Салих ат-Тайиб - Ближневосточная новелла
Купив газету, он, по обыкновению, бегло проглядел крупные заголовки на первой странице и спрятал ее в карман. В мире постоянно что-нибудь происходило: там — война, тут — забастовка. Солдаты убивали друг друга, сражались черные и белые, одна великая держава грозилась уничтожить другую. Люди выходили на демонстрации, оказывали сопротивление полиции, протестовали против атомных испытаний. Случались землетрясения и наводнения, несколько тысяч человек оставались без крова, где-то разбивались самолеты, сталкивались поезда. Но ни одно из сообщений такого рода не привлекало его внимание, не вызывало любопытства настолько, чтобы прочесть текст под заголовком. Как будто это были известия из далекого, неведомого мира, к которому он не принадлежал. Его мир ограничивался домом, управлением, женой, детьми, заботой о деньгах и водке. Что ж, эти слова тоже встречались на газетной полосе, в разделе кроссвордов. Все прочее, казалось, существует лишь для того, чтобы придать кроссвордам значительность.
Он повернул к дому Мортаза-хана. Сюда он не боялся опоздать. Возможно, именно в эту минуту гости спрашивали: «Что же он не идет?», а Мортаза-хан отвечал им: «Сейчас придет, видно, за газетой пошел».
Подойдя к дому, он постучался, вошел и, поздоровавшись с гостями, тихонько сел в углу.
— Господа спрашивали, почему тебя нет, — обратился к нему Мортаза-хан, — а я говорю, наверняка пошел за газетой…
Он виновато улыбнулся и, вынув из кармана газету, подал ее гостям. Они небрежно полистали ее, повертели в руках. Он встревожился: как бы не сглазили кроссворда! Но газету ему вскоре вернули. Он облегченно вздохнул и, тщательно сложив ее, запихнул в карман.
— Ну, ладно, поехали! — сказал один из приезжих.
Все поднялись и вышли на улицу. Дорогой заглянули в лавки — запаслись водкой, пивом, едой и наконец выехали за город, в сад Мортаза-хана. Остановились в уютном местечке близ ручья и принялись выгружать покупки на расстеленный прямо на земле плед. Прижимая к себе пакет с водкой и пивом, словно любимое дитя, он отправился к ручью, разложил бутылки на берегу, а потом по одной стал погружать в воду, укрепляя камнями, чтобы не смыло.
Мортаза-хан разорвал один бумажный пакет и, разложив его посреди пледа, потянулся за другим.
— Ты что это делаешь? — спросил его один из тегеранцев.
— Скатерть.
— Ну какой толк от этих клочков? Да и пакеты нам еще пригодятся.
Мортаза-хан был в замешательстве: софрэ[40] ведь не захватили.
— А ты газету расстели, — сказал тегеранец. — Ведь есть же у нас газета.
У владельца газеты словно оборвалось что-то внутри. Подумать только, какая бесцеремонность: «Ведь есть же у нас газета!» Он сделал вид, будто не слышал, и продолжал возиться с бутылками, стараясь отодрать с них намокшие этикетки.
— Дайте-ка вашу газету. — Тегеранец положил ему руку на плечо.
На мгновение он с ужасом уставился ему в лицо, но, встретив лишь спокойную улыбку, опустил руку в карман, вытащил газету и подал тегеранцу. Краем глаза он следил, как они расстилают газетные листы, раскладывают на них еду…
— Ну что же ты расселся там, как на поминках? Неси бутылки! — закричал ему Мортаза-хан, когда все было готово.
Тегеранцы расхохотались, пирушка началась. Откупорив бутылку, он предложил гостям выпить, но они только головами покачали:
— Нет, нет, сначала вы пейте!
— Ну и повезло нам! Такой прекрасный, стройный виночерпий!.. — шутил Мортаза-хан.
Несколько первых рюмок осушили под лаконичное «будем здоровы». Потом, когда в головах зашумело, речи стали более витиеватыми и торжественными. Один из тегеранцев величественно поднял рюмку и, важно кивнув ему, произнес, отчетливо выговаривая слова, будто выступал с речью:
— А теперь за ваше здоровье, за знакомство с вами, с благодарностью и извинениями за причиненное беспокойство!
Он не был уверен, что над ним не насмехаются, и все же в груди у него разлилось приятное тепло, сердце учащенно забилось, на глаза навернулись слезы. Если бы не застенчивость, он вскочил бы и обнял этого чужого человека, который был ему сейчас дороже самого близкого друга, расцеловал бы в обе щеки… Он быстро выпил подряд несколько рюмок, не зная, как себя вести. Рюмки тегеранцев стояли полными… Мортаза-хан, полулежа, играл пробкой от бутылки. Один из тегеранцев закурил, другой начал напевать:
Присядь у ручейка,Взгляни, как жизнь течет…
Ему тоже захотелось спеть. Когда тот замолчал, он начал было:
Завидую ночным бдениям узников,Вся сладость ночи — в звоне оков.
Но на словах «звон оков» голос его дрогнул, и он пустил петуха. Тегеранцы и Мортаза-хан расхохотались. Он замолчал.
— Ну-ка, приятель, расскажи о своих успехах у слабого пола, — попросил один из тегеранцев. — По глазам видно, ты парень не промах!
Он улыбнулся и ничего не ответил.
Клянусь; ты прав! — вскочил Мортаза-хан. Он такой ходок — женщинам в городе от него спасенья нет! Сейчас, наверное, места себе не находят. Так и бросаются с горя в объятия своих мужей!
Все засмеялись, и он вместе с ними.
— Жена, дети у тебя есть? — спросил другой тегеранец.
— Есть.
— Пятеро детей у него! — сказал Мортаза-хан.
Первый тегеранец присвистнул:
— Браво! Видно, фабрика работает что надо!
— Ну-ка, расскажи, как ты обольщаешь этих бедных женщин, — попросил второй.
— Да ничего я с ними не делаю, ей-богу! Они сами ходят… Заявятся в управление — то глазки строят, то брови хмурят, то откинут чадру, то закутаются в нее. Одна стала брать документы и пожала мне руку, а другая так даже расцарапала!
— Хватит, ради бога! Сердце зашлось… — воскликнул один из тегеранцев.
Все опять засмеялись, а он замолчал. Душу его охватила печаль. Он понимал, что они смеются над ним, а он того стоит: нечего было принимать их слова всерьез. Если бы его не прервали, он бы выдал, наверно, что за тем пожатием руки ничего не последовало. Но в душе его оно оставило неизгладимый след. Быть может, это была случайность — недоразумение, которое теперь, долгое время спустя, расцветило его воображение. Он не верил сейчас, что это могло быть случайностью, ошибкой.
Мортаза-хан не спеша открывал бутылку пива. Едва он нажал на ключ, из горлышка полилась пена и желтоватая струйка побежала по газетному листу… Тут он, несмотря на хмель, с ужасом вспомнил о кроссворде, высвободил газету, отряхнул ее… Желтая полоса подошла к самому краю кроссворда, но не причинила ему вреда. Он расстелил газету в сторонке для просушки и обратился к Мортаза-хану:
— К чему это пиво? Одна грязь. Уж лучше водку пить.
Потом, взяв пустую водочную бутылку, заметил:
— А водка-то вся!
Один из тегеранцев хотел было возразить ему, но Мортаза-хан сделал знак молчать.
— Есть еще бутылка! — тихонько сказал тегеранец. — Давай отдадим ему.
— Он, когда напьется, начинает жаловаться, плакать… — проговорил Мортаза-хан. — Вот еще немного выпьет, и такие слезы начнутся — настоящие поминки!
— Это нам не ко времени, — согласился с ним тегеранец.
Отправляясь в обратный путь, он вспомнил о подмоченной газете, подобрал ее, сложил и спрятал в карман. Его подвезли к дому. Когда он выходил из машины, Мортаза-хан незаметно сунул что-то ему в руку.
— Это от господ, — шепнул он.
— Благодарствуем, почтенный, спасибо! — закричал один из тегеранцев, высунувшись из-за Мортаза-хана.
— Спокойной ночи! Хороший был вечерок! — завопил другой еще громче.
Их насмешливые голоса причиняли ему боль. Не успели они отъехать, как снова послышался шум мотора. Машина с визгом затормозила. Он инстинктивно отскочил в сторону. Один из тегеранцев, тот, что сидел за рулем, высунул голову из окна и прокричал:
— Да не мучай ты себя этими кроссвордами, пойди поспи лучше! — Все захохотали, машина рванулась с места и скрылась.
Уже лежа в постели, по обыкновению с газетой и карандашом в руках, он вдруг понял, что не может разгадывать кроссворд. В ушах у него звенело, от белых и черных клеток мучительно рябило в глазах. Он смотрел в газету, но перед ним мелькали лица тегеранцев, Мортаза-хана, он слышал их хохот и насмешки. Он знал, что они считают его увлечение глупым и бессмысленным, но ведь ничем другим он заняться не мог. Рассердившись не то на них, не то на себя, он решил во что бы то ни стало разгадать кроссворд до конца! Это было единственное, что ему оставалось, и он хотел доказать себе, что уж с этим-то справится. Внимательно вчитывался в пояснения, напрягая память, стараясь найти верный ответ… По слова, как искры от углей, разлетались и гасли, прежде чем он мог их поймать. Голова кружилась. Звон в ушах становился все нестерпимее, веки отяжелели, в глазах ощущалось жжение. Все тело его расслабилось, как-то расплылось. Руки покалывало. Он хотел отложить газету и карандаш, привстал с постели и вдруг неловко растянулся на полу. Он чувствовал себя беспомощным, жалким и слабым, как будто его заковали в цепи да еще тянули за кандалы в разные стороны. От сознания собственного бессилия он разрыдался. Плечи его тряслись, из-под очков текли слезы и капали на кроссворд, растекались но клеточкам, расплывались по бумаге пятнами, тотчас принимавшими цвет чернил… Отчего он ни к чему не пригоден, бесполезен и невежествен, не способен использовать даже свои скромные познания?! Ему захотелось положить голову кому-нибудь на плечо, выплакаться, услышать слова утешения. Но жена его лежа с ним рядом, спала так крепко, приоткрыв рот и громко дыша, что ее не разбудили даже его рыдания. Он был одинок. Один на целом свете. Газета и карандаш выскользнули у него из рук, усталые веки тяжело сомкнулись. Прежде чем уснуть, он успел только снять очки.
