Карлос Фуэнтес - Приятное общество
Алекс наклонился поцеловать ее в кокетливо нарумяненную щеку. Старушка прошептала ему на ухо, словно по секрету:
— Я — тетя Сенайда.
Седая, как лунь, но кожа на лице была свежа и надушена. Впрочем, пахло не духами, а розовым мылом. Платье в цветочек с белым пикейным воротничком, как у гимназистки. Юбка до щиколоток. Белые туфли без каблука, словно боится упасть. И носочки тоже ослепительно белые, опять же как у гимназистки.
— Входи, входи, моя деточка, — певуче смеясь, говорила она. — Ты у себя дома. Устал с дороги? Хочешь отдохнуть? Показать тебе твою комнату? Я приготовлю тебе шоколаду?
Старушка приглашающе повела рукой. Они оказались на кухне.
— Спасибо, тетушка. В самом деле, хотелось бы немного отдохнуть. Перелет был тяжелый. Я хочу познакомиться с тетей Марией Сереной… И пригласить вас обеих поужинать где-нибудь…
Он щедро расточал улыбки.
А с лица Марии Сенайды улыбка исчезла.
— Мы не выходим из дому.
— А! Что ж, сейчас я поздороваюсь с вашей сестрой, а потом…
— Мы не разговариваем, — и черты ее лица стали неуклонно собираться в неприязненную гримасу.
— Ну, тогда… — Алекс развел руками, как бы покоряясь неизбежному.
— Мы поделили дом, — потупившись, сказала тетушка. — Днем он принадлежит мне. А вечером — ей. Пойдем, я покажу тебе твою комнатку.
И снова заулыбалась:
— Деточка моя! Будь как дома! Иисусе сладчайший, спаси и сохрани тебя!
3
Отведенная ему комната в задней части дома выходила окнами на маленький и запущенный городской парк, где несколько ребятишек в возрасте от девяти до тринадцати лет играли в футбол. Дальше виднелись трамвайные пути, слышались протяжные гудки.
Он оглядел свое новое обиталище. Не слишком роскошно. Кровать больше напоминала топчан. Стены — голые, если не считать пятнадцатилетней давности календаря с изображением вулканов Попокатепетль и Истаксикуатль в образах спящей женщины и воина в дозоре. Деревянный стул оказался соединен со столом, так что получалась школьная парта. Алехандро откинул крышку и убедился, что внутри пусто.
В туалете нашлось все необходимое — ванна, унитаз, умывальник, зеркало…
Отдернув занавеску, он обнаружил нечто вроде платяного шкафчика с полудюжиной проволочных вешалок.
Хотел было разобрать свои вещи, но усталость превозмогла.
Было шесть вечера, и он буквально рухнул на топчан. В самолетах спать так и не научился да и вообще так далеко, через океан, никогда еще не летал.
Через два часа проснулся в тревоге. Побрызгал в лицо холодной водой, причесался, поправил галстук, надел пиджак.
Отправился приветствовать тетушку Марию Серену, благо она наверняка в это время уже принимает.
Напряженно распрямив спину, она сидела на самой середине жесткого дивана, как на троне. Горели свечи. Тетушка ждала его — так, по крайней мере, ему показалось — в полной неподвижности, сложив ладони на мраморном набалдашнике — волчья голова — своей палки. Вся в черном, и подол юбки, такой же длинной, как у сестрицы, закрывал носки туфель. Блузка с черными же воланами и на груди единственное украшение — камея. Черный боа вокруг шеи.
На белом лице — ни капли косметики, сдвинутые брови внятно предупреждают: «Мне прихорашиваться незачем». Тем не менее на голове не очень ладно сидел парик цвета красного дерева без единого седого волоска. Стараясь подавить неуместную улыбку, Алекс подумал, что кокетство, впрочем, ей не вовсе чуждо: на переносице не без задора и вызова сиделоpince-nez без оправы — «кеведос», машинально перевел он, повинуясь покойной матери. Алехандро, у которого был абонемент в Синематеку на Ульмской улице, оно напомнило треснутое, окровавленное пенсне раненой женщины из фильма «Броненосец “Потемкин”».
— Добрый вечер, тетушка.
Вместо ответа она царственно указала, куда он должен сесть.
— Сразу перейду к делу, племянник, уж так я привыкла. Мы отдалились от твоей матери из-за ее опрометчивого решения связать свою судьбу с таким недостойным человеком, каким был твой отец. Когда Провидение, словно из рога изобилия, осыпает тебя благами, расточать их без цели и пользы — значит оскорблять Господа. Хочу, чтобы ты знал — мы горюем по ней. И мы были рады узнать, что ты решил навестить нас.
— Я тоже очень рад, тетя Серена.
— Не знаю, что ты намерен делать…
— Искать работу… а потом…
— Не торопись. Надо освоиться. И помни — это твой дом.
— Спасибо.
— Но будь любезен соблюдать наши правила. Скажу напрямик: мы с сестрой не очень ладим. Слишком уж мы с ней разные. И живем по разному расписанию. Постарайся понять это.
— Не беспокойтесь.
— Правило второе. Никогда не пользуйся парадным входом — только черным. Он рядом с твоей комнатой, ведет из кухни в сад.
— Да, я видел…
— Постарайся, чтобы никто не заметил, как ты входишь и выходишь.
— В котором часу вы обедаете? — Алекс попытался сменить тему разговора, становившегося невыносимым.
— Ты будешь обедать в два. С моей сестрой. Ужинать — в восемь. Со мной.
— А завтрак? Впрочем, не беспокойтесь… Я привык сам себе готовить.
— Это ты не беспокойся, мой мальчик, — она улыбнулась в первый раз за все время разговора. — В шесть утра приходит Панчита прибираться и стряпать. Учти, она — глухонемая.
«Ей-богу, кажется, что на меня уставились четыре глаза: стекла пенсне жили словно отдельно от близоруких глаз».
Она поднялась.
— А теперь мы с тобой поужинаем. И ты мне обо всем расскажешь.
Когда за ужином в сумрачной столовой, освещенной, как и гостиная, только несколькими канделябрами, Алекс, привстав, протянул тетушке блюдо, с которого та стала накладывать себе на тарелку нарезанные ломтики ветчины, ростбифа, куриной грудки, Мария Серена снова улыбнулась:
— Ну, полно, я уже убедилась в твоей галантности… Расскажи лучше о себе.
4
Он спал крепко и проснулся рано. Привел себя в порядок, вышел на кухню. Панчита уже сварила кофе и выложила на блюдо сдобу. Алекс слегка наклонил голову, здороваясь. Женщина не ответила. Сухощавая индианка, иссиня-черные волосы туго стянуты на затылке в пучок. Алекс едва сдержал улыбку, когда она стала подогревать лепешки на старой плите. Губы ее были плотно сжаты — стеснялась то ли отсутствия зубов, то ли своей немоты. Как и хозяйки, была низкорослой, но худой и гибкой.
Алекс поглядел на нее, улыбаясь одними глазами. Ответный взгляд ее выражал печаль и смирение. Она вымыла руки. Сняла передник. Стянула грудь шалью. Открыла дверь черного хода. На пороге обернулась и посмотрела на молодого человека — на лице, обычно непроницаемом, застыла тревога, словно она хотела о чем-то предупредить приезжего. Вышла. Алекс пил кофе, поглядывая через окно в парк, где мальчишки гоняли мяч.
Тетки признаков жизни не подавали.
Алекс спустился в парк, обогнул дом и вышел на улицу Рибера-де-Сан-Косме.
Полное запустение. Старых домов вроде того, что принадлежал сестрам, уже не было. Бросалось в глаза, что дома, казалось бы недавно построенные, зияли пустыми оконными проемами, а в других стекла были разбиты, стены покосились, и черные мешки с мусором заваливали двери, приглашавшие войти в обширные галереи, что тянулись вдоль обоих этажей. Он и вошел.
Женщины, облокотившиеся на железные перила балюстрады, равнодушно оглядели его. А, может быть, и не удостоили взглядом.
Снова оказавшись на улице, он стал замечать толчею и сутолоку, движение прохожих и машин, вывески дешевых магазинов — скобяных товаров, белья, галантерейных, кондитерских, молочных, откуда остро пахло сыром.
Каждый был занят своим. Никому не было до него дела. И когда он здоровался, никто ему не отвечал.
Вернулся домой, как было сказано, — черным ходом.
Мария Сенайда что-то стряпала на кухне.
— Свет очей моих! — она поцеловала его в лоб. — Чем займешься сегодня?
— Ну-у… — замялся он. — Я совсем не знаю города. Может быть, начну с экскурсии.
Но тетка не улыбнулась в ответ.
— Мехико стал очень опасным городом. По улицам разгуливать не надо. Далеко ли до беды.
— Сяду в автобус. Или возьму такси.
— Тебя могут похитить, — Мария Сенайда аккуратно резала на дощечке помидоры, лук, морковь.
Он рассмеялся:
— Зачем меня похищать?
— Ты очень выделяешься из толпы. Хорош собой. И одет хорошо. Подумают, что у тебя водятся денежки.
— Я могу надеть джинсы и какую-нибудь майку.
— Породу не спрячешь. Видно сокола по полету.
— Вы преувеличиваете, тетя…
— Желанный мой… — глаза ее были полны слез.
— Давайте, я лук нарежу?
— Ничего, ничего, я сама, — она с улыбкой покачала головой.
До двух часов он просидел у себя в комнате на кровати, а потом пошел пообедать с Марией Сенайдой.
