Пол Теру - Коулун Тонг
— Помните, я вам говорил, что Венделл из «Киски» — евразиец?
— Да, — ошарашенно подтвердил Чеп, гадая, что стоит за этим якобы случайным замечанием.
— Отлично. Венделл — ваш брат. Единокровный брат, лучше сказать.
— Ложь!
Чеп попятился к двери и с порога услышал радио — гогот кантонской речи и громкую музыку. Услышал звонки телефонов, клаксоны машин, пробивающихся через уличную толчею внизу. Как смеет Хун говорить такое!
Да, Гонконг — безобидный беспорядок, но китайцы — скоты, а Китай, каким его воображал себе Чеп, выглядит голой пустошью именно потому, что столько всего переломано. Вся посуда в Китае перебита вдребезги; она не выдержала регулярных, повторяющихся из десятилетия в десятилетие потрясений, которыми знаменита эта страна. Все окровавленные ковры выброшены на свалку. Все портреты предков уничтожены. Все трупы зарыты. Страна голых комнат и пустых полок, похожая на эту квартиру.
— Кто-нибудь может обратиться в полицию.
— Этого делать не стоит.
Чеп промолчал. И с облегчением покинул квартиру.
11
Вернувшись от Хуна домой, Чеп обнаружил, что матери нигде в коттедже нет. «Умерла?» — промелькнуло в голове.
Все эти годы Чеп жил по неизменному распорядку, и потому самая пустячная перемена оборачивалась шоком. Без программы действий он чувствовал себя не в своей тарелке. Импровизировать он не умел. Все его душевное спокойствие держалось на устоявшемся графике: шесть часов — это утренний чай, вносимый на подносе Ваном, семь — собственно завтрак, восемь — отъезд из дома на «ровере» или на трамвае, девять — прибытие в Коулун Тонг, одиннадцать — кофе с печеньем, час дня — ланч, четыре пополудни — чай, полшестого — «Киска». Среда означала Крикет-клуб, желание заняться сексом — Мэйпин, а возвращение домой — мать, застывшую в вечном ожидании.
— Неужели тебе не надоедает, что каждый день похож на предыдущий? — как-то спросил его мистер Чак.
— Будь он не похож, мне бы страшно стало.
Возможно, потому-то старик и завещал свою долю «Империал стичинг» Чепу. Это мистер Чак виноват, что все стало стремительно меняться. Не вовремя он умер. Хлопоты с похоронами и ворохом бумаг для Монти; переход «Империал стичинг» в единоличную собственность Чепа; Хун.
Ван стал еще молчаливее. Его пробежки длились все дольше, словно Ван сам себя наказывал, — Чеп наблюдал, как слуга взбегает по скользкой Пик-роуд. Бег трусцой — один из тех видов активного отдыха, которые выдают человека с головой. Когда Чеп бросил курить, ему советовали заняться бегом, и он начал приглядываться к изнуренным людям, снующим по Пику вверх-вниз. Бег трусцой — безумный исповедальный танец вылезающие из орбит глаза, впалые щеки, красные пятна на руках и бедрах, развинченные суставы. Бегуны всегда выглядели так, словно еще немного — и капитулируют. В их странном, медлительном передвижении вприпрыжку выражалось все их нездоровье и нервозность. С одного взгляда на Вана становилось ясно: ему худо.
Ели они не всегда вовремя: Чеп часто запаздывал. Сделка с мистером Хуном, судя по всему, положительно повлияла на вкусы его матери. Она взяла привычку подавать к завтраку по паре копченых селедок, а к чаю делала себе сандвичи уже не с рыбным паштетом, а с лососиной. А теперь еще и А Фу исчезла. Хаос.
— Мама?
Чеп сам испугался своего панического вскрика. Стал обходить пустые комнаты, каждый раз включал свет, отвернувшись в сторону, — словно боясь наткнуться взглядом на тело матери, распростертое на полу. Потом, чтобы восстановить порядок и предъявить права владельца на свой дом, он заварил чай и, нервно вертя в руках ложку, сел за стол. Воспоминание о визите к Хуну не давало ему покоя. Мэйпин спросит, как прошел разговор. Позвонить ей, что ли? Нет, лучше — легче — объяснить ей все при личной встрече. Вот и еще одна перемена в его жизни — желание видеть Мэйпин стало возникать не только тогда, когда ему хочется заняться сексом. Теперь она нужна ему и для чего-то другого. Как жаль, что он не может порадовать ее хорошими новостями.
Тут Чеп спохватился, что думает о Мэйпин в момент, когда его матери, возможно, и в живых больше нет. Мучимый совестью, он пристыженно попытался свалить вину на Мэйпин — зачем она его отвлекла?
Спустя минуту он услышал, что по улице едет машина. Выглянул в окно. Такси. И тут же в дом, чуть ли не валясь с ног от хохота, ворвалась мать.
— Где ты была?
Какая, в сущности, разница, где она была, раз уж появилась, счастливая, запыхавшаяся и, кажется, слегка навеселе; однако Чеп, раздосадованный, что она нагнала на него такого страху, решил ее отчитать. Вполне сознавая, что точно копирует ее саму в незадавшийся вечер.
— Играла по маленькой, — заявила она.
— Я тут с ума схожу. Думал, стряслось что-нибудь ужасное.
— Ну ты прямо как педик. «Что-нибудь ужасное»!
— Люди пропадают, знаешь ли, — произнес он. И осекся — горло перехватило. — И во что же ты играла?
— Да во что тут играют, Чеп? Пораскинь мозгами.
— Мама, ты же сама знаешь, во всякой игре есть свои шулера и лохи.
Чепа трясло. Co стороны могло показаться, будто он негодующе спорит с матерью, обращая шаткую логику Бетти против нее самой, но истинной причиной вспышки негодования был страх за ее жизнь.
— Да уж наверное, спасибо, что напомнил, — процедила она. Но слова Чепа не испортили ей настроения. Она по-прежнему улыбалась. — Я в «Счастливой долине» была, поверишь?
В памяти Чепа хранилось столько отчетливых воспоминаний обо всех их с матерью разговорах по душам в «Счастливой долине», что при одном упоминании этого места он смягчился. Однако, насколько знал Чеп, мать никогда не играла в будни и тем более не говорила о скачках в таком тоне. Сегодня же она словно бы похвалялась.
— Ты выиграла, — заключил Чеп. И больше ничего не добавил, даже не сформулировал то, что пришло ему на ум, но его недоношенная мысль представляла собой что-то вроде «Когда только она проигрывала?».
— Разве я тебе не говорила — я же везучая?
Очередная широкая улыбка преобразила ее лицо, придавая Бетти сходство с лукаво щурящимся гномом: мешки под глазами поползли к вискам, черты исказились, точно после карикатурной хирургической подтяжки.
Дело даже не в том, что она набралась храбрости рисковать крупными суммами — а суммы, должно быть, крупные, иначе она, обычно столь опасливая в игре, не торжествовала бы теперь… — и откуда у нее вообще деньги?
Тут Чеп вспомнил. «Вашей матери я уже вручил такой же». Пятьдесят тысяч гонконгских долларов. Значит, чек, которым ее подмаслил Хун, она уже обратила в наличные и пустила на тотализатор.
— А завтра, наверное, двину в Ша Тинь, если настроение будет.
У дверей кабинета с сурово-вопрошающим видом дожидалась Мэйпин. Глаза у нее вечно менялись: бывали дни, когда их вообще не было заметно на лице, порой они были маленькими, темными, лукавыми; но сегодняшние глаза Мэйпин, пылающие нешуточной тревогой, поразили Чепа в самое сердце. Ей нужен был ответ. Пытаясь протиснуться мимо нее, Чеп пробормотал:
— Мне нужно заняться бухгалтерией.
В этот миг он испытывал только одно чувство — страх. Ему хотелось спрятаться. Но она поверила его отговорке.
— Мисс Лю? — окликнул он и, едва успев это произнести, услышал, как стул мисс Лю с грохотом отодвигается, и увидел саму секретаршу в дверях. Охваченный обычным своим ужасом перед импровизациями, Чеп растерялся и, панически придумывая, какое бы распоряжение отдать, вспомнил разговор насчет флага и непонятного отсутствия мистера By; тут у Чепа перед глазами возник список пропавших без вести в полицейском участке и среди них — имя мистера By.
— А что, мистер By так и не вышел на работу?
— Не вышел.
— Как зовут мистера By?
— Фрэнк зовут.
— Пожалуйста, мисс Лю, скажите мне его полное имя, включая китайское.
— Сейчас, только посмотрю.
Чеп заметил, что Мэйпин не стронулась с места.
— Видите, как я занят?
Мэйпин опустила глаза, но не отступила ни на шаг. Китайцы не любят открытых конфликтов, редко находят слова для возражений — но бывают весьма упрямы.
— У меня полно забот, — заявил Чеп. — Мать опять играет на скачках.
Он попытался произнести это с такой интонацией, словно речь шла о большой беде.
— Вы видели мистера Хуна?
Чепа опечалило, что, глубоко презирая этого типа, ненавидя его за агрессивное хамство, даже подозревая в убийстве, она все же именовала его мистером. Но, возможно, это проявление одной из основных черт китайцев — их умения выхолащивать некоторые слова, лишать их истинного смысла.
— Видел вчера. Был у него на квартире, — ответил Чеп. — Об этом-то я и хочу вам рассказать, когда у меня будет свободная минутка.
Мэйпин уставилась на него, словно пытаясь высмотреть в его глазах надежду, хоть какой-то добрый знак, хоть что-то светлое; она слегка вытягивала шею, будто заглядывая через забор, смотрела все пристальнее, все проницательнее.
