Маша Трауб - Продается дом с дедушкой
Или еще один раритет – железный круг с дырками. Это уже для пельменей. Кладешь тесто, прижимаешь, скалкой проводишь, и через дырки проваливаются аккуратные кругляшки. Мать, правда, не любила этот круг – давила стаканом. Не признавала она и пластмассовую вареничницу, похожую на вставную челюсть. Такую же розовую по цвету. Принцип действия тот же: кладешь кружок теста, в выемку – начинку, и прижимаешь. По бокам должен отпечататься рифленый рисунок. Но мать говорила, что руками быстрее и красивее получается. А это все – баловство, вроде как игрушка.
Или вот еще чудо техники, от которого у современных девиц-соседок глаза на лоб лезли. Железная, тяжеленная, неподъемная просто, двойная то ли сковорода, то ли не сковорода. Грибочница. Выкладываешь тесто, ставишь в духовку, поддеваешь ножом, чтобы вытащить шляпки и ножки, а внутрь – можно сгущенку, а можно и так, пока горячие.
Раньше это место считалось далеким, невыгодным. Рядом – речка-вонючка да затхлое водохранилище, в котором местные плескались все лето. Земля плохая, гнилая. Комары. И пионерский лагерь, в котором Игорь проводил каждое лето – все три смены. Матери так было спокойнее – вроде как сын рядом, под приглядом. Под каким приглядом, если она к нему ни разу на родительский день не приехала? Пешком можно было дойти, так нет. Игорь там знал каждый куст, каждое дерево, каждую дорожку в лесу. И ненавидел все это. С детства он мало что помнил. Поздняя память… Только ощущение ненависти, постоянной тревоги, ненужности и запомнил. Да так четко, что даже самому страшно. Помнил, что всегда ходил один, под забором. И вынашивал план побега: сначала за ворота, потом по дороге, свернуть налево, потом через поле, направо – и дома. Ведь если дома, с родителями, то и ругать в лагере не станут. А если он сбежал, мать пожалеть должна.
Игорь ходил под воротами и придумывал, как незаметно пробраться мимо сторожа. Ворота ведь все время закрытыми держались. Открывались, только если машина с продуктами для кухни приезжала. Дыра в заборе тоже была – ребята из старшего отряда через нее сбегали в поселок регулярно. На станцию ходили, сигареты стреляли.
Но Игорь хотел выйти из лагеря непременно через главные ворота. Он считал, что так правильнее, меньше ругать будут. Но стоило ему приблизиться к воротам, как к горлу что-то подкатывало. Ему становилось нехорошо – до обморока. Сторож, дядя Вася, давно приметив мальчонку, который слонялся как неприкаянный, поливал его, обморочного, водой и нес в лазарет. Так очередная попытка побега приводила Игоря не в дом, а в лазарет, где его поили рыбьим жиром и переводили на усиленное питание. «Усиление» оборачивалось манной кашей и супом, которые Игорь ненавидел. Когда он заставлял себя проглотить лишнюю ложку супа, у него открывалась рвота. Врач прописывала унизительные клизмы, марганцовку для промывания желудка. И еще – что тоже было не менее унизительным – постельный режим.
Игорь ждал, что придет мать, ведь тут совсем недалеко: по дороге, потом направо, через поле – и его дом. Но мать не приходила.
Игорь выходил из лазарета больнее прежнего – синий, истощенный, и принимался за старое – слонялся вдоль забора и вынашивал план побега. Дядя Вася за ним присматривал, но боялся отогнать – вдруг этот дохлик опять в отключку свалится?
У Игоря не было друзей в лагере, даже приятелей он не завел. Да и откуда взяться друзьям-приятелям? Пока все к празднику Нептуна готовятся, он в лазарете. Пока самодеятельность репетирует – он опять в лазарете или вдоль забора шатается. Вожатые за него не волновались – знали, где искать. И ведь никто не догадался, не спросил: что это мальчик так к воротам приклеился? Может, удрать хочет? Может, мать звонком заказным нужно вызвать? И почему, что ни месяц, он в лазарете?
Дачу Игорь Михайлович не любил. Но как объяснить это Ларисе? Рассказать про лагерь? Рассмеется, не поймет. Никто ведь его тогда так и не понял. Да и что рассказывать? Про страхи? Смутные какие-то обрывки воспоминаний?
Он вообще мало помнил детали, только собственные ощущения. Помнил, как испугался – сильно, до частого сердцебиения и онемения в руках, – когда вдруг понял, что с Ларисой, женой, отметил не только серебряную свадьбу, но и с ней же доживет до золотой. И ничего, ничего в его жизни не изменится. Болото, тоска засосали так, что и не вырваться, только глубже затянет, с всхлипом, с причмокиванием.
На серебряную свадьбу старший сын, Гарик, подарил бокалы с гравировкой. Красивые, хрустальные, на длинных тонких ножках, в бархатном чехле. Для матери старался. Лариса всегда посуду любила. Особенно питьевую – чашки, бокалы, стопки для водки, графины всякие – для воды, для морса. Весь буфет заставила. Будто однажды ей будет пить не из чего, придется ладони ковшиком подставлять. Откуда у нее такие страхи? На балконе в квартире – так и вовсе склад посуды разместился: банки, склянки, стаканы граненые, чашки разнокалиберные. Лариса ничего не выбрасывала. Чашки от чайного сервиза побились, а блюдца остались – она все хранила. Если бы кто-то захотел поднести ей в старости воды, наверняка запутался бы с тарой. Это Игорь так шутил, но жена не понимала подобных шуток и обижалась.
– Зачем тебе блюдца без чашек? – спрашивал Игорь.
– Отвезу на дачу, буду ягоды детям класть, – отвечала Лариса.
У каждого свои страхи. Отсюда и страсть к накопительству. Мать вот так же скупала кухонные полотенца, тряпочки коллекционировала. И старые полотенца – большие, банные – никогда не выбрасывала, а разрезала их на несколько частей и приспосабливала на кухне – закрывала банки, прикрывала подходящее тесто. Что-то шло на грязную тряпку для стола, что-то – на чистую. Специальным полотенцем укутывалась кастрюля для вареной картошки – чтобы не остывала. Отдельная тряпочка предназначалась для вытирания рук – взрослых, и отдельная – для рук детских. Этих тряпочек у матери было несметное множество, и какая для чего – только она и знала.
Еще одной ее страстью были всякие приспособления для кухни. Кроме упомянутой грибочницы, у матери были разные шумовки – от столовой ложки в дырках до огромной, больше половника. Еще были щипчики, ножички, ложечки с длинными ручками, ложечки-лопатки, ложечки кофейные – совсем крошечные.
Младший, Петя, тогда, на их юбилей, нарисовал картину – дуб, в который вросла береза. И стволы сплелись так, что получилось одно дерево. Лариса заплакала, когда увидела. Но слезы были горькие, нерадостные. Она плакала навзрыд и никак не могла успокоиться. Петя топтался на месте, не зная, как реагировать на слезы матери. А Лариса долго плакала.
Гости умилялись – да, столько лет вместе, вросли друг в друга, как эти два дерева. И опять никто, никто не заметил того, что Лариса плачет не от умиления, а от горя. Оплакивая свою судьбу. Игорь это понял, но виду не подал. Ему тоже плакать хотелось. Он не знал, кем себя считала Лариса – березой или дубом. Но вот он точно был березой, а жена – дубом. Это она его захватила, придавила, заставила в себя врасти. А теперь уж куда рваться, когда корни общие?
Старший, Гарик, был больше похож на Ларису – крепкий, устойчивый, коренастый, как дуб, всегда высокий для своего возраста, скуластый. Он и по характеру пошел в мать: твердый хорошист, поступил в институт, звезд с неба не хватал, но быстро устроился на работу – «с девяти до шести, обед с часу до двух, отпуск – 21 день по профсоюзной путевке».
Младший, Петя, как считалось, пошел в отца. Стал художником. Ходил в художественную школу, потом не поступил в институт, отслужил в армии и снова начал рисовать. Лариса считала, что талант не принесет ему счастья. Безвольность и мягкость, которые прилагались к таланту, тоже не сулили блестящего будущего. Но Пете повезло с женой: незамысловатая девушка в длинной юбке занялась Петей – он преподавал детям, редко, но удачно продавал картины, рисовал пафосные проекты интерьеров. Жена его пинала, но мягко, нежно, с любовью. Он стал зарабатывать. И эта самая невестка в своей неизменно длинной юбке и деревянных украшениях, с простым именем Зина, родила долгожданную внучку, от которой Лариса теряла дар речи. Девочка была ее когда-то несбывшейся мечтой, а теперь – счастьем, любовью. Лариса, увидев такую картину, то ли оплакивала свою жизнь, то ли слезами вымаливала у бога надежду на то, что девочка пойдет в нее, бабку, или в ее мать – всегда загадочно улыбчивую, но оказавшуюся крепкой, стержневой, тем самым дубом, который сможет нести на своих корнях еще и березу мужского пола, защищать от ветра, от непогоды, отдавать соки, землю, солнце. Оберегать, закрывать и отдавать… Да, главное – отдавать!
Малышка, которую назвали прекрасным и совершенно непопулярным тогда именем София, оказалась домовитой и всецело обожаемой ее заботливой бабушкой. Они пекли пирожки, лепили из теста фигурки птичек, крутили булочки, язычки, слойки. Девочка могла часами возиться с тестом. Она собирала ягодки малины с кустов, рассматривая каждую. Неплохо разбиралась в грибах – Лариса, которая обожала ходить по грибы, передавала ей тайные знания о веснушках, лисичках, белых и подосиновиках.
