Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2009)
Недаром, когда соседка наша баба Поля выживала из ума, она летней порой, из последних стариковских сил, день напролет крутила и крутила колесо тяжелого колодезного насоса. Не слушала ни родных, ни соседей и твердила свое: “Все посохнет… Зима придет, чем будем жить. Ребятишки с голода попухнут… Помрут ребятишки…”
Да и только ли она. Другой сосед, Кузьмич, в картофельной борозде не раз падал, теряя сознание. Приходил в себя, отдыхивался и снова — за лопату. Нужды уже не было, но оставалась привычка. Покойная тетушка моя, после инсульта, твердила и твердила: “Хочу работать… Чего вы лопату хороните? Я работать хочу”.
Привычка? А может быть, это просто жизнь, с землей породненная.
Нынче времена иные. Перед гостями хвалятся убранством дома, мебелью, паркетом ли, кафелем. Вспоминаю, что в старые годы по теплому времени гости нашего дома, прямиком от калитки, сразу шли в огород со словами: “Как у вас там?..” Начинался долгий обход и осмотр грядок и лунок, в свою пору — зелени, цвета, плодов. Разговоры о рассаде, поливе: какой водой да когда… Да чем удобрить, да как рыхлить… Разговоры долгие и душевные, словно о живом, родном. Да оно и есть — живое, родное: дышит, растет, все понимает.
— Эти помидоры поздно посеяла, прямиком в землю, и сказала им: “Хотите — растите, а не хотите — господь с вами… У меня рук не хватает. Пошли… Да такие славные…”
Гости бывают нечасто: по выходным да в праздники. По будням всякий день навещают соседи. Тетка Паня идет через огородную калитку, издали шумит:
— Ваша капуста — на завид: сытенькая, пузатенькая! А моя — дзыбастая, наперегон с подсолнухом. Глядеть гребостно. А ведь я ей угожала: навозом, золой, куриным пометом! И какого ей черта надо? Подергать, выкинуть курям и спокойночко спать!
Но не подергает, не выкинет, а будет с нею кохаться. И дело уже не в нужде и бедности. Пришли времена иные. По осени можно было купить капусту, помидоры и прочее за копейки. Но держались за свое: из года в год по-прежнему копали, сажали да сеяли, поливали — труд нелегкий, особенно при нашей жаре. Старели, теряя былые силы. “С каждым годом вроде все больше и больше земли становится”, — раздумчиво сообщал сосед мой Кузьмич.
Слов нет, усадьба, сад, огород — труд немалый и тяжкий. Десять соток да пятнадцать соток… Лопата, мотыга, грабли, колодец, ведро и руки. Дважды ли, трижды за день надо колодец выбрать. По весне и молодому лету комарье да мошка поедом едят. Спасались дымарями-“курушками”, лицо прикрывали сетками, смоченными в керосине. Терпи, казак…
Но еще помнится… И это ведь было! Теплый апрельский ли, майский день, солнечный, ясный. Пахучая земля, терпкий весенний ветер. Голосистые скворцы заливаются на жердочках возле скворечен. И в нашем дворе, и в соседских. Щебечут ласточки, лепят гнезда в коровнике да под застрехами дома. Гомонят воробьи. Вольная воля после долгой зимы.
И огородная работа вовсе не в тяжесть, а в охотку. Копаешь, гребешь, убираешь, потом оглядишься, порадуешься: аккуратные грядки да борозды, приствольные круги, лунки. Это — лишь начало, еще много пустой земли, но успеем. Устаешь с непривычки, но все равно хорошо. В желтом вечернем свете дня уходящего взрыхленная, забороненная земля словно бы дышит легко и терпко. Что ни говори, а весна — пора золотая. Потом придет молодое зеленое лето. Тоже — радость. Первые огурцы, розовые вишни, золотистые абрикосы — “сколько много всего!..”.
Все это было. И поросло не только быльем, но травой — в колено. Другие времена, другие люди. Мои молодые хозяева хоть и с ворчаньем, кое-что сажают, растят: “Сколько много всего!” Но большую часть усадьбы я выкашиваю.
На соседних подворьях — нашего хуже. Там — квартиранты живут или новые люди, но прок один.
Все долгое лето ходил по затравевшему огороду молодой переселенец Саша из Самарканда, чесал в затылке и вслух размышлял:
— Бомжей нанять за поллитру, они вскопают, посадят, вот и будет на зиму картошка. А может, бычка купить? Пусть пасется, а потом зарежем, будет мясо…
У других соседей — тоже молодых и бедствующих переселенцев — играет по весне кровь. Они копают свой огородишко, даже нанимали махонькую “тарахтелку”, которая землю пашет. Что-то сажают. Но быстро остывают. Огород зарастает травой. По осени жалуются: “Земля плохая”. Рядом у них — советчик, Иван Александрович, старый хуторянин, у него огород — картинка. Поначалу он подсказывал да советовал: “Тах-то вот надо…
И тах-то вот…” Но потом все понял и лишь горестно вздыхал, глядя, как у молодых соседей посаженное сохнет, кукожится и полоняет огород пустая трава; он вздыхал да у меня порой спрашивал: “Это чего ж такое? Молодые, здоровые… и бабка у них еще нестарая. Пять лбов… И только музыка да телевизор”. — “Значит, не приперло”, — отвечаю я. “Да как же не припёрло? Жалятся: жить не на что”. — “Нет, значит, не припёрло”, — стою на своем, потому что помню прежнюю жизнь, свои годы детские, молодые.
А еще недавнее, когда жили в соседстве, так же квартируя, русские беженцы из Чечни. Нынешние, из Средней Азии, приезжают, на старом месте что-то продав, даже порою мебель оттуда привозят в контейнерах. Русские из Чечни бежали голяком, все оставив, лишь себя да детей спасая. Такие вот бедолаги у тетки Фроси в малой кухоньке поселились через забор от меня. Муж, жена и две дочери: школьница и студентка. Обезножевшая тетка Фрося отдала квартирантам свой уже запущенный огород: целых восемнадцать соток заросшей бурьяном земли. И они не стонали, не жаловались, но с ранней весны вгрызлись в эту землю. Работали вечерами, по ночам да в редкие выходные, потому что глава семьи, бывший инженер, по двенадцать часов на стройке ишачил, в тридцати километрах от поселка, хозяйка — медсестра, старалась в больнице побольше “смен” набрать. Но всё успевали, и в первое же лето соседский огород ожил, поднялся, словно вскипел, и запенился радугой цвета, плодов. Водопад алых и желтых помидоров, на шпалерах, в человеческий рост, россыпи сизых баклажанов, багровых перцев, лук, чеснок, плетучая фасоль, кабачки, головастая капуста и, конечно, картошка — рябило в глазах от плодов и цвета. Вот там было и впрямь — “Сколько много всего!”... Потом они переехали, сумели устроить свое жилье и житье. Пришли люди новые, молодые, не квартиранты, а уже — хозяева. И снова — “земля плохая”. Крапива да чистотел — почти в рост. Слышу, как на робкие укоры жены отвечает ее крепкотелый и рослый супруг: “Я — не лошадь!”
Он ведь и вправду не лошадь и порой, оглядывая просторный пустой огород, вслух размышляет: “Бомжей бы каких-нибудь нанять за поллитру. Пусть копаются”. — “Или бычка завести”, — подсказываю я. Молодой сосед соглашается: “Правильно. Привязать, пусть жрет. А потом зарежем”.
Еще одни новые молодые соседи наполняют водой огромный бак для воды и, вернувшись домой после работы, сидят в нем, прохлаждаясь, с бутылками пива.
И ведь все они — народ не больно богатый. А переселенцы из Средней Азии — те и вовсе: оформляют наше гражданство, ищут работу, которой в поселке не враз и сыщешь. На копейки живут. Но вот “земля плохая”.
И не только у них. Мои молодые хозяева порой такую же песню поют: “Земля плохая”. А я им под нос сую старую фотографию, где они — еще малыми ребятишками — помогают мне картошку копать: ядреную, в кулак.
Никого я особо не корю: другие времена пришли, стало легче жить. Можно, вернувшись с работы, на крылечке сидеть, включив громкую музыку, не боясь, что придется зимою от голода пухнуть. Это — хорошо. Наверное, только у нас, людей старых, с долгой, порою горькой, памятью, осталась в душе благодарность к той земле, которая не дала умереть. В далекой казахской пустыне или здесь, возле старого дома, из которого нынче пришлось мне уйти к другому подворью. Пришли туда осенью. Усадьба тоже большая. Но травы, бурьяну всякого — в пояс. Молодые мои помощники тут же сообразили: “Надо бомжей найти, заплатить, и они все повыдирают”. Я посмеялся, свое предложил: “Может, бычка купим?” Меня со вздохом, но поняли. Помаленьку траву убрали и даже успели посадить смородину, яблоньку, тюльпаны.
Теперь ждем весны. Маленький Митя порой говорит: “Будет лето, тепло. Будет огоёд. Там будут огуйцы, помидои, мойковка, свекла. — Он все помнит, перечисляет старательно: — Бакляжаны, люк, кабачки, укёп, яблоки, смоёдина, вишенка, сливы, гюши… — Его заносит все выше в сладких грезах, он поет и поет. — Абикосы, пейсики, омашки, бахотки… Сколько много всего!” — заключает он радостно.
Соглашаюсь с ним. Старый — что малый. Тем более что речь о нашем огороде: пядь земли, но родной, под высоким просторным небом.
