Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)
Я спускаю штаны вниз, присаживаюсь над круглым отверстием в доске и надеюсь, что Мейнт уйдёт в гавань один. Я скребу живот, обнажая те части тела, которые должны оставаться скрытыми и погребёнными под всей этой одеждой. Уборная, в которой я нахожусь, лучше всего подходит для этого. Я рву бумагу и позволяю кусочкам опуститься через отверстие в вонючую пещеру.
Мейнт прикладывает снаружи лицо к окошку и издаёт недвусмысленные звуки.
«Сральник», — смеётся он.
Обиженный, я захожу в дом.
«В какой час мы обедаем?» — смеётся Мем.
«У тебя ещё хлеб вниз не опустился, ради разнообразия нужно сделать паузу».
Я смотрю на часы: восемь сорок пять. Ещё час.
В гавани я держусь поодаль от Мейнта, копающегося среди сложенных ящиков на другой стороне. Я должен постараться уйти незамеченным, когда он не будет смотреть — я спрячусь. Мои ноги, свесившиеся с причальной стенки, отражаются в морской воде, в гавани душно и безлюдно. Время от времени, когда ветром захлопывается дверца маленького сарая, то это звучит ружейным выстрелом в тишине.
Мейнт кричит и торжественно поднимает вверх банку, которую он палкой выудил в гавани. Из неё сыплется песок.
«Нашёл! Теперь идём ловить лягушек».
Если мы вернёмся к дому, то я не смогу больше уйти; я беру банку и ложась на живот, зачерпываю ей воду.
«Протекает, у неё дырки в стенках. Мы не сможем её использовать».
Я хочу забросить её в воду, но Мейнт вырывает её из моей руки.
«Эй, парень, я замажу дырки смолой».
Он идёт к сараю и исчезает за громыхнувшей дверью. Я не иду за ним, а бегу мимо приземистого строения в сторону небольшого холма, за которым падаю и прижимаюсь к земле. Мейнт зовёт меня, сначала за сараем, а затем и рядом с местом, где я прячусь.
«Где ты, в конце концов? Давай, выходи, я заделал банку».
Почему бы мне не пойти с ним ловить лягушек и играть в канаве?
Мне надо удержаться и не поднимать голову. Когда я слышу стук его сабо, я прижимаюсь к траве: он исчезает за дамбой и я поднимаюсь из пыли, бегу через голое, открытое поле в направлении Моккебанки. Я не знаю, рано ещё или уже поздно, но я убежал от Мейнта, от лягушек, от решения вернуться домой.
Накатывающие и отступающие волны обнажают серый песок берега в Моккебанке. Над ним, словно бумажные обрывки, носятся чайки, — они поднимаются вверх, плывут по ветру и снова ныряют вниз. Я карабкаюсь на забор и осматриваюсь: ни души. Напряжённо я разглядываю песчаный берег вдали, возможно, что он уже там. Загорает или плавает.
С противоположной стороны забора я соскабливаю грязь с моих сабо.
Может он не смог, или был здесь и уже ушёл? Солнце разбивается в море на яркие осколки. Я сажусь у подножия дамбы на траву и щурюсь на яркий свет. В траве живут звуки, сверчок стрекочет в моих ушах; звук его тонкий и звонкий — словно вибрирующая на солнце нить.
Просыпаюсь я от камня, упавшего рядом со мной в траву. Волт лежит невдалеке в траве и смотрит на меня. У меня кружится голова, земля полнится шумом, кажется, вся природа оживает. Волт ничего не говорит, он свистит — я узнаю мелодию — и переворачивается на спину.
Я было подумал, что мы подбежим друг к другу; он, также как вчера, будет радоваться моему появлению.
Вместо этого мы идём через заболоченный луг к морю. Он большими шагами переносит меня через топкие места, прижимая при этом мою горящую руку. Безвольно и молча вишу я в воздухе — опустит ли он меня вниз? Неожиданно он останавливается, поворачивается и неделикатно пихает меня в камыши.
Два велосипедиста едут по дамбе, на расстоянии мне слышен скрип педалей и обрывки разговора.
«Ssst. Don’t move, — говорит он и заталкивает меня ещё глубже, — wait».[38]
Он смотрит на приблизившихся велосипедистов, его рука успокоительно постукивает по моему колену.
«Kiss me»[39].
Мы сидим там ещё некоторое время, затем он несёт меня до первой песчаной отмели и опускает под защиту камышовых зарослей. Словно исследуя, он держит меня в объятиях, смахивает волосы с моего лба и щиплет меня за нос. Затем он снимает деревянные башмаки с моих ног, притягивает к себе между коленями и выпятив губы, целует мой пересохший рот. Он задирает свою одежду вверх и кладёт мою руку на свой обнажённый центр, тёплую выпуклость под моими пальцами.
«You happy? You like?»
Он закрывает глаза, когда говорит мне это. Я боязливо держу свою руку на месте, куда он её приложил, в то время как его рука нежно двигается у меня между ног до тех пор, пока моё тело не отвечает; я чувствую, как мой член поднимается под его прикосновением и вытягивается вдоль его ладони, разворачиваясь в сторону.
«Jerome, come on».
Он говорит тихо, словно укладывает меня спать и прижимается к моим губам. Я предоставляю себя его власти и пребываю в напряжении, потому что его рука всё ещё массирует и щиплет меня.
«Sleep», — говорит он, снимает свою куртку и целует небольшой бугорок в моих штанах. Лёжа рядом со мной, он напевает, я слушаю: всё что он делает — увлекательно и прекрасно. Когда я кладу на него руку, он удивленно смотрит на меня.
Песок подо мной становится влажным и холодным, как будто море смачивает его под моей одеждой; его голова склоняется на бок, дыхание становится размеренным и глубоким. Над нами кричат чайки.
Я смотрю на его беззащитное лицо, приоткрытый рот и тонкую белую полоску зубов между губами. Время от времени он похрапывает.
«Он возьмёт меня с собой, — думаю я. — Если я больше не получу вестей из дома, то останусь с ним, он будет ждать меня со своей машиной, и мы поедем в его страну». Его потрескавшиеся губы, слегка втянутые щёки, почти сросшиеся брови и толстая, крепкая шея — я путешествую своими глазами по этому, я готов тщательно нарисовать это — цвета, линии, шероховатости, каждую деталь — чтобы никогда не забыть!
Осторожно я дотрагиваюсь до своей руки под рубашкой. Он открывает глаза и смотрит на меня с удивлением, словно задаётся вопросом, как он оказался на этой песчаной отмели, с этим мальчиком, и что он здесь делает. Он громко зевает.
Я охотно бы сказал что-нибудь ему, поговорил бы с ним, молчание между нами гнетёт и каждый раз снова увеличивает расстояние между нами.
Кряхтя, он подползает поближе ко мне и я могу лицом зарыться в его рыжеватые волосы. Он кладёт свои холодные руки между нами.
Почему он спит всё время? Я думал, что он будет делать то же, что и вчера, я боялся этого, но теперь, когда ничего не происходит, то я чувствую разочарование.
Я думаю об Амстердаме, услышу ли я что-нибудь о них, моём отце, моей маме? Вдруг они умерли, что мне тогда делать?
Мне холодно, и я устал, я должен встать и идти домой, иначе я опоздаю ещё раз, но Волт продолжает мирно спать, как ребёнок.
Время от времени в камышах что-то шумит, и словно кто-то подглядывает за нами и тогда я быстро поднимаю голову. Волны с шумом накатываются на берег, снова и снова поглощая песок пузырящейся водой.
Время идёт, почему он не шевелится? Маленький жучок ползёт по его волосам, с трудом находя дорогу среди лабиринта их переплетений.
Он просыпается и чешет шею.
«Baby».
Он сонно разглядывает меня. Я не ребёнок, я его друг. Он смотрит на часы, испуганно встаёт и поднимает меня.
«Go, — говорит он и легонько подталкивает меня, — quick».
Мне кажется, что нахожусь в школьном классе. Я отряхиваюсь от песка и обуваю сабо.
«Он забыл обо всём, — думаю я. — Ничего, что мы делали вчера, сегодня не повторилось».
И теперь он не возьмёт меня с собой, всё иначе, чем мне казалось.
«Morgen?» — хочу спросить я, но как?
Он садится у воды и закуривает сигарету.
Ни поцелуя, ни объятий?
Когда я уже стою на дамбе, он всё ещё сидит; я хочу крикнуть, но моё горло издает только каркающий звук.
Остаток дня бесконечен. После обеда мы идём с Хейтом к лодке и помогаем ему вычерпывать воду из корпуса. Монотонное вытряхивание наполненной жестяной банки происходит механически; равномерным движением я зачерпываю банкой и внимательно вслушиваюсь в глухой всплеск за бортом лодки, раз за разом, сначала Мейнт, затем я, и так до бесконечности. Мейнт что-то говорит мне, и Хейт указывает на что-то — я делаю вид, будто слушаю. Они ничего не должны заметить, я не должен дать им даже самого незначительного повода для подозрений. Делать вид, что всё в полном порядке. Я разговариваю, ем, двигаюсь, черпаю совком воду в лодке, отвечаю Хейту и строю рожи Мейнту, всё как всегда…
Но после всего этого, я упрямо поднимаюсь на дамбу и смотрю на море. Тучи чаек белеют на фоне становящегося серым неба, очень отчётливо я слышу их далёкие крики. Напряжённо я вглядываюсь вдаль: там был он, там лежали мы…
«Эй, помоги мне, — говорит Диет и суёт мне в руку доску для резки хлеба, — смотри, не засни». Ужин позади, я помогаю ей убирать.
