Мигель Делибес - Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные
а Регула отвечала
там посмотрим
а Пако говорил с высоты
ребятки подросли, помогут в доме
а Регула отвечала
там посмотрим
а Пако говорил, радуясь цокоту копыт и новой надежде
дом дадут побольше, спальня у нас будет, вспомним молодость
а Регула вздыхала, и баюкала Малышку, и отгоняла мух, а над повозкой, над черными дубами загорались звезды, и Регула глядела в небо и говорила, вздыхая
чтобы молодость вспомнить, надо Малышку угомонить
а когда приехали в усадьбу,
Креспо ждал у старого дома, который они покинули пять лет назад, от дверей по фасаду шла скамейка, и цвели герани, и клонилась ива, осеняя дом теплой тенью, и Пако печально все оглядел, и покачал головой, и опустился, и сказал смиренно
что поделаешь! божья воля
а неподалеку ходил-распоряжался дон Педро, и Пако сказал
доброго здоровья, дон Педро, вот мы и вернулись, как велено
а дон Педро сказал
здравствуй, Пако, как там в Ла-Райа?
и Пако сказал
да ничего
и, пока разгружали вещи, дон Педро ходил от повозки к дому, от дома к повозке и говорил
значит, Регула, ты будешь, как раньше, отпирать ворота, если услышишь, что едут, потому что сеньора и сеньорито не любят ждать
а Регула отвечала
воля ваша, дон Педро, на то мы и здесь
а он говорил
с утра выпустишь индюшек и приберешь под насестом, а то запах — прости господи! сеньора, сама знаешь, при всей своей доброте, любит порядок
а Регула отвечала
воля ваша, дон Педро, на то мы и здесь
и он распоряжался и распоряжался, а потом склонил голову набок, и втянул щеку, и постоял, и подумал, словно что-то забыл, и Регула покорно спросила
еще что-нибудь, дон Педро?
а он все кусал щеку, и молчал, и глядел на Ньевес, и уже казалось, что он уйдет не простившись, когда он обернулся к Регуле и пробормотал
понимаешь, Регула, это не мужчине говорить, но…
и опять замолчал, и Регула покорно спросила
а что такое, дон Педро?
и дон Педро ответил
понимаешь, твоя дочка… она могла бы помочь по дому моей жене, потому что, правду сказать, жена моя боится хозяйства
и печально усмехнулся
не спорится у нее, а дочка твоя подросла, вон какая стала
и пока дон Педро все это говорил, Пако сжимался, словно шарик, так бывало ночью, когда взревет Малышка, и глядел на жену, и она на него глядела, а потом он просморкался, и пожал плечами, и сказал
воля ваша, дон Педро, на то мы и здесь а дон Педро, прозванный Петушком, вылупил глаза и начал, и пошел, словно пытался заговорить самого себя
понимаешь, Пако, теперь не то, что прежде, всякий норовит стать белоручкой, барином, одни в Мадрид, другие за границу, куда угодно, только бы не сидеть дома, такая мода, видишь ли, думают, вот и все, решил вопросец, а что толку, мрут с голоду или с тоски, что еще может выйти, сам понимаешь, а девочке будет неплохо, ты мне поверь
а Регула и Пако кивали и переглядывались украдкой, а дон Педро не замечал, он очень волновался
значит, если вы согласны, завтра с утра мы ее ждем, а чтобы вы не скучали и с ней чего не случилось, все мы знаем, какая пошла молодежь, ночевать она может здесь
помахав руками, отволновавшись, дон Педро ушел, а Регула и Пако принялись молча расставлять, что у них было, а потом поели, а потом сели к огню, и тут пришел свинарь Факундо
как ты не боишься, Пако
сказал он
худо у них, в Верхнем доме, сам знаешь, донья Пурита орет-кричит, припадочная, одно слово, дон Педро еле терпит
но Регула и Пако молчали, и он прибавил
не веришь, Пепу спроси, она там служила но Регула и Пако молчали, и он повернулся и ушел, а наутро Ньевес пришла, когда надо, к хозяйке, и ходила каждый день, и привыкла, и дни побежали, а в мае Карлос Альберто, старшенький сын сеньорито, собрался причаститься в часовне, и все хлопотали двое суток, а сеньора маркиза привезла в машине епископа, и Регула, отперев ворота, замерла на месте, увидев лиловые одежды, и не знала, что делать, и закивала, и упала на колени, и перекрестилась, но сеньора маркиза сказала ей с недосягаемых высот
целуй перстень, Регула, целуй перстень
и Регула припала к перстню, и епископ улыбался, и отнимал руку, и растерянно шел мимо пламенных клумб к Главному дому, а свинари и батраки низко кланялись, и наутро служил в часовне, а после мессы народ собрался во дворе, и пил шоколад, и ел печенье, и все кричали
да здравствует сеньорито Карлос Альберто!
и еще
да здравствует сеньора!
а Ньевес там не было, она прислуживала в доме, и как хорошо, как ловко, возьмет тарелку левой рукой, поставит другую правой, и, поднося блюдо, склонится над плечом гостя, едва касаясь локтем его спины, и улыбнется так мило, что сеньора заметила ее и спросила дона Педро, откуда взялась такая прелесть, а он удивленно ответил
это дочка Пако, сторожа, ну, он у Ивана помощником, они недавно вернулись из Ла-Райа, эта у них младшая, вон какая стала
и сеньора спросила
значит, это дочка Регулы?
и дон Педро ответил
вот именно, Регулы, Пурита ее подшлифовала за эти дни, а девица смышленая
и сеньора глядела на Ньевес, следила за каждым движением и говорила дочке
Мириам, посмотри на эту девушку, как держится! как движется! подполировать чуть-чуть, и будет превосходная горничная
и сеньорита Мириам поглядела на Ньевес и сказала
и впрямь, неплоха, только, на мой вкус, немного плосковата
и показала на грудь, а Ньевес едва дышала, ничего не видела, себя не помнила, ведь рядом был Карлос Альберто, истинное загляденье, волосики золотые, белая курточка, белые четки, белый молитвенник, и, поднося ему блюдо, она улыбалась в забытьи, словно это архангел, а вечером, переступив порог, еще не отдышавшись, сказала Пако
отец, я хочу пойти к причастию
и голос ее был так властен, что Пако испугался
ты что говоришь?
и она упорно отвечала
хочу причаститься, отец
и Пако поднес руки к шапке, словно схватился за голову, и сказал
что ж, дочка, поговорим с доном Педро а дон Педро, услышав, что Ньевес хочет пойти к причастию, засмеялся, хлопнул в ладоши и посмотрел Пако в глаза
а почему? нет, давай рассудим, с чего бы ей идти к причастию? это не шутка, Пако, это серьезное дело, и прихоть — не резон
а Пако смиренно согнул шею и сказал
как прикажете
но Ньевес не сдавалась и, видя, что отец отступился, воззвала к донье Пурите
сеньорита, мне четырнадцать стукнуло, сердце жжет, не могу
и донья Пурита удивленно на нее поглядела, а потом открыла алый, красивый, мелкозубый рот
что за фантазия, милочка! а не мальчик ли тебе нужен?
и захохотала, и повторила
нет, что за фантазии!
и с той поры в обоих домах желание это стали считать капризом, и всякий раз, когда к сеньорито Ивану приходили гости, а разговор не клеился, иссякал, донья Пурита показывала на Ньевес розовым сверкающим пальцем и восклицала
а эта девочка, представьте себе, хочет причаститься
и вокруг большого стола все ахали, и удивлялись, и шептались-шуршали, словно шелест птичьих крыльев, и кто-то в дальнем углу подавлял смешок, а когда Ньевес уйдет, сеньорито говорил
а кто виноват? ваш распрекрасный Собор и кто-нибудь из гостей переставал жевать и пристально, словно с вопросом, смотрел на него, а сеньорито Иван считал своим долгом объяснить
вбили себе в голову, чтобы с ними обращались как с личностью, а это невозможно, сами видите, но виноваты не они, виноват Ватиканский Собор, это он сбил их с толку
а донья Пурита, как всегда, томно прикрывала черные очи, и поворачивалась к нему, и трогала вздернутым носиком мочку его уха, а сеньорито Иван склонялся к ней, и бесстыдно глядел в прелестную пропасть декольте, и говорил, чтобы что-то сказать и оправдать свою позу
как по-твоему, Пура? ты же их знаешь а дон Педро сидел почти напротив, и глядел на них не моргая, и кусал худую щеку, и волновался, и, когда гости уходили и он оставался с женою в Верхнем доме, терял власть над собой
лифчик какой-то голый, и вырез до пупа, когда он приезжает, чтобы его раззадорить, думаешь, я совсем дурак?
и каждый раз, когда они возвращались из кино или из театра, из города, заводил все то же, еще в машине
нет стыда, никакого стыда!
а донья Пурита напевала, не слушая, и выходила из машины, и кружилась на лестнице, и вертелась, и охорашивалась, и глядела на свои маленькие ножки
если бог меня не обидел, чего мне стыдиться?
и дон Педро бежал за нею, сам красный, уши белые
что есть, держи при себе, не показывай, а то не на сцену глядят, на тебя
и пойдет, и пойдет, а донья Пурита хоть бы что, вплывет в вестибюль, подбоченится, бедрами поводит, мурлычет песенку, а он захлопнет дверь и возьмет хлыст со стены, где висят сабли и шпаги, и кричит
