Ник Келман - Девочки

И поэтому верьте мне, когда я говорю вам, что мир — это красный «ягуар» или эксклюзивное платье от Коко Шанель на один раз. Верьте мне, когда я говорю вам, что вина — это замок в долине Лауры. Верьте мне, когда я говорю вам, что и то, и другое — всего лишь предметы роскоши.

Ты — в супермаркете, выбираешь себе парфюм. Поднимаешь глаза и видишь по другую сторону прилавка, с женской стороны, двух школьниц, которые пялятся на тебя. Но когда они ловят твой взгляд, одна из них произносит:

— Вот дерьмо!

И они, хихикая, резко опускают головы.

И тебе приходит на ум, что гораздо проще с ними, с такими вот девушками, которые — их так просто ввести в заблуждение — пока еще ничего не боятся, с девушками, достаточно юными, чтобы все еще проявлять свой к тебе интерес более активно, чем просто не сопротивляясь твоему интересу. Именно с ними так просто прийти к практическому результату. Для всех остальных требуется терпение, над всеми остальными приходится работать. А кто захочет тратить время и силы на уговоры, на что-то, что просто обязано доставлять удовольствие?

Так меж собой разговоры вели Одиссей с свинопасом.

Пес, лежавший близ двери, вдруг голову поднял и уши, —

Аргус, пес Одиссея, которого некогда сам он

Выкормил, но, к Илиону отправясь священному, в дело

Употребить не успел. Молодые охотники раньше

Коз нередко гоняли с ним диких, и зайцев, и ланей.

В пренебреженьи теперь, без хозяйского глаза, лежал он

В куче огромной навоза…

Там он на куче лежал, собачьими вшами покрытый.

Только почувствовал близость хозяина пес, как сейчас же

Оба уха прижал к голове, хвостом повилявши.

Ближе, однако, не мог подползти к своему господину.

Тот на него покосился и слезы утер потихоньку,

Скрыв их легко от Евмея…

Так, ему отвечая, Евмей свинопас, ты промолвил:

«О, если б эта собака далеко умершего мужа

Точно такою была и делами и видом, какою

Здесь оставил ее Одиссей, отправляясь на Трою,

Ты б в изумленье пришел, увидав ее резвость и силу!

Не было зверя, который сквозь чащу густейшего леса

Мог бы уйти от нее. И чутьем отличалась собака.

Нынче плохо ей тут. Хозяин далеко от дома

Где-то погиб. А служанкам какая нужда до собаки?

Если власти хозяина раб над собою не чует,

Всякая вмиг у него пропадает охота трудиться.

Лишь половину цены оставляет широкоглядящий

Зевс человеку, который на рабские дни осужден им»,

Кончил, в двери вошел для жизни удобного дома

И к женихам достославным направился прямо в палату.

Аргуса ж черная смертная участь постигла, едва лишь

Он на двадцатом году увидал своего господина.

Может быть, это священник. Может быть, время от времени, ты поднимаешься по каменным ступеням кафедрального собора и проходишь через маленькую дверь в больших парадных дверях. Может быть, ты приходишь, когда там пусто, поэтому перед тобой до самого алтаря простираются лишь скамьи, теряющие на расстоянии свои очертания. Может быть, откуда-то доносится кашель, но ты никогда не видишь кашляющего, ты не уверен даже, что в силу резонанса и эха вообще увидишь кого-то там, откуда этот кашель доносится.

А может быть, это не кафедральный собор. Может быть, через ворота церковной ограды ты проходишь в пыльный внутренний двор с черным гонгом, по форме напоминающим колокол. И ты идешь в небольшое дальнее здание, где преданные мирянки, очень старые, очень толстые, принимают денежные пожертвования на кровельную черепицу.

А может быть, ты договариваешься о встрече с раввином и посещаешь синагогу, пробираясь в заднюю ее часть, в кабинет, обшитый темным деревом, с единственным маленьким окошком, затененным чахлым плющом.

Может быть, если ты — человек до известной степени верующий, ты постоянно испытываешь чувство вины. Не только за сексуальные деяния, почти каждое из которых по какому-нибудь определению является «греховным», но и за все остальное. Ты испытываешь чувство вины за то, что ведешь бизнес так, как ты его ведешь. Несмотря на то, что какая-то часть тебя верит, что за это тебя восхвалят и даже вознаградят, ты испытываешь вину за победу.

Поэтому ты идешь в исповедальню, платишь за то, чтобы твое имя написали на черепице, просишь совета у человека, который никогда не соперничал. И тебе отпускают грехи, или молятся за тебя, или дают совет — не имеет значения, что именно. Потому что это не поможет. Это никогда не сможет помочь.

Но, в конце концов, ты перестанешь открывать ту маленькую дверь, перестанешь заходить в церковные ворота, перестанешь назначать встречу с раввином. Или перестанешь побеждать. Потому что для победителей нет религий. Потому что даже если Господь действительно одевает лилиями поля, он не сможет обеспечить тебя подарком ко дню рождения твоей жены. Даже если Будда действительно дарит нирвану тем, кто отрекся от мирских путей, то согласно этому ты должен был бы отправить своего сына в бесплатную школу, а если он будет посещать одну из школ твоего района, ты будешь проклят.

Но, ax, Набоков, почему Куилти пришлось поплатиться? Это же был не фильм недели, тебе не надо было беспокоиться, что рекламодатели соскочат с крючка («соскочат с крючка»?). И тебе должно быть известно, что в реальном мире куилти никогда не платят. Так почему ты сделал это, трусливая ты свинья, сладкая ты киска, ты?

Ты не имеешь ни малейшего представления о том, как это произошло. Ты знаешь, что был с Джонатаном на его вилле на острове Сент-Барт. Ты знаешь, что началось это в тот день, когда Джонатан, Марджори и Тамсин отправились покупать батик, оставив тебя наедине с Кассандрой. Но ты, как и все остальные, удивлен тем, что это произошло.

Ты лежал у бассейна, а она вышла поплавать. Она жила там уже месяц, ее кожа уже успела покрыться загаром. Тебе было достаточно на мгновение оторвать взгляд от своей книги — мастурбирующего мыльнооперного произведения одного очень хорошо известного тебе президента компании, — чтобы многое увидеть.

А затем, сделав несколько кругов, она вышла из бассейна, но не стала вытираться. Ты думаешь, что началось все именно с этого, именно это сломило твое сопротивление. Эти капельки воды на ее гладкой бронзовой коже, капельки воды, заблудившиеся в прозрачном пушке, который, казалось, покрывал большую часть ее тела, капельки воды, источавшие запах масла для загара. Она подошла к твоему креслу и опустилась на колени. Ты пытался не обращать на нее внимания. Она склонилась над твоей книгой, ее длинные, мокрые черные волосы ниспадали с одной стороны ее лица, со стороны, дальней от тебя, едва касаясь краев твердой обложки. Вода капала на бумагу и портила книгу. Но ты не шевелился, боясь спугнуть ее, будто дикое животное, боясь, что больше не сможешь чувствовать так близко ее запах. Запах хлорки и масла для загара, солнца и чего-то еще, чего-то чистого, чего-то такого, чем пахнут только молодые девушки.

— Что читаем? — спросила она.

И пока ты рассказывал ей, она пристально на тебя смотрела, кивая, будто слушала, но ее огромные зеленые глаза блуждали по твоему лицу, блуждали так, словно ей удалось очень близко подплыть к какому-то глубоководному существу, и это был единственный шанс изучить его. У нее были прекрасные губы, такие сочные, такие припухлые. А носик был совсем маленьким, меньше твоего большого пальца.

А может быть, виноваты не капли воды. Может быть, виновата пчела. Может быть, не сядь пчела тебе на грудь, не будь она прихлопнута книгой, напугана и разозлена, может быть, не случись этого, не было бы и всего остального.

Но это случилось. Пчела села как раз тогда, когда ты закончил объяснять. Девушка завизжала, отскочила назад, а ты захлопнул книгу, но почему-то упустил пчелу, и она ужалила тебя в грудь, точно у основания грудины. И тогда настала твоя очередь визжать и вскакивать, а мертвая пчела свалилась с твоего тела на твое же полотенце.

Она заботливо подошла ближе, подошла ближе, пока ты ругался и рассматривал след укуса на груди. Она посмотрела на валявшуюся пчелу, а затем осторожно пошевелила ее средним пальцем.

— Ужалив один раз, они умирают, — сумел ты выдавить из себя, не желая показать, как тебе больно, как больно тебя ужалила эта ублюдочная пчела.

— Я знаю, — ответила она. — Только я никогда не видела, как они умирают. — И добавила: — Боже мой, взгляни на свою грудь!

И ты посмотрел вниз, изо всех сил стараясь не задерживаться слишком долго на ее недавно выросших грудях, все еще искрящихся от влаги, на ее все еще формирующихся бедрах, на недавно обретенной талии, на ее бронзовом животе с дырочкой пупка, на небольшом холмике между ее ног. Ты посмотрел вниз и увидел, что след от укуса сильно распух всего за несколько секунд.