Роберт Шнайдер - Ступающая по воздуху
В 5-м «в» Терезианума Мауди не объявилась. Ни утром, ни в середине дня. Но если она вдруг появится, куратор класса незамедлительно известит фрау Мангольд. Место рядом с одноруким Стивом — стандартная парта из металлических трубок и фанерованного дерева — оставалось пустым. (Стив сидел в пятом классе второй год, и он выбрал Мауди в качестве соседки по парте.)
Уходя из дома, Марго решила разбудить Амрай; однако передумала и даже записки не оставила. Она спустилась в погреб и оттуда вышла к гаражу. Дождь лил как из ведра, и «дворники», несмотря на все их старания, не придавали стеклу прозрачности. Подъезжая к воротам, она вспомнила о sisters corner. Марго схватила зонтик, вышла из машины, не выключая мотора, поспешила вниз к дощатой хижине, тихо открыла дверь и вновь была разочарована. Мауди не было и здесь. С потолка капало, плакаты на стенах коробились. Надувные матрасы и шерстяные одеяла кисли на полу, как размокший хлеб. Когда Марго снова оказалась в машине, она обнаружила безобразно спустившуюся петлю на чулке. А паркуясь у магазина Мюллера, увидела кровь на руле, рукоятке скоростей и ручке дверцы. Она порезала большой палец на правой руке.
Амрай проснулась только в полдень. И это не было ее обычным пробуждением — тяжелым, безрадостным, долго приноравливающимся к наступившему дню. Она открыла глаза, и от бремени мыслей из уже стертых в памяти глухих сновидений не осталось и следа. Она проснулась и почувствовала себя легкой, точно парашютик одуванчика, который, танцуя в воздухе, все же опускается на землю. Не думалось ни о чем: ни о ночной катастрофе, ни об Амбросе Бауэрмайстере, ни об Эстер, ни о Мауди. Было чувство безусловного, просто непостижимого счастья, нечто вроде детской рождественской эйфории. Ей вдруг снова стал приятен запах собственного тела, она смаковала свое дыхание, которое вовсе не повзрослело, но сохраняло грейпфрутовую свежесть детского рта. Губы стали сочнее, даже припухли, хотя она этого и не замечала, брызжущий тугими струями дождь возбуждал ее необъяснимым образом. В голове вдруг зароились эротические фантазии, а тело жаждало прикосновений. Она испытала то, что было начисто отбито за годы одиночества. Ведь по утрам она всегда была для своих любимых не более чем надоедалой. Еще во времена Амброса. Она закрыла глаза, зарылась головой в пуховые подушки, лелея в себе теплую негу, какую еще не отдавала ни одному мужчине. После того как жар, распалявший лоб и пах, начал остывать, она вновь уснула. Спала не меньше часа, и когда проснулась во второй раз, первой мыслью был вопрос: «Где Мауди?»
Но Мауди все не было. И как ни старались обнаружить хоть какой-то след, найти того, кто последним видел ее, ухватиться за еще не учтенную возможность — все впустую. Поскольку занятий во второй половине дня не предусматривалось расписанием, Амрай договорилась о встрече с Эстер, причем в доме самих Ромбахов. Это удивило Инес. С явной растерянностью она открыла дверь и впустила подругу, не смея посмотреть ей в глаза. Однако Амрай выглядела до странности спокойной, подозрительно спокойной, так восприняла Инес ее вполне обдуманное, почти бесцеремонное поведение. Амрай терпеливо наседала на Эстер. И Эстер отвечала в той мере, в какой считала себя вправе отвечать. Когда вопросы касались круга знакомств, выходящих за пределы и без того известного, она умело придерживала язык. Будь она слишком разговорчивой, это привело бы к тому, что тонко сплетенная сеть разлезлась бы, наткнувшись на Рюди. Рюди был ее первым любовником. Мауди и Юли оказались посвященными, они обеспечивали ей алиби в отношении ночей в «Ризико» и послеобеденных часов в его каморке. В свои пятнадцать лет Эстер была уже прожженной обманщицей и точно знала приемы и правила лжи: говори без эмоционального перебора, прокрути и затверди свою версию в голове, чтобы потом избежать противоречий. То, о чем сумеешь умолчать, против тебя не обернется. Разумеется, это искусство развилось лишь потому, что Инес никогда всерьез не объяснялась со своей дочкой. Мать ловит ребенка на вранье, замечая, как он раздувает при этом ноздри.
В общем, дознание ничего не дало, и Амрай покинула Ромбахов с таким чувством, что получила ответ на все, хотя он и разочаровывал. Впрочем, при прощании она не забыла поцеловать Инес в лоб и сказать ей, что между ними все хорошо и по-новому.
Когда стемнело, время в Красной вилле ощущалось как горечь, а призраки в головах становились все больше и могущественнее. О Мауди ни слуху ни духу. Дождь лил и барабанил беспрерывно, по радио сделали штормовое предупреждение, это касалось района Баденского озера. Ровно в 20.00 — это был назначенный ими крайний срок — они покинули дом и поехали в полицейский участок, где моложавый рыжеволосый чиновник с тупой медлительностью отстукал на машинке объявление о розыске. Инес и Эстер приехали на виллу в полночь и увидели разве что изнуренные слезами глаза Амрай и непроницаемое лицо Марго. Сели играть, сначала в уголки, потом еще во что-то, но не время убивали, а время убивало, и настороженное молчание сменялось вымученной веселостью. Ни звонка, никакого иного обнадеживающего признака. Чуда не произошло. В следующие дни и ночи тоже.
Под вечер четвертого, с тех пор как пропала Мауди, дня непогода достигла катастрофического разгула. Водосточная система города уже не вмещала водной массы. Колодцы и каналы попросту захлебнулись. На полях и лугах долины разлились целые озера, так как земля размякла и напиталась водой, а теперь уж изнемогала от дождя. Из-за гигантских тучевых валов земля тонула во мраке. И казалось, они вот-вот заденут ее и большая туча навалится своим брюхом на долину. В нескольких местах в нее уже хлынули селевые потоки. Пересекать на автомобиле затопленные участки было опасно для жизни. Под Брегенцем Боденское озеро перекатилось через мол, и вода подступила к железнодорожному полотну у вокзала, а это означало, что Рейн в любой момент может подмять первую дамбу. Ему оставалось подняться, может, всего лишь на пядь. И тихая, неизменно зеленовато-серая река стала яростным чудовищем. Бурый от земляной грязи, поток шел напролом и был ненасытен, унося с собой сорванные с высоких берегов мощные деревья. Потом разгул воды пошел на убыль, сперва незаметно, однако небо посветлело, а над Якобсротом ненадолго зажглась радуга, словно прося прощения. Был пятничный вечер, колокольный звон напоминал о Крестной смерти.
Темный, узкий коридор. Каменная лестница, ведущая в подвал, и несколько ступенек вверх — ко входу в жилую комнату. Выключатели нашаривать не надо — все равно лампочки вывернуты, а если потребуется свет, то можно рассчитывать лишь на самый слабый — 15 вт. В этом доме, одном из стандартных зданий, что выстроились в затылок на скатывающейся по восточному склону Маттейштрассе, жалюзи, как всегда, были опущены. Они уже почти приросли к пазам. Привычка вошла в плоть и кровь с тех пор, как родители переехали в Германию, а сестра подалась в Париж. Несколько шагов по ступеням к открытой двери в комнату. Скупой свет торшера. Голубоватое мерцание телеэкрана. Ниша со стеллажом из темного дерева. Книги — редкими обоймами, но с подбором по формату. Ежеквартальный ассортимент, предлагаемый Обществом книголюбов. Лексикон без последних томов, поскольку, скорее всего, было отказано в членстве.
На других полках — сумбурнейшие композиции из вещей, которые не вяжутся друг с другом, но должны играть роль экспонатов: пара женских тапок из белой шерсти, фиолетовый футляр для очков, столовые приборы в разных вариантах. Филигранно выточенная кофейная чашечка, флакон из-под лака для ногтей, рюмки. Снова кофейные чашечки одной и той же марки. Засохшие цветы, зелено-оранжевый шарф, черная с красным сумка с наплечным ремнем и четко отштампованной надписью Assari, обкусанные леденцы на палочке, матерчатые салфетки и так далее.
В одном из углов комнаты — подобие очага с каминной коробкой, которая была непропорционально велика для этой жилплощади. Прямо-таки фирменный знак астматического, буржуазного благополучия.
И мужчина, неподвижно сидящий на посеревшей от голубого мерцания электроники кушетке. Прямая спина, словно загипсованная шея. Лицо выбрито. Воплощенная напряженность. Он жадно отхлебывает желтоватую жидкость из кофейной чашки. Сливовица. У него ясный взор. Бойе умеет растягивать процесс насыщения спиртом.
Реж ведет «Местное время». Предпраздничную передачу для жителей региона. Бородатый сорокалетний мужчина с ежиком волос на голове и с лукавством во взоре, говорит бодреньким тоном. Он придает тексту характер импровизации — оговорка за оговоркой. Региональное телевидение — дело новое, и его говорящие головы еще не набрались опыта. Это — одно объяснение. Другое же состоит в том, что им тяжело говорить на рейнатальском диалекте.
Бойе замер на месте. Сейчас появится фройляйн Шпигель — только этого он и ждет — она огласит новости. Он знает, как чередуются ведущие по недельному расписанию. Вот она. Красивая, и губы как вишни, и такое невинное кокетство. Как ловко флиртует! Бойе награждает ее улыбкой.
