Салчак Тока - Слово арата
Я поклонился.
— Изволили приказать мне прийти. Я пришел.
— Весь день… Ты!.. Где шлялся?.. Не спросив… Задурил… Черный дьявол!..
В ушах у меня зазвенело. Голос мой вдруг тоже зазвенел — еще громче:
— Ведь вам известно, ездил я или не ездил гонцом в нижние хошуны. Отъездил чуть ли не целый месяц. Теперь, думаю, у меня есть право отдохнуть. Поэтому я и ходил по городу. И не шлялся. И не дурил.
— Отдохнуть!.. Не шлялся!.. Ах ты, щенок!.. Говори… Куда ходил?.. С кем болтал?.. А вы чего расселись?.. Вяжите… Допытать-допросить!..
Цирики вцепились в меня по-кошачьи. Связали руки.
Допрос короткий:
— Ну, говори.
Не собирался я скрывать ровно ничего. Так, мол, и так: вниз по берегу живут молодые парни; встретился с ними, а потом давай учиться, как читать-писать одну букву.
— Что-что?.. Не болтай… Не дури… Какую букву? Большую с перекладиной.
«Разве показать? Скорей пустит. Поймет».
— У меня за пазухой. Пожалуйста, вытащите.
— Ну-ка тащите… Давайте… Похоже — к партизанам Кочетова бегал. У них был. У красных… у русских… Скотина!
Тут наш Тактан-Мадыр принялся вытряхивать из себя пахучие слова, которым не уместиться даже в пасти голодной гиены. Один из приближенных цириков выхватил у меня из-под рубахи и сдал Тактану мою книгу с тетрадкой и карандаш.
Клочья бумаги, обрывки переплета с разорванными картинками посыпались в огонь, на дымящийся треножник. Полетели в пламя скомканные листы тетради, кусочки карандаша.
— Что вы делаете? — завопил я. — Нельзя! Нельзя! Пойду к саиту! Все скажу!
Я подскочил к Тактану, как дрофа с перебитыми крыльями, у которой убивают птенцов, — подомну грудью, затопчу, заклюю!
Подручные вцепились в меня, оттащили к порогу.
— Двадцать ш-ш-шаагаев!.. Двадцать ш-ш-шаага-ев!.. — шипел Тактан, протяжно, с усилием выдувая звук «ш».
Знакомое дело! Один из подручных придавил мои плечи. Другой прижал мою голову левой рукой к своему бедру, а правой стал умело обрабатывать мои щеки.
Тактан считал.
— Раз!.. Два!.. Три!..
Десять полновесных ударов по правой щеке — с молодецким присвистом. Десять по левой.
Тактан поучал:
— Наука тебе… Учение… Вот… Другой раз не прощу… Заковать велю… В темнице будешь лежать… Железом будешь звенеть…
Глава 6
Буква с навесом
Подручные Тактана развязали мне руки и вытолкали на волю. Куда пойти? Щеки жгло и покалывало, веко дергалось.
Я спустился к Енисею и сел под кривой тополь.
«Кому жаловаться?.. Повсюду эти чиновники, куда ни пойдешь… Но как можно?! Ведь нельзя же! Нельзя бояться! Молчать нельзя! Завтра вечером спрошу того человека, что книгу мне выдал, того учителя», — решил я и поднялся.
В юрте нашей все спали, кроме Тостая, Кок-оола и еще кого-то из молодых цириков. Я опустился перед ними на циновку, с ходу заревел и стал выкладывать все, что было на душе.
Тостай успокоил меня:
— Потерпи, а я все скажу нашему Кюрседи.
На другой день, когда стало темнеть, я с пустыми руками заспешил на мой урок.
Учитель меня ждал.
— Хорошо. Посмотрим, как мы приготовили наше задание.,. Что с тобой? Болеешь? Где твоя книга?
И я вдруг ясно увидел, как моя книга, истерзанная Тактаном, летит в огонь. Не удержавшись, я заплакал. Потом, успокоившись, рассказал, все что произошло. Выслушав, учитель стал утешать меня:
— Жалко тебе букварь. И мне жалко, а плакать не стоит. Найдем еще книжку. И тетрадку. И карандаш. Знаешь товарища Кюрседи? Сам ему все расскажи, только не плачь. Дай честное слово…
В тот вечер мы долго сидели за столом. Передо мной лежал новый букварь и тетрадка. Ярко горела лампа.
Учитель, водя пальцем, объяснял:
— Это стена. Это навес, крыша. Под навесом лежит мешок с крупой. Покажи, где стена.
— Вот.
— Где навес?
— Вот.
— Где мешок?
— Вот здесь.
— Хорошо запомни… Буква с навесом: «Б». Ее читают губами громко: «Б! Б!»
Я хотел улыбнуться, но щеки какие-то деревянные.
— Где буква с навесом?
— Вот, пожалуйста.
— Молодчина. Теперь прочитаем ее.
Я надулся, как пузырь.
— Б! Б! Б! Б!
Глава 7
Кюрседи
В середине зимы, в один из морозных дней, пошел я к товарищу Кюрседи.
Тостай показал дорогу:
— Тут недалеко, вниз по улице. Когда подойдешь, увидишь: невысокий дом с деревянной крышей — партийный комитет.
Январский мороз. Земля укутана сухим туманом. Остановись на минуту, прислушайся — ничего не слышно. Но потрудись еще послушать, и ты проникнешь в тайну зимней тишины: мороз прокаливает землю так глубоко, что вокруг тебя все мертвое тихо потрескивает, а все живое тихо шипит и еще тише, еле слышно, вздыхает.
Я шел вниз по улице и тер щеки, пряча нос в домик из негнущихся пальцев.
Из тумана выпархивали пичужки и, немного пролетев, садились на снег.
Я подошел к невысокому дому с деревянной крышей и открыл дверь. За длинным столом сидели люди. Некоторые посасывали чубуки в железной оправе. Все они слушали стоявшего у стола невысокого бритого человека в дешевом синем халате.
Я отдал честь.
— Здравствуйте.
Мужчина в синем халате обернулся в мою сторону:
— Если не спешишь, подожди. Кончим собрание — послушаем тебя.
— Я не спешу…
Он обратился к товарищам:
— Думаю, пусть присутствует. На дворе холодно.
Все согласились.
Товарищ в синем халате заговорил опять:
— Продолжаю. Они говорят: «Партия не нужна, партия лишняя, большие расходы содержать партию» — и так далее. Ясно: они хотят вернуть обратно старое время. Никогда не позволим! Оставаться нам без партии — все равно что ребенку без отца, без матери. Нам говорят: «Отец и мать не нужны, отец и мать лишние, большие расходы содержать родного отца и родную мать». А мы говорим: «Отец с матерью дают нам жизнь, выносят нас из беды, а сами ходят в халатах из далембы и живут в черных юртах». И мы спрашиваем этих крикунов: «А вы нужны? А вы не лишние? А содержать вас легко? Небось никто из вас никогда не ходил в далембе, а всегда ходил в шелку и в парче, в куницах и соболях. Небось никто из вас никогда не жил в маленьких черных юртах, а всегда жил в больших белых юртах и шатрах. Небось никто из вас не обходился зимой и летом чистой водой из родника — каждый из вас больше пил чашу с добрым кумысом или с хмельной аракой. Чего же вы от нас хотите? Чтобы мы смотрели молча, как вы достаете из-за шелковой пазухи острый камень и начинаете убивать нашего отца и нашу мать? Да? Нет! Этого от нас не ждите». Вот что мы скажем. Я кончил.
Докладчик сел и закурил трубку.
Один за другим подымались сидящие:
— Правильно, Кюрседи!
— Так и надо сказать…
Неожиданно поднялся мужчина лет пятидесяти, с длинной косой, в чесучовой шубе кремового цвета. Откашлявшись, он заговорил, перебирая застежки на шубе:
— Тарга Кюрседи в основном прав. Партия, в конце концов, нам будет нужна. Пока что наши достатки малы, а у партии расходов много. Кто же говорит, что партия совсем не нужна? Таких людей нет. Люди говорят иначе: давайте на время распустим партию, а там, когда укрепимся, опять ее поставим… Говорят: кто хочет на время отложить работу партии, тот против бедных аратов. Разве можно так говорить? Просто удивительно! Я спрашиваю: зачем делить всех на баев и бедных? Кому это нужно? — Оратор оглядел сидящих за столом и продолжал, покосившись на меня: — Ведь наш народ называется «Бугуде найырамдаар улус». Не только у нас — монголы тоже говорят: «Бугд найрамдах улс» [63]. Значит, все должны жить в согласии. — Оратор приложил руку к левой половине груди, перебрал глазами всех сидящих и закончил речь вопросом: — Правильно я говорю, граждане?
Он не успел сесть, как быстро, по-военному встал сидящий против него человек в полушубке. Как сейчас вижу его живые темные глаза и доброе смуглое лицо, слышу его убежденную, молодую скороговорку:
— С мыслями сайгырыкчи невозможно согласиться. Что он сказал? «Сейчас мы бессильные, потом, когда наберемся сил, тогда и поставим партию». Это значит: «Я лежу в зыбке, поэтому еще мать мне не нужна и не нужен отец, а вот когда вырасту, тогда отец с матерью мне будут нужны».
Еще один человек подхватил:
— Сайгырыкчи Имажап нам объяснил по-тувински и по-монгольски, как надо жить в полном согласии. Но разве может быть согласие без равенства? Разве может быть согласие, когда тебе говорят: «Я согласен тебя оседлать, а почему ты не согласен, чтобы я тебя оседлал? Я согласен тебя сечь, а почему ты не согласен, чтобы я тебя сек?»
Теперь все заговорили наперебой.
