Карлос Фуэнтес - Приятное общество
До двух часов он просидел у себя в комнате на кровати, а потом пошел пообедать с Марией Сенайдой.
На этот раз было подано единственное блюдо — густой овощной суп.
— Алекс. Как покушаешь, поди погуляй.
— Я уже выходил утром. Ничего интересного… И потом, вы же сами предупреждали меня, что…
— Что ты слушаешь старую трусиху?
— Хорошо, с удовольствием прогуляюсь.
— Знаешь, — она подняла на него глаза. — Соседи думают, здесь никто не живет. Мы ведь никогда не выходим из дома.
— Тетя, милая… — сказал Алекс учтиво. — Я — ваш гость, располагайте мной, как вам угодно…
— Ах, дурачок, ты сам не знаешь, что говоришь…
— Простите?..
— Ну, покажись на улице… Пусть думают, что… кто-то… что мы… продолжаем жить…
Алекс изобразил удивление:
— Продолжаете жить? Значит, кто-то решил, что вы умерли?
— Прости, я неправильно выразилась. Я хотела сказать — «что мы еще живы»…
— Не понимаю, тетушка. Мне надо выйти из дому, чтобы люди поняли — вы и ваша сестра живы или продолжаете жить?
— Да.
— Зачем же тогда пользоваться черным ходом? Ведь так никто не узнает…
Мария Сенайда поникла головой и расплакалась:
— Я вконец запуталась. Серена умней меня. Пусть она тебе и объяснит.
Порывисто вскочила и вприпрыжку, как кролик, метнулась прочь.
Алекс весь остаток дня провел за чтением. Неожиданно попав в другую страну, оказавшись в другом доме, избавленный от необходимости ходить на службу, он получил желанную возможность читать привезенную с собой «Исповедь сына века» Альфреда де Мюссе, словно пуповиной связывавшую его с Парижем. Полученное во Франции образование позволяло благодаря Мюссе попасть в романтическую, посленаполеоновскую эпоху, в которой он, Алехандро де ла Гуардия, никому в том не признаваясь, предпочел бы жить. Он часто воображал, что одевается, причесывается и ведет себя, как денди того времени.
«Когда человеком овладевает страсть, — читал он, — разум, плача, идет за ним по пятам и предупреждает об опасности, но стоит человеку охладеть, как страсть восклицает: "А как же я? Неужели ты хочешь моей смерти?"»
Такого исступления страсти уже не сыскать сейчас во Франции. Да и в Мексике, разумеется, тоже. Алехандро де ла Гуардия вновь обрел способность безропотно принимать действительность — единственное свойство, которое со всей непреложностью осталось в нем с юности.
Да, в Мюссе он находил истинное воплощение той эпохи. Но, кроме того, по своему обыкновению привез — он любил читать несколько книг сразу — карманное издание «Правды о малыше Донже» Сименона. Мюссе помогал ему противостоять своему времени, Сименон — подглядывать за ним в замочную скважину, и Алекс чувствовал себя в известной степени сыном их обоих.
В восемь он отправился ужинать с тетей Сереной. Иными словами, переместился из комнатенки возле кухни в столовую, где во главе стола его уже поджидала старая дама. Не успел он занять свое место, как она протянула ему чашку густого дымящегося шоколада. Кусок бисквита дополнял трапезу. Молодой человек ожидал чего-нибудь более существенного, и его разочарованный взгляд не укрылся от внимания Марии Серены.
— У нас в Мексике это называется «мерьенда». Легкий ужин способствует легкому сну. Здесь ведь больше двух тысяч метров над уровнем моря, и если слишком плотно наесться на ночь, тебе, извини, могут присниться кошмары.
Алекс учтиво улыбнулся:
— Буду следовать обычаям страны.
Серена взглянула на него строго, будто ждала и не дождалась какого-то вопроса:
— Ты ни о чем не хочешь меня спросить?
Алекс понял смысл этого взгляда и спохватился:
— Да-да, тетя Сенайда еще раз сказала, чтобы я никогда не пользовался парадным подъездом — только черным ходом.
— Правильно сказала, — сказала Серена обмакивая в шоколад кусочек бисквита.
— И еще — что мне надо будет показаться на улице.
Он последовал ее примеру. Хлеб и шоколад.
— Для того, чтобы люди думали… что вы — живы…
Слова не шли с языка. Донья Серена энергично проглотила кусочек.
— Моя сестра до того скудоумна, что не умеет выразить свои мысли. Она хотела сказать не «живы», а «живут», лишь в том смысле, что дом — обитаем. Только и всего.
Но Алекс не сдавался. Французский бакалавр — существо рациональное и методичное.
— Почему же тогда вы требуете, чтобы я пользовался черным ходом?
Устремленный на него взгляд старухи дробился и множился: ее близорукие глаза, будто плававшие за стеклами старомодного пенсне, были устремлены на племянника, но за ними угадывался еще один взгляд — взгляд ее души, сказал себе Алекс, — который при всей своей непроницаемой мрачности все же давал, пусть на краткий миг, представление о том, что в этой самой душе таится.
— Это — загадка, — ответила Серена, проглотив кусок.
Алекс светски улыбнулся ей:
— В сказках обычно загадывают три загадки, донья Серена. А кто отгадает, получит награду.
— И ты получишь, — ответила старуха с неприятной улыбкой.
В ту ночь спал он плохо, несмотря на «легкий ужин». Хватило одного дня на Рибера-де-Сан-Косме, чтобы разыгравшееся воображение принялось терзать его вопросами: «Где я? Что творится в этом доме? Ничего особенного? Что это — страх? Мои вздорные вымыслы? Или что-то такое, чего я не замечаю?»
И казалось, что тетки, подсев с обеих сторон, шепчут ему на ухо: «А что бы ты сам предпочел? Чтобы ничего особенного не было? Или тайну? А может быть, страх?»
Стоило лишь смежить веки, как в памяти тотчас всплыло слово «песадилья», употребленное доньей Сереной. Некрасивое слово — не то что французский «cauchemar» или английский «nightmare». В песадилье слышится несварение желудка, недомогание, недуг… От него веет чем-то нехорошим.
— Что ты хочешь найти в нашем доме? Норму, секрет, страх, тайну?..
Он закрыл глаза:
— Да будь что будет.
И прибавил, словно во сне:
— Выбор — это всегда ловушка.
5
Буквально через минуту после того, как Панчита-индеанка ушла, Мария Сенайда появилась на кухне. Алекс не слышал ни того, ни другого. Улыбаясь, он наслаждался яичницей по-деревенски. Здесь все ходили на цыпочках, словно парили в воздухе. А он, как бы назло, гремел каблуками по выложенному плиткой полу. И вот что-то хрустнуло. Тонкая плитка не выдержала и треснула. Алекс, чувствуя свою вину, присел на корточки, пытаясь соединить половинки.
— Ангел мой, ты что тут скорчился? Алекс, покраснев, поднял на нее глаза:
— Да вот нашкодил... Сенайда улыбнулась:
— Дети всегда все ломают. Ничего страшного.
Она указала на пыльный парк, где мальчики играли в футбол:
— Погляди. Как они счастливы. Как невинны. Но глядела при этом не на них, а на племянника.
— Неужели тебе не хочется поиграть с ними?
— Тетушка! — с деланным изумлением воскликнул он. — Я ведь уже совсем большой.
— Разве большие мальчики не играют в футбол?
— Ну, как вам сказать... — Алекс пытался сохранить спокойствие. — Играют. Конечно, играют. Но это, как правило, профессионалы.
— Ах, ангел мой, — вздохнула старуха. — Неужели никогда тебя не тянет погонять мячик?
Алекс подавил ироническое замечание, готовое сорваться с губ, — все равно тетка не поняла бы его. Ну да, когда вокруг — сплошные педофилы, только и играть с детишками... Однако взгляд доньи Сенайды был так безмятежно чист, что ирония показалась неуместной.
— Думаю, мне пора всерьез заняться поисками работы. Она склонила седую голову ему на плечо.
— Куда спешить, мой маленький... Подожди. Привыкни к высоте. Алекс чуть не рассмеялся, услышав этот довод. Но от следующего
ему стало уже не до смеха:
— Мы ведь с Сереной так одиноки...
Алекс погладил ее по руке. Головы коснуться не посмел.
— Не волнуйтесь, тетя Сенайда... Все образуется.
— Да-да, ты прав. Всему свое время.
— Время жить и время умирать, — с улыбкой процитировал он.
— И время любить, — со вздохом сказала она, поглаживая его волосы. Сенайда удалилась. Но прежде чем шагнуть за порог, обернулась и
на прощание сделала племяннику "ручкой". Игривая такая, пухленькая старушка...
Алехандро де ла Гуардиа пребывал в задумчивости. Чем занять себя в течение целого дня, как убить время? Хорошо хоть, что можно сослаться на то, что еще не отошел от перелета — "jet-lag", знаете ли. А последние слова Сенайды — "время любить" — вселили в него не умиротворение, а легкое беспокойство. Почти тревогу. В конце концов, он и вправду — чужой. И теткам своим, и в доме, и в городе. Может быть, они правы, и ему следует выйти на улицу, освоиться и обвыкнуться там, в самом деле поиграть в футбол с ребятишками...
Но ограничился он тем лишь, что через черный ход покинул дом, давая понять прохожим, что сестры Эскандон "еще живы", а словами доньи Серены, поправившей донью Сенайду — "что в доме живут".
