жалеешь человека, которого беззастенчиво «используешь». А она использовала его с самого начала, с той первой встречи в конторе Хэммонда; она сумела тогда понять, что ему нужно, и по мере сил старалась, имея перед собой одну-единственную цель: чтобы Энтони беседовал внизу с «ребятами», чтобы он дарил ей ее собственные цветы, чтобы ему было хорошо как дома. — Я понимаю, — сказал он, — сейчас тревожное время. Всем трудно.
— Но ничего опасного?
— Ничего, если мы не растеряемся. И не наговорим лишнего. — А как же эта помощь Хаммарстену? Это не растерянность? Разве ты можешь себе это позволить сейчас?
— Подумаешь, непозволительная роскошь — двадцать тысяч крои. Реклама в пять раз дороже. Сейчас именно нужно тратить деньги. Я заказал два автомобиля. Когда их пришлют, старые можно продать. Походи но магазинам, Кейт. Купи что-нибудь.
— Тоже для рекламы?
— Ты не представляешь, как пристально следят за каждым нашим шагом.
— Да что им нужно? Зубную щетку нельзя купить спокойно.
— Ты это знаешь лучше меня. Я плохо разбираюсь в людях.
Она понимала людей: их угнетает сознание непрочности своего положения. Не то чтобы они завидуют его деньгам или выражают недовольство его глобальными планами — нет: им нужны сенсации, чтобы на время отвлечься от собственных неурядиц, нужны убийство, война, финансовый крах и даже финансовый успех, если он более или менее молниеносен. Ей сделалось не по себе при мысли о том, какая страшная, тупая сила давит на сильных мира сего, вынуждая их рисковать положением в угоду сенсации: ультиматумы, телеграммы, лозунги — и откупаешься, бросая на ветер фантастические деньги. Противостоять этому давлению может лишь тот, кто абсолютно не представляет себе, чем живут люди, глухой к самому себе. А Энтони хочет пробудить в нем человека!
— Еще меня беспокоит эта продажа «Баттерсону». АКУ — выгодная компания. Почему мы от нее избавляемся? У нее надежное положение. — Ее поразила странная безучастность его взгляда; он чем-то возбужден, что-то скрывает. — Я знаю, что у нее прочное положение. Я видела цифры.
— Даже АКУ нужен капитал, — ответил Эрик.
— Но у нее есть капитал. Вложения надежны.
— Директора изыскали более рациональную форму вложений, — сказал Эрик.
— Ее капитал влился сейчас в нашу амстердамскую компанию.
— Понятно, — сказала Кейт.
— Ты соображаешь быстрее, чем Холл.
Она думала: долгожданная минута — мы преступаем закон, плывем в неизведанные края. Какое странное чувство безразличия. Вот что значит жить в постоянном ожидание тягостной разлуки, слез на пристани, скрывшегося парохода. Только одно и осталось спросить:
— Мы ничем не рискуем? — Почти ничем, — ответил Эрик. Она безгранично верила ему, и если «почти» — то ничего страшного. Перед любимым человеком, за которого отвечаешь, нет нужды храбриться и ломать комедию. Он добавил:
— Ты увидишь, что некоторые чеки и записи в наших книгах помечены задним числом.
— Понимаю, — ответила Кейт. — Что нужно сделать? — Ничего, уже все сделано. — Он встал. — Знаешь, Кейт, ты не ошиблась насчет фонтана. Он мне нравится. — Он взял ее за руку. — Ты живее соображаешь, чем Холл. Ему фонтан не понравился. — Она ощутила тревогу в его пальцах.
— Все-таки риск есть, — проговорила она.
— Все обойдется, когда наладится сбыт в Америке, — успокоил Эрик. — К концу недели все образуется. Мы почти в безопасности. С забастовкой улажено.
— Но что-то еще может случиться?
— Несколько дней мы должны быть очень осторожны. Ты видишь, — сказал он, — как я тебе доверяю. Мы столько лет вместе, Кейт. Ты согласишься выйти за меня замуж?
— Ах да, ведь жена не имеет права давать показания. В Швеции такой же порядок, как в Англии?
— Швеция меня не волнует. Я думаю именно об Англии.
— Спасибо, что не стал просить у меня руки и сердца.
— Мы деловые люди, — сказал Эрик.
— Тебе придется выделять мне содержание.
— Разумеется.
— И что-нибудь сделать для Энтони.
— Энтони мне нравится. Толковый парень. Он мне очень нравится, Кейт.
— Ты дашь ему содержание?
— Дам.
— Жаль, — вздохнула Кейт, — что наш брак нельзя пометить задним числом, как чеки. — Она улыбнулась. — Энтони будет приятно. Энтони воплощение порядочности. Энтони… — и запнулась; получалось так, словно она выходит замуж за Энтони, а не Эрика — Эрик напряженно тянулся перед ней, как шафер в ризнице. Энтони устроен, думала она, я исправила вред, который нанесла, отослав его обратно, прогнав из сарая — приспосабливаться, набираться уму-разуму, жить, как все живут. Он попытался вырваться, а я отослала его обратно. Теперь у него все впереди. Но к радости примешивалось сожаление; она не могла забыть мюзик-холла и как они ели яблоки, чтобы отбить запах. Казалось бы, уже бесповоротно веришь в мир без пограничных столбов, в мир, где на каждой бирже царствует Крог, и в то, что нужно без излишней щепетильности добиваться самого главного в жизни — устроенного положения, а горло-таки спирает ветхая честность и пыльная бедность Монингтон-Креснт, когда в раздумье тянешь:
