Вероника Батхен - Остров Рай
Медноголовые попытались удержать строй, но лошадей охватила неудержимая паника, они заметались, сбрасывая и топча всадников. Красный плащ полетел по степи, предводитель отряда понесся вперед с пикой наперевес. Ударом крыла ящер сбил человека с седла и тут же вгрызся в живую лошадь. Люди закричали от ужаса. Шестеро медноголовых спешились, надеясь отбить труп вождя. Ящер растоптал их в считанные минуты. Остальные сбежали. Горизонт перед тварью остался чист. Плоская голова повернулась, длинный тонкий язык облизнул окровавленную чешую — и ящер пополз назад. К братьям.
Шаманят сбило с ног, псы сорвались и помчались к горам. Старший Отец Куреши побледнел и упал, похоже, верхние пастбища дозвались и его тоже. Братья начали отступать, держась за ножи. Им не уйти. Берхи остался последним. Страха нет, идти на тварь не страшнее, чем в одиночку встречать стаю волков. Пастух заглянул — близко-близко — в темные, обведенные золотом, глаза чудовища. И вдруг рванул с пояса, протянул вперед флягу:
— Гость. Ты наш гость.
В ответ он услышал знакомый смех. Мгновение — и человек в синей одежде, с лицом перепачканным кровью, запрокинул голову. У него красивая белая шея, будто созданная для удара ножом…
Пустая фляга упала наземь. Пришлец рассмеялся в последний раз, повернулся спиной к детям племени и ушел назад, в степь. Где-то дальше, за темным холмом раздался крик лошади.
Новеллетта
…Благословен и год и день и час,
И та пора и время и мгновенье
И тот прекрасный край и то селенье,
Где я был взят в полон двух милых глаз…
— Откройте! Откройте же!!! Я прошел половину Италии ради этого часа.
Молоточек тяжело стукнул в медь, морда льва с рукоятки ухмыльнулась недобро. Стройный, богато — насколько можно было разглядеть в сумерках — одетый юноша нацелился было пнуть дверь, но передумал, видимо пожалел франтовской длинноносый башмак. Стоящий чуть поодаль слуга с факелом потихоньку вздохнул — все Берни были упрямы и вспыльчивы, а молодой синьор еще и писал стихи. Второго такого романтика днем с огнем было не отыскать в Риме, а уж ночью да с факелом…
Ставни на втором этаже распахнулись с неожиданной легкостью. Домочадец — щекастый бодряк в ночном колпаке и халате — был хмур:
— От его Императорского Величества? — осведомился он.
— Нет, отнюдь, — отказался юноша.
— От мессера Чезаре Борджиа? — домочадец посерьезнел.
— Как можно… — молодой Берни улыбнулся и развел руками — мол, куда нам до такой чести.
— От Папы Римского? — домочадец обернулся вглубь комнаты, будто с кем-то советуясь, потом снова посмотрел вниз.
— Нет. Я Франческо…
— Спят все. Утром пожалуйте, — физиономия бодряка утратила всякую почтительность.
— Я прошел половину Италии, чтобы видеть… — на лице молодого поэта гнев мешался с отчаянием.
— Спят все. Поберегись!!!
Содержимое ночной вазы глухо шлепнулось на мостовую, забрызгав Берни его новый бархатный плащ. Ставни скрипнули и закрылись.
— Шли бы мы в гостиницу, синьор Франческо. Утро вечера мудренее. Поужинаете, поспите, а с рассветом подумаем, как бы свидеться с вашей красавицей, — слуга добыл из кармана видавший виды носовой платок и попробовал счистить с плаща вонючие пятна. Капля смолы с факела брызнула на руку господину. Тот взвыл, попытался отвесить подзатыльник услужливому болвану, но промахнулся. Узкая улочка огласилась отборной тосканской бранью, двенадцать слогов на строчку — даже в пылу гнева молодой Берни безупречно держал размер.
Ставни скрипнули снова.
— Стражу вызовем, — констатировал домочадец и почесался под колпаком.
Иметь дело с ретивыми и до неприличия жадными городскими властями слуге не хотелось. А еще больше ему не хотелось явиться пред светлые очи Анжело Берни-старшего — тот приставил его к сыночку с наказом — беречь пуще глаза. …Тюкнуть бы чем тяжелым, так не поймут… По счастью синьора Франческо тоже не вдохновила мысль провести ночь в кутузке, полной блох, вшей и всяческого отребья. Поэт погрозил кулаком ставням, запахнул плащ, фыркнул — а нос у него был фамильный: длинный, тонкий, с резными ноздрями, словно у борзой суки — и пошел себе вниз по улочке, опустив вдохновенную голову. Оставалось поспешить следом, светя догорающим уже факелом, чтобы синьор, паче чаяния, не оступился. Впрочем, плащ все равно чистить…
Молодое мессинское у хозяина погребка было выше всяких похвал. Поэтому утро началось заполдень. Ранний октябрь брызнул ливнем на улицы Вечного города, мостовые залило выше щиколотки, котурны не припасли — поэтому визит к дому мессера Санти отложили еще на сутки. Холодные струи так славно стучали о черепицу, придавая неповторимое очарование подогретому с пряностями вину и обжаренной курочке с зеленью и фасолью. Синьор Франческо был щедр — слуге перепали грудка и крылышко, да и выпить слегка хватило. После Берни заперся у себя, отказавшись от куртизанки — что за радость любиться с рыжей трактирной шлюхой, если мечтаешь увидеть прекраснейшую из женщин. Пергамент, перо и чернила — вот истинные друзья влюбленного, полного мыслей о Донне. Прекрасная Садовница в палаццо Питти — там впервые увидел он светлый образ и замер, пораженный неземной красотой. С тех пор… А слуга пил с трактирной челядью и выспрашивал потихоньку — мол не знает ли кто кухарки или конюха дома Санти.
На рассвете с первыми петухами Франческо пришлось проснуться. Слуга сдернул с него одеяло и подал, отвернув брезгливо лицо, чашку крепкого кофе — как истинный христианин он не одобрял тех, кто пил турецкую мерзость.
— Синьор мой, смотрите сюда внимательно. За церквушкой Темпьетто будет Несытый рынок. По утрам женщины дома Санти ходят туда за рыбой и прочей снедью. К сердцу любой служанки подбирается золотой ключик, — тут слуга сделал вид, будто ловит монету, — ну и мне за работу…
— Посчитай, — согласился Франческо, — а пока полей мне…
Умытый и принаряженный синьор Берни притаился у портика вожделенного дома. Он ждал. Хлопнула дверь — старуха вынесла мусорную бадью и вывернула ее в канаву. Босоногий подросток приволок на руках упитанного мальчонку, лет трех, не больше, и вскоре вышел из дома — один. Стрелой вылетел из двери изумительной красоты юноша в синей котте, перепачканной красками, поскользнулся на мокром булыжнике, вновь поднялся и, хромая побежал вверх, по улочке… Наконец появилась средних лет женщина с плетеной корзиной. До чего же дурна собой… Тусклые косы мышиного цвета, нездоровая бледность, обтянутый серым платьем большой живот, крупные кисти рук с длинными цепкими пальцами — сразу видно, ей приходилось работать много и тяжело. Только глаза — внимательные и черные — придавали какую-то прелесть меланхолическому лицу. Женщина помахала кому-то рукой, придержала улыбку, перекрестилась на купол Темпьетто и двинулась вниз по улице, степенно придерживая одной рукой длинный подол, а другой — еще пустую корзинку. Берни, крадучись, отправился вслед за ней.
Он дождался, когда служанка пройдет четыре квартала и завернет в арку переулка Чеканщиков (слуга говорил, так все ходят, потому, что короче). Обижать женщину не хотелось — бог обидел ее достаточно. Ладонью в перчатке из лучшей кожи Франческо ухватил бедняжку за плечо и повернул к себе.
— Не бойся, красавица, я с добром. Смотри, что у меня есть! — серебряная монетка сверкнула в воздухе и звякнула о мостовую, — Удели мне внимание — и получишь еще…
Восемь лет фехтовальных занятий не прошли зря — избежать оплеухи ему удалось без труда. Вот дерзкая дрянь! Не иначе любимая челядь или метресса хозяйская… нет уж, станет мессер художник при такой Донне греть постель у старухи…
Женщина удалялась, гордо виляя тяжелым задом, словно дарить пощечины молодым и красивым было столь же обыденно для нее, как выбирать зелень на лотке у торговца. Берни выругался вполголоса и поспешил за ней.
— Ты неправильно поняла меня, женщина. Мне нужно лишь твое время. Выслушай — и поймешь.
Бледное лицо женщины чуть порозовело от удивления. Она повернулась к возмутителю спокойствия и ощупала его взглядом с головы до пят. Берни вдруг ощутил себя мальчиком… не иначе, домоправительница.
Улыбка тронула губы женщины:
— Хорошо мой синьор, если вы так желаете — слушаю и повинуюсь.
…Надо было предложить золота… Берни выдохнул — строки новой поэмы застряли в памяти намертво — придется прозой.
— Год назад на картине мессера Санти я увидел прекраснейшую из женщин — Мадонну Садовницу. Я собрался покаяться в церкви, что влюблен в Богоматерь, мне сказали, что я дурак. А мадонну мессер художник рисовал со своей возлюбленной — куртизанки по имени Форнарина.
Женщина медленно покачала головой.
— Она была дочкой булочника.
