Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон
Глава девятая
Домой Дока вернулся часам к десяти вечера. Лежа в кровати, жена читала любовный роман. По быстренькому управившись с едва теплым стаканом чая с куском черного хлеба, он разделся и прыгнул под одеяло. Выхватив книгу из рук женф, повалил ее на спину, одновременно стягивая все те же с начесом длинные до колен голубые трусы, спасавшие и от сквозняков, и от связанных с ними простуд, и ввел немытый член в тугое влагалище.
— Кобель, — легонько покряхтывая под ним, довольно проворчала супружница. Иногда хорошее настроение не покидало ее и в постели. — Нагулялся где–то…
Дока старался как никогда, долго и с охоткой. Он словно мстил жене за постоянные ее отлучки, за деревенскую прижимистость, за собственничество. За узкий взгляд на окружающий мир, за себя, наконец, не как она — при родне — с пеленок одинокого. За переборкой смолкли вечные разговоры. Сама фанерная переборка затряслась теперь не от занявшихся любовью квартирантки с хахалем, а от усердий Доки на тугой со всех сторон крестьянской подружке, с которой надо было скоро расставаться. В этот исторический миг счастливее его никого не было.
Но зря Дока проходил под окнами новой невесты весь мокрый и ледяной октябрь. У родителей девушки планы на будущее дочери были давно расписаны. У высокого крыльца все чаще притыкались новенькие «Жигули» последней модели. Недавно отслуживший в армии, мордастый широкоплечий парень враскачку поднимался по крутым ступенькам крыльца, по хозяйски хватаясь за фигурную ручку двери. Хозяева крепкого пятистенка потому и жили не бедно, что знали, с кем водить дружбу. А что было взять с Доки, кроме конспектов, трудовых мозолей, набитых на разгрузке после лекций вагонов, да неясного будущего на посту руководителя народного хозяйства. Кому надо, тот давно осознал, что главные деньги ковались не на фабриках с заводами, другими предприятиями, а во все больше отделяющейся от народного, в том числе, от самого народа, торговле. Там, несмотря ни на что, имелась возможность развернуться в полный рост. Получалось, права была жена Доки, выходец из глухой деревни под названием Волково. Это обстоятельство начинало бесить, к тому же, новая подружка за месяц спорхнула с крыльца всего тройку раз. Как ни в чем не бывало, щебетала про не нужные ему мелочи из собственной жизни, не отходя далеко от дома, и, едва начинало темнеть, убегала. Он понял все. Перед окончательным расставанием затащил в переулок с мощными в три обхвата деревьями, прислонил спиной к стволу одного из них, завернул на ней тонкое демисезонное пальто. Затем приспустил трусы и стоя вошел членом между нижних губ. Благо, сам половой орган располагался у нее выше, чем у супруги. Красивая получилась поза. Рядом, в вечерних сумерках, спешили по улице прохожие, обнюхивали ботинки собаки из ближних домов, раздирался надвое забытый на крыльце матерый кот. А Дока трудился за себя и за того мордастого парня, заодно, за его сверкающие лаком «Жигули» последней модели. По лицу подружки было видно, что она без ума от подобной выходки. В этот раз она бы отдалась без остатка, если бы не непривычное место с долетающими к ним человеческими голосами, с ситцевыми занавесками на небольших окнах напротив. Пришлось искусать губы до крови, чтобы удержать разрывающие тело на части волны никогда не испытываемых чудесных ощущений, прорывающихся через легкую боль внутри. Невероятно, но то обстоятельство, что в двух шагах народ, доставляло удовольствий еще больше, и если бы не воля родителей, она не задумываясь связала бы свою судьбу с мужчиной ее мечты. Насытив зверский аппетит ревности, Дока дождался, пока член не обмякнет внутри, вытащив, приподнял подол платья, вытер им свои гениталии. Потом застегнул ширинку на пуговицы, одернул лавсановую курточку. Не поднимая глаз на девушку и не оглядываясь, отошел от дерева, завернул за угол. Он уже уверился в своих способностях. Окончательно.
Какое–то время над плетеным столиком гнездилась тишина с вкраплениями мерных деревянных постукиваний со стороны венчавшей вершину горы базилики Сакре Кёр. Наверное, монахи при грандиозном белокаменном сооружении с яйцеобразными куполами исполняли какой–нибудь из древних ритуалов, или по округлым булыжникам мостовой деревянными башмаками стучала поднимавшаяся вверх группа японских туристов. От ближних жилых кварталов с засветившимися окнами не доносилось ни единого звука. С заходом солнца не только Париж — вся Европа умирала, чтобы рано утром воскреснуть опять. Кончиками пальцев женщина потянулась к серебряной броши на груди, машинально поправив ее, с легким хрустом отломила кусочек от плитки шоколада. Прежде, чем отправить его в рот, скосила потемневшие зрачки на сосуд с вином из крестьянских подвалов. Желание сделать освежающий глоток заставило отложить шоколад, вместо него поднести к чувственным губам обыкновенную кружку из обожженной глины. Она с удовольствием пропустила вовнутрь приятную на вкус, немного подволакивающую жидкость, и только после этого надкусила темно–коричневую пластинку. Мужчина одобрительно усмехнулся, повторил действия собеседницы. Снова взялся за мохнатый персик.
— Неплохое начало для сексуального повесы, — вытирая пальцы небольшим полотенцем, нарушила молчание собеседница. В бархатистом голосе прозвучало некоторое разочарование. — Думаю, теперь озабоченного Юрона никто не сможет остановить. До этого он вызывал некоторое сочувствие, и мне постоянно хотелось называть его Юрчик–огурчик, а с окончанием данной сцены он стал достоин лишь грубой клички Юрон.
— Мы уже согласились, дорогая, что его имя Докаюрон, — блеснул глазами оживившийся мужчина. — Я не верю, что это звание успело тебе разонравиться.
— Нет, конечно, пусть… себе на здоровье. Но эпизод был грубоват.
— Не спорю, тем более, дальше по тексту будут места еще откровеннее. Ко всему, на переправе коней не меняют, — мужчина с удовольствием погрузил зубы в сочную мякоть спелого фрукта. Промокнув салфеткой побежавший по подбородку сок, озорно подмигнул настроившейся призадуматься женщине. — Мне стоит продолжать историю, или на этом поставим точку и займемся делами более важными?
— А что может быть важнее этой истории в такой чудесный вечер? — сразу напряглась собеседница. Взгляд ее невольно задержался на глинянной кружке. — Нет уж, милый, под чудесное французское вино просто необходимо рассказывать или добрые старые сказки, или замешанные на эротике случаи из нормальной человеческой жизни. Тогда и солнечный виноградный напиток начинает действовать сообразно создаваемому рассказчиком уюту — с теплом в расслабленном теле. Или наоборот, со сквозняком, если у сказителя не получается соткать нужный узор. Испытать обратное, прости, не хотелось бы.
— Абсолютно согласен с тобой, к тому же, до завтрашего утра небо еще успеет и потемнеть, и снова посветлеть. Сейчас оно лишь таинственно затухает. Ты не находишь?
Собеседница неторопливо подняла голову, долгим взором окинула густо посиневшее атласное полотно со всполохами цвета расплавленного червонного золота на том его конце, которого касалась антенна на Эйфелевой башне. Венчавшая конструкцию массивная шапка уже зарделась красноватыми огнями, хотя солнечные лучи не торопились прятаться за зубчатый горизонт из разной высоты зданий. Столица Европы представляла из себя город невысокий, лишь в последние десятилетия помеченный по всей площади редкими небоскребами, возведенными всемирно известными процветающими фирмами. Но свет уже не полыхал в надраенных стеклах, создавая впечатление разгоревшегося пламени, лучи как бы скользили поверх затухающего пожара, заставляя здания–уголья покрупнее обноситься черным налетом. Потоки света уменьшились, сократились, казалось, скоро они вообще повернут в обратную сторону. Но это только казалось, фитилек по кромке горизонта просто догорал. Качнув серебряными серьгами ввиде морских коньков, женщина с уважением посмотрела на мужчину, выдав этим отношение неординарное к людям с художественным вкусом:
— Ты прав, небо действительно затухает как крестьянская лампа, как ночник в монашеской келье. Медленно и… неотвратимо. Странно, в отличие от светильника остановить эту неотвратимость немыслимо…
— … как нельзя прервать цепочку событий в судьбе любого живого существа. Они будут чередоваться до тех пор, пока существо живо, пока их не остановит смерть, — продолжил навеянную тихим закатом мысль собеседницы мужчина. — Только смерть имеет на это полное право, только ее возможности, в отличие от жизни, безграничны.
— Знаешь, меня вдруг осенила одна догадка, странная и нелепая. Искусственная, — вытолкнув из лежащей перед нею пачки тонкую сигарету, женщина прикурила, пустила струю дыма вбок, перламутровым ногтем постучала по переплетениям золотистых прутиков не застеленного скатертью стола. — Закат солнца можно продлить… с помощью зажженной лампы. Пусть это будет не солнечный свет, но тьма отступит все равно.
