Энн Пэтчетт - На пороге чудес
К столику подошел официант, и доктор Свенсон стала на ломаном португальском заказывать блюда для себя и ребенка. Когда официант повернулся к Марине, она заказала бокал вина. Доктор добавила вино к своему заказу.
— Я рада, что у вас все хорошо, — начала Марина. — И — вы правы, мне поручено выяснить, как движется проект. Но это лишь одна из причин, почему я здесь. Я была близко знакома с доктором Экманом, дружу с его женой. Ей важно знать обстоятельства его смерти.
— Он умер от лихорадки.
Марина кивнула:
— Вы написали об этом, но мне нужно знать больше подробностей, чтобы объяснить детям Андерса, что случилось с их отцом.
Истер смирно сидел за столом, не ерзал и не вертелся. Его ноги немного не доставали до пола. Он отщипывал от хлеба аккуратные кусочки и медленно пережевывал. Казалось, ожидание его совсем не тяготит, и Марина заподозрила, что у него большая практика.
— Вы спрашиваете меня, знаю ли я причину его болезни и ее название? Нет, не знаю. Перечень возможных ответов слишком велик. Для начала надо посмотреть на список его вакцинаций. Я могу также дать вам список антибиотиков, которые не помогли.
— Я спрашиваю у вас не про болезнь, — возразила Марина. — Я спрашиваю, что случилось.
Доктор Свенсон вздохнула:
— Это что, допрос, доктор Сингх?
— Я вас не обвиняю…
Доктор Свенсон помахала рукой, словно разгоняла сигаретный дым.
— Я вот что вам скажу: мне нравился доктор Экман. Его приезд был неудобным для меня во всех отношениях, но в вашем коллеге было нечто простодушное. Я видела его искренний интерес к лакаши, к работе. Вы с ним дружили, и вы знаете, что он обладал уникальным умением показать свой интерес — к птицам или к уровню эстрогена в анализе крови; он задавал много вопросов и ловил каждое мое слово. Он всегда был вежливым и дружелюбным, даже когда я убеждала его уехать — а это я делала постоянно, так и передайте его жене.
Она замолчала и допила воду; не успел стакан коснуться стола, как услужливый официант снова его наполнил.
— Мистер Фокс идиот, раз послал его сюда. В жизни я не видела другого человека, так плохо пригодного для жизни в джунглях, и это говорит о многом. Жара, насекомые, даже деревья наводили на него ужас. И вот, когда человек приезжает туда, где ему плохо, где его не хотят видеть, он должен проявить здравый смысл и вовремя уехать. Доктору Экману не хватило здравого смысла. Он твердил мне, что компания требует, чтобы я показала мои записи, чтобы я ускорила ход моих исследований, допустила к ним других специалистов. Что компания намерена перевести в Миннесоту большую часть работ. При обоюдном согласии сторон весь наш с ним разговор мог бы уложиться в полчаса или час. Но доктор Экман не собирался верить мне на слово, а хотел все увидеть своими глазами, проследить весь ход моей работы, выявить причины плодовитости женщин лакаши. Он отказывался поддаваться болезни…
Маленький человечек в грязном белом фартуке выскочил из кухни с двумя тарелками желтого риса. Лежавшие на рисе куски цыпленка лоснились жиром и отслаивались от кости. Официант поставил одну тарелку перед доктором Свенсон, другую перед Истером. Лицо мальчишки озарилось радостью, когда он увидел свой ужин.
— Мы с Истером очень проголодались. А еще он любит курятину, но у нас не получилось выращивать цыплят, — сказала доктор Свенсон и похлопала мальчишку по руке.
Получив такое разрешение, он взялся за вилку и стал отрывать кусочки мяса, придерживая косточку двумя пальцами. Она опять похлопала его по руке и показала на нож.
— Хорошими манерами Истера мы обязаны доктору Экману. Честно говоря, прежде я не делала на этом акцент. У лакаши правила этикета отличаются от наших, и я не вмешивалась. А доктор Экман много занимался с ребенком. Вероятно, он скучал по своим… — Она замолчала и с вопросом взглянула на Марину.
— Сыновьям, — подсказала Марина. — У него трое сыновей.
Доктор Свенсон кивнула:
— Ну, вот видите. Прежде я не думала об этом, но, несомненно, моя симпатия к доктору Экману во многом была вызвана его добрым отношением к Истеру.
Вернулся первый официант и положил перед Мариной кусок торта «Три молока».
Она покачала головой.
Сейчас она думала о трех мальчишках на диване, об их остром слухе, из-за которого взрослые вынуждены разговаривать в кладовке и шепотом.
— Я заказала это для вас, — сообщила доктор Свенсон и взмахом руки отпустила официанта. — Вкусный торт. Как раз к этому вину.
Марина заметила, что Истер не может оторвать глаз от ее десерта и разрывается между своим блюдом и желанием попробовать торт.
— Андерс долго жил у вас до своей болезни?
— Трудно сказать, ведь я не знаю, когда он заболел. Возможно, это могло произойти еще в Манаусе. Я не знала доктора Экмана до этого. Возможно, я и не видела его здоровым.
— Видели, — возразила Марина. — Перед вашим отъездом в Бразилию вы встречались с ним в «Фогель». Он входил в экспертный совет, ведавший финансированием вашего проекта.
Тогда ведь Андерс был уверен, что понравился доктору Свенсон.
Исследовательница кивнула и на мгновение полностью переключила внимание на цыпленка.
— Да, конечно, он говорил мне об этом. Но я его не помню. У меня не было оснований его запоминать.
— Конечно, — согласилась Марина и впервые уверенно подумала: «Она меня тоже не помнит».
Доктор Свенсон отправила в рот порцию риса.
— Жить в джунглях трудно, — сказала она. — Кто-то привыкает со временем, другие не приспосабливаются к ним никогда. Ведь среда джунглей слишком чужая для нас, и мы не можем там опираться на свои знания и навыки. Я имею в виду не моральные аспекты, хотя и их тоже, а просто конкретные вещи, непривычные для нас. Возьмите, к примеру, насекомых. Каждый год в мире открывают сотни тысяч новых видов, и кто знает, сколько их исчезает. Средства, с помощью которых мы отделяем смертельно опасных насекомых от просто неприятных, вызывающих раздражение, крайне ограничены. Укусившее тебя насекомое, возможно, еще не классифицировано. А может, постоянное раздражение кожного покрова тоже бывает смертельным? Тебя кусает столько всякой нечисти, что уследить невозможно. Приходится просто верить, что этот укус тебя не убьет, — она показала вилкой на руку Марины. — Вы знаете, что у вас на плече кровь, доктор Сингх?
Марина сбросила шаль на спинку стула и увидела тонкую полоску засохшей крови, она тянулась от красной точки на правом бицепсе.
Доктор Свенсон взяла салфетку от четвертого прибора, макнула в стакан с водой:
— Вот. Вытрите.
Марина взяла салфетку и обтерла руку. Подержала салфетку на ранке, которая снова стала кровоточить.
— Я уверена, что это пустяки, — сказала доктор Свенсон, тщательно счищая с куриной косточки остатки мяса, — но это подтверждает мои слова. Тут легко стать ипохондриком, но еще более опасна противоположная позиция — когда внутренний голос твердит, что ты все преувеличиваешь. Тогда ты начинаешь игнорировать реальные симптомы. Доктора, как вам, несомненно, известно, славятся этим. Возможно, то же произошло и с доктором Экманом. Его реальные страхи слишком далеко завели его в другую сторону. Иногда я спрашивала его, не болен ли он, и всякий раз слышала категорическое «нет». Потом уже стало невозможно не заметить его болезненное состояние. Я рекомендовала ему ехать домой. Нет, нет, нет, говорил он мне, будто ребенок, который не хочет пропустить школьный праздник, скоро ему станет лучше, через пару дней. Я не могла решать за него, доктор Сингх, хоть и пыталась, поверьте. Он долго ждал меня в Манаусе и не хотел возвращаться назад, не выполнив до конца свою миссию — уж как там он ее понимал, не знаю. Потом наш лагерь превратился в лазарет. Доктор Экман требовал почти постоянного внимания и ухода.
Доктор Свенсон взглянула на Истера — тот грыз косточку, которую взял с тарелки, — и уже подняла руку, чтобы остановить его, но тут же опустила, решила не замечать.
— Вы понимаете, в чем проблема? — спросила она ровным голосом. — Человек, которого направили сюда, чтобы он подтолкнул меня к завершению работы, мешал мне ее выполнять. Он быстро перешел от надежды на скорое выздоровление к ощущению, что он слишком болен и не выдержит переезд. Решил ждать улучшения. Он боялся реки, не хотел по ней плыть. Ему очень хотелось оказаться дома, но попасть домой из джунглей Амазонки непросто, для этого требуется много сил, а в какой-то момент его силы иссякли. Я питала симпатию к доктору Экману, но не думаю, что это играет какую-то роль. Он был мне помехой в здоровом состоянии и был помехой, когда заболел. Я не хочу, чтобы он был мне помехой теперь, когда умер. Я не хочу прослеживать все этапы его болезни, раз я не в силах ничего изменить. Мне жаль, что на его жену обрушилось такое горе, но я ничего не могла с этим поделать тогда и не могу сейчас. Он сам сделал свой выбор. Он получал лучшее лечение, какое мы могли ему предоставить в тех условиях, но все равно умер. Проливает ли это свет на проблему? В момент его смерти меня не было рядом. Я не знаю, какими были его последние слова.
