Энн Пэтчетт - На пороге чудес
Марина сидела за столиком и думала о своем друге, умиравшем от безымянной болезни в какой-то комнатке или хижине в джунглях.
Карен Экман взяла с нее слово, что она спросит, вправду ли Андерс умер.
Вместо этого она спросила у доктора Свенсон, в одиночестве он умирал или нет.
Вопрос сентиментальный, но Марине хотелось, чтобы в ее сознании осталась более утешительная картина.
— Нет, — ответила профессор. Ее глаза на миг остановились на мальчике и вернулись к Марине. — С ним был Истер.
Мальчишка доел цыпленка и подчистил тарелку хлебом, оставив посередине аккуратную горку косточек. Марина поставила перед ним тарелку с куском торта, и он отблагодарил ее такой улыбкой, что ей захотелось позвать официанта и заказать для Истера еще что-нибудь вкусное.
— К сожалению, это не та история, которую можно привезти домой, — сказала доктор Свенсон.
— Не та, — согласилась Марина.
— Жене доктора Экмана лучше ее не рассказывать. — Доктор Свенсон вытерла салфеткой уголки губ. — Не входя в подробности сейчас, за ужином, скажу вам, что доктор Экман страдал. Думаю, что вы мне поверите.
— Я понимаю, — Марина кивнула, пытаясь собраться с силами.
Ей очень хотелось закрыть лицо руками.
— Едва ли это волнует кого-то в фармацевтической компании, но смерть доктора Экмана стала испытанием и для меня. Теперь я вдвойне осторожна и не хочу еще раз брать на себя ответственность. Если вы хотите знать, как идет моя работа, сообщаю: я немного отстаю от запланированной программы. Проект сложный и деликатный, я работаю с утра до ночи, но мне нужно еще время. Я отдаю себе отчет, что у меня нет десяти лет, как с точки зрения компании «Фогель», так и с моей собственной.
Доктор Свенсон жестом велела официанту принести чек и допила оставшуюся воду.
— Когда-нибудь и я с облегчением уеду из Амазонии, доктор Сингх. Я привыкла к этим местам, хоть и не люблю их. У меня есть все причины стремиться к скорейшему завершению проекта. Кажется, мистер Фокс считает, что я тут бездельничаю и ко мне нужно присылать одного за другим эмиссаров, подгонять меня. Передайте ему, что я уверенно иду к цели.
Марина кивнула.
Она поняла, что ей советуют возвращаться домой.
Доктор Свенсон легонько ударила по столу ладонями, показывая, что разговор окончен.
— Мы с Истером проводим вас до отеля. Нам как раз по пути. Там мы с вами и попрощаемся. Я приехала в город ненадолго. Как вы понимаете, мне надо работать.
Марина осторожно пошевелила пальцами ног.
Пока она сидела, ноги отекли, ремешки врезались глубоко в кожу. Она протянула руку и с трудом, превозмогая острую боль, стащила с ног туфли. Истер, уже справившийся с тортом, заглянул под стол и посмотрел, что она делает.
— Боюсь, что я не в состоянии идти, — сообщила Марина.
Что плохого, если она скажет правду? Она действительно не может идти.
Доктор Свенсон позвала официанта, и Марина отчетливо расслышала среди португальской речи слово «Милтон».
— Он приедет и заберет вас, — она велела Истеру показать ей одну туфлю, осмотрела ее, как редкую археологическую находку и проворчала:
— Не понимаю, зачем женщины добровольно решаются на такие муки.
— Для меня это тоже загадка, — вздохнула Марина.
Сейчас она была готова ходить босая до конца жизни.
— Барбара сказала, что вы у меня учились, — сказала доктор Свенсон.
Вероятно, инцидент с туфлями напомнил ей об этом, и она удивлялась, почему ее студентка так плохо знает анатомию.
— Да, училась, — подтвердила Марина.
Все ее страхи улетучились. Да плевать ей на все!
— Вероятно, в Школе медицины Джона Хопкинса?
Марина кивнула:
— Мне сорок два года.
Доктор Свенсон подписала счет и оставила его на столе. Он, несомненно, будет предъявлен компании «Фогель».
— Что ж, вероятно, я преподавала недостаточно убедительно, раз вы перешли в фармакологию. Но теперь я работаю над лекарственным препаратом. Значит, мы оказались, в конце концов, на одном поле.
Она подняла с пола туфли и вручила их Истеру. Тот был очень доволен таким поручением.
— Никто не знает, как повернется жизнь, доктор Сингх.
Марина собиралась что-то ответить, но тут в дверях появился Милтон.
В ту ночь Марина долго возилась в ванной со своими бесчисленными ранами — клочками содранной кожи на пятках и пальцах ног, водяными мозолями, всевозможными укусами, которые зудели или кровоточили. Она терла их намыленной губкой, пока кожа вокруг красных ранок не покраснела, потом промокнула насухо и нанесла на них мазь.
Все это она проделала прежде, чем позвонить мистеру Фоксу.
Ее не волновало, что уже поздно; она собиралась его разбудить, надеясь таким образом получить преимущество в их разговоре. Она живо представляла себе, как телефон зазвонит на ночном столике возле кровати, где она иногда засыпала, но никогда не спала всю ночь, той самой кровати, где она надеялась вскоре оказаться. Мистер Фокс ответил после четвертого звонка, его голос звучал бодро и собранно; вероятно, он не торопился с ответом, чтобы полностью проснуться.
— У тебя все в порядке? — спросил он.
— Я натерла мозоли на ногах, — сообщила она, осторожно потрогав пальцем ноги одну из мозолей, — но в остальном все очень хорошо. Я нашла доктора Свенсон.
Она выпалила это сразу, не дожидаясь его вопроса. Он спрашивал ее каждый раз, словно она могла по рассеянности забыть сказать ему об этом. Она рассказала ему про оперу, Истера и ужин. Стала рассказывать про Андерса, пытаясь вспомнить все подробности, и поняла, что знает очень мало.
Что она могла сообщить шефу? Что проект движется вперед, но отстает от графика? Правда, несмотря ни на что, она была уверена в главном: доктор Свенсон стремится закончить работу, это точно, и она доведет ее до завершения, хоть пока и не сообщает, когда препарат можно будет направить в FDA.[7]
— У нее нет никакого графика работ? — спросил мистер Фокс.
— Абсолютно ничего, — подтвердила Марина, хотя на самом деле даже не спрашивала об этом.
Почему?
Потому что слушала доктора Свенсон, как студентка слушает профессора, как грек — оракула. Она не задавала вопросов, а лишь запоминала ответы.
— Ничего, — успокоил ее мистер Фокс. — Это только первая встреча. Правильно, что ты пока не нажимала на нее. Значит, завтра ты уедешь?
— Завтра или послезавтра. Как получится с билетами. Я полечу на первом же самолете, где будут места.
— На самолете? — удивился мистер Фокс.
— Да. Домой.
Трубка молчала, и это молчание обескураживало. Марина уже все поняла, но не хотела расставаться со своим заблуждением. Ей хотелось домой. У нее не было багажа, его так и не нашли. Все купленное в Манаусе она тут и оставит, кроме маленькой белой цапли и красного браслета, завязанного на запястье. Мысленно она уже видела за огромными окнами аэропорта Миннеаполис — Сент-Пол белые ветки цветущей сирени и мечтала о том, как она выйдет на улицу и вдохнет полной грудью медовый воздух…
— Тебе рано уезжать, — сказал мистер Фокс, — ведь ты так долго ее искала.
Он скажет это и через полгода, и через год.
«Рано уезжать».
Может, он хочет, чтобы она жила здесь до тех пор, пока не сообщит, что готова привезти в кармане законченный препарат от бесплодия?
— Я передала доктору Свенсон все, что должна была передать, — возразила Марина.
Конечно, она не была уверена в этом полностью, но зато не сомневалась, что любые ее слова все равно прозвучали бы впустую.
Доктор Свенсон никогда не станет слушать ни Марину, ни Андерса, ни мистера Фокса. Это не в ее привычках. Марина не собиралась менять течение мощной реки.
— И вообще, по ее словам, ей все передал Андерс. Она четко понимает, чего от нее хотят, и, думаю, передаст вам готовый препарат, как только сможет.
— Дело слишком серьезное, чтобы верить кому-то на слово. Возможно, препарат уже почти готов, а может, она еще и не бралась за его разработку. Это проект огромной важности и стоимости. Ты должна выяснить, насколько продвинулись исследования, — сказал мистер Фокс и, помолчав, добавил: — Должна точно выяснить.
Она поглядела на свои истерзанные ноги, скользкие от неоспорина.
— Тогда найдите кого-нибудь еще.
— Марина, — проговорил он. — Марина, Марина.
В его голосе звучали нежность и любовь.
Она издалека, за милю почувствовала свою капитуляцию. Такая уж у нее натура плюс чувство долга. Пожелав ему спокойной ночи, нажала на «отбой». На него она не сердилась. Он лежит в уютной постели и, конечно, не понимает, чего от нее требует. Там, дома, она тоже не могла представить себе эти условия…
Это был день лариама.
Она собиралась принять его с самого утра, но все откладывала и откладывала. Впрочем, какая разница? В конце концов, она все равно его глотала. Лекарство, которое она так лихо выбросила в аэропорте, все равно ее настигло.
