Рассел Уоркинг - Любимый руководитель
Но он серьезно кивнул и сказал: «У меня бывает такое же чувство, когда я читаю сельскохозяйственные новости в газетах. Так много можно рассказать — партийные лидеры манипулируют рисовыми кооперативами, истории о том, как свинофермы загаживают реку — но там только репортажи об урожае и пятилетние планы, даже во время засухи.»
Проходили недели, и Юн–джу перестала бояться, что Янг–шик перепродаст ее. Но хотя в первый свой день в Китае она сняла с пальто значок ушедшего, но вечно живого улыбающегося Великого Вождя, Президента Ким Ир Сена (хмурящегося заменили некоторое время назад), и прицепила вовнутрь кармана, где его не потеряешь, она не решилась его выбросить на случай, если произойдет невероятное, и китайская полиция ее поймает и отправит домой, она не хотела появиться на границе без значка, его наличие смягчило бы тяжесть ее измены: я никогда не теряла свою веру, я никогда не переставала стремиться к совершенству, достигнутому эволюцией в Великом Вожде и его сыне, Любимом Руководителе Ким Чен Ире. Она выходила из дому только по крайней необходимости, и самым страшным испытанием был поход на открытый рынок: средь бела дня проталкиваться через толпу, заказывать угрей или капусту, нагребать красный перец из корзинок у торговца приправами, постоянно оглядываться, чтобы убедиться, что это напирают бабули с авоськами, а не молодые люди в кожаных куртках и черных очках, готовые схватить ее, потому что она боялась не только полиции, но и других брокеров, которые, как известно, похищали девчонок уже в Китае, и отправляли их другим покупателям. Первые несколько недель она почти не пила чай и как могла ограничила воду, чтобы ходить в общественный туалет как можно реже, но в конце концов она поняла, что соседки, все кореянки, относились к ней с симпатией, и две из них как‑то зашли и рассказали, как нужно одеваться и краситься, чтобы выглядеть как китаянка. Часто ночью, пройдя через туннель немилосердной тьмы, она обнаруживала, что лежит рядом с храпящим Бонг–илом, и думала, что на кухне лежит нож, и никто ее не остановит, она найдет нож и вонзит ему в горло. С бьющимся сердцем она кралась на кухню, плутала в тенях, никогда не могла найти нож, и потом ее глаза привыкали, и она видела темную точку на стене. С другой стороны прогрызали дыру желтоватые человеческие зубы, клыки, выступающие как у Бонг–ила. Она просыпалась, переворачивалась и в лунном свете видела своего мужа с открытым ртом, невинным, как у зевающего ребенка. Тихо, он думала, тихо, как будто это он проснулся в ужасе. Она не решалась включить свет, боясь разбудить Янг–шика или привлечь внимание полицейского патруля, который наверняка зашел бы поинтересоваться. Она не знала, делают ли они так здесь, в Китае, но от старых опасений избавиться было трудно. Она нашла бутылку пива и выпила ее в темноте.
Первого Мая было невозможно отсидеться дома. Янг–шик настоял, чтобы она помогла ему со вспашкой. Сначала она испугалась: надо было работать в поле, на виду у машин, грузовиков, велосипедистов и красных такси, который ползли по грунтовой дороге в сторону Янцзы. Юн–джу водила волов, а Янг–шик шел за ними с плугом, подгоняя скотинку: «Давай! Пошли! Эха!» Проваливаясь в землю по щиколотку, она брела вперед, передвигая тяжелые сапоги с налипшей глиной, но несмотря на страх, ей стало это нравиться, так давно она не работала на воздухе и не чувствовала как солнце греет кожу. Последний раз она шла по сельскому полю когда Генеральный Секретарь Ким решил сам проконтролировать проект по перепланировке земли в Северо–Пхеньянском округе, и она должна была написать статью про его речь. Любимый Руководитель. Она была ошарашена, увидев, что этот геройский военный командир, изобретатель ядерной физики, астрофизик, самый великий игрок в гольф на планете, бессмертный ботаник и биолог, который в возрасте четырех лет обнаружил почему цыплята поднимают клювы, когда пьют и почему не бывает черных цветов — этот поэт и гений был жирным лохматым маленьким человеком с желтыми зубами, одетый в сюртук а ля Мао, читал всем нотации по марксистской доктрине в области мелиорации земли, шутил со своими генералами и региональными партапаратчиками о девочках, которых ему подыскали в колхозах городка Чонгчу и округах Уйчу и Кваксан, и святотатственная мысль закралась ей в голову: что он просто был глуп, этот Сын Самого Великого, шагавший, помахивая своей указкой, этот, с Отцом на Небесах, просыпавший семена бесконечной радости и процветания по стране. Но она загнала эту мысль подальше и написала в своей статье восхваления, она могла это делать в пьяном виде или во сне, зная наизусть речь, которую ей нужно перефразировать:
Остановив свой взор на огромных вымеренных полях, он отметил с огромным удовлетворением, что местные члены партии и другие труженики, солдаты Народной Армии, члены ударных бригад из других округов и инженеры, принимавших участие в Кампании по Перепланировке Земель, полностью изменили облик ландшафта, похвально завершив гигантский проект на высоком качественном уровне. Он не скупился на похвалы их великим достижениям и поблагодарил их. Он отметил, что все солдаты и граждане, принимавшие участие в широкомасштабном, изменяющем природу эксперименте, проделали неимоверную работу в течение нескольких месяцев в неукротимом революционном духе солдат, которым не хватало самого необходимого, хотя враги народа говорили, что и нескольких лет будет мало, чтобы завершить эту задачу. Он добавил, что это чудо, которое потрясло мир и заставило трусливых американских агрессоров упасть на колени в страхе перед достижениями корейского народа.
Он указал на то, что настоящая светлая жизнь в Северо–Пхеньянском округе ясно показывает, насколько мощна сила нашей армии и народа, рвущихся вперед в духовном порыве с железной верой в то, что если они решили что‑то сделать, они добьются своего. Он сказал, что перепланировка должна быть сделана по всей стране, чтобы ее первоначальные контуры были абсолютно неузнаваемыми, и таким образом все попытки кулаков и прихлебателей империалистов тайно и незаконно спрятать урожай для личных целей были пресечены накорню.
— Эй! — позвал Янг–шик из‑за волов. — Эй! Шевелись!
Водя фыркающих, измазанных грязью животных по полю, Юн–джу оглядывала гребни и долины Яньбяня, и со своего участка она видела полдюжины других пашущих бригад, мужчины всегда держали плуг, а женщины (у тех мужиков, которым посчастливилось жениться) всегда вели волов.
Вот и правильно, что я закончу свою жизнь женой крестьянина. Работа на земле — это наказание мне за каждое слово, которое я написала.
— Ты уезжаешь влево, — крикнул Янг–шик, и она дернула узду и подтянула волов в линию.
3
Свадьбу отложили до окончания посадок в мае, и уже один месяц у нее не было месячных, ее мучили приступы то жуткого голода, то тошноты, и она выбегала в сад, где ее рвало. Она сказала Янг–шику, что пока не привыкла к жирной пище, потому что не хотела преждевременно зарождать надежду, и она боялась, что семья будет настаивать на том, чтобы она сделала аборт, если пол у ребенка будет неправильный, ей хотелось защитить это создание внутри нее, похожее на креветку, с крошечными отростками, из которых вырастут руки и ноги. Она пока хранила эту новость в секрете. Но даже не подозревая о ее состоянии, семья видела в ней сокровище, повышение своего статуса — мой сын, знаете ли, нашел себе жену — и она лелеяла это наблюдение как свидетельство того, что уходит время, в течение которого было возможно перепродать ее. В июне они взяли напрокат дорогое свадебное платье темно–бордового цвета и провели частную церемонию. Но они не могли зарегистрировать этот брак, потому что она была здесь нелегально, а это значило, что ее сын или дочь (пожалуйста, сделай нам мальчика) не сможет посещать школу, поступить в университет, водить машину, или найти работу; но это было слишком далекое будущее, и она могла лишь надеяться, что к тому времени что‑то изменится. Ей надарили кучу подарков: гардероб, новое платье, набор тарелок, доску для резки продуктов и несколько ножей, одежду от двоюродной сестры, которая работает на рынке. Женщины приготовили обед, какого Юн–джу никогда не видела в своей жизни: несколько вариантов кимчи, рис и фасоль, салаты из папоротника, малосоленая рыба, и бульгоги — кусочки свинины и говядины, обжаренные с чесноком и завернутые в листья салата. Только раз она слышала про такое пиршество в Северной Корее — это был Восьмой Апрельский Кулинарный Фестиваль в Пхеньянском Доме Вермишели, фестиваль, открытый только для высших партийных чинов (ей не разрешили его посетить, хотя она писала про него); но когда она, голодная, писала про еду, она даже ощущала ее вкус и запах. Но даже тогда она не слышала про деликатес, который подавали на ее свадьбе — съедобную собаку. Забивали ее при всех, в тупике за домом, где жили родители мужа. Затянув веревку на шее колли, отец Янг–шика, Юн–джонг, подвесил ее за горло, я Янг–шик забил собаку табуреткой до смерти, и временное удовлетворение, которое Юн–джу лелеяла (я жива, я ем каждый день, я могу заботиться об этом Янг–шике, и он порядочный человек), начало рассыпаться. Юн–джонг свежевал собаку быстрыми движениями ножа, отделяя шкуру от грудной клетки с прослойками жира, и Янг–шик гордо взглянул на свою невесту, зная, что собаку никто, кроме самых богатых, в Северной Корее не мог бы себе позволить, а бродячих уже давно съели. Но только стерев пот с глаз сначала одним плечом, потом другим, он увидел выражение лица своей жены, когда она забежала в дом.
