Алексей Рачунь - Подсолнух
Когда дежурный, наконец уместив в своем мозгу сей невероятный факт, на цыпочках пятился от расположения Тихон уже спал, улыбаясь себе во сне дурацкой ухмылкой самого счастливого человека.
4.
Это был обыкновенный серый конверт. Отправителем на конверте значилось: США, Штат Чикаго, г. Галивут, Шэрон Стоун. Кроме этого, синей шариковой ручкой был нарисован корявый кругляш, обозначающий печать, в который не менее корявым почерком было втиснуто слово «почта».
Тихон, улыбаясь, разорвал конверт. В нем находился сложенный вдвое разлинованный листок с голубем в правом верхнем углу. Такие пошлые листки обычно идут в комплекте с конвертами и гордо именуются – почтовый набор.
Содержание письма полностью гармонировало с надписью на конверте. Жорик и его компания стояли и скалились на Тишку, предчувствуя потеху.
— Вслух, вслух читайте, товарищ старший сержант – гоготали они.
— Я вам почитаю – делал серьезный вид Тихон – вы у меня сейчас вслух будете устав учить. Статью про вынос боевого знамени. Чешите, давайте отсюда, не видите что ли, мне телка из Америки письмо написала. Дайте командиру забыть суровые будни службы. Тихон все больше входил в роль – ишь ты, пишет, не забывает. Ждёт меня, наверное. Все – обращаясь к духам сказал он – валите. Чапай рыдать будет.
Компания разочарованно поплелась прочь.
Письмо, написанное корявым Жориным почерком содержало следующие нетленные строки:
«Здрастуй дорогой мой и любимый Тихон,
Пишит тебе твоя падруга Шэрон Стоун.
Што жэж ты мне совсем не пишиш и не шлеш свои весточки и армейские фотки?
Хочу я тебе написать, мой любимый, что очень я вся по тебе заскучавшая что аж прямо вою и тоскую проливая по ночам в падужку свои девичьи слезы.
Здесь у нас на Галивуде все совсем неприятно и стремно. Скучно мне тут без тебя и я вся одинокая. На дискатеки и по кабакам я тут не хожу (хотя зовут миня туда часто твои кенты Сталлоне и Шварц) и тебе по прежнему верна. Недавно ко мне на улице приставал Ван Дамм и распускал свои грязные руки. Жду я не дождусь када ты приедеш в отпуск и даш жэж по соплям этому доходу и негодяю чтоп он не пристовал к чесным девушкам.
Тиша, я тебе здесь храню верность чесное слово. Я тебе верна по прежнему как и обещала тебе и тебя дождусь ты только не грузись и служи спокойно.
Тиша ты там не верь всяким про меня слухам бутто я снялась в кино где показывала ис под юпки свою бритую киску. Это все галимая не правда, Тиша, ты мне поверь. В кино я снималася сама только в скромных сценах чтоп не замарать свою реноме чесной девушки и не отбросить тень на тебя и всю доблестную Российскую Армию. А где в кино если ты ево видел ис под юпки показывают бритую писду – это меня заменяла дублерша, твоя быфшая подруга и профура Клавка Шифер, так что не вздумай меня бросать и к ней возвращаться.
И што роль в фильме мне дали за минет режиссеру это тоже ж гонево. Роль мне дали за таланты и красоту. А свои сахарные гупки я храню для тебя и када ты приедеш я покажу тебе райский сэкс во фсех позах. Но это только для тебя, мой миленький дурачок Тиша.
Что еще тебе написать? За роль ф кино я получила мильен баксов (а твоя бывшая, эта сучка Шифер только новые трусы — неделька) и хочу отремонтировать на них твою виллу в Маями, чтоп нам с тобой там потом жыть. Приежжай скорее я вся соскучилась. Как вспомню про тебя и моя киска тут же увлажняется и я вспоминаю наш райский сэкс.
Служи хорошо, слушайся старших, не обижай духоф и черпакоф. Особенно обрати внимание на твоих бойцов Жорика и Карена Карапетяна и их друзей. Мне про них рассказывали уважаемые в Галивуде люди что они четкие пацаны. Ты их не щеми и ваще.
Пока, целую.
Любящщяя тебя Шэрон Стоун».
Закрыв глаза Тишка лежал на кровати. Его не беспокоили ни команды с тумбочки дневального, ни какой–то случившийся в расположении взвода конфликт, ни гогот и беготня.
Перед глазами стояли картинки из другого мира. На них зеленая бахрома венчала стройные стволы пальм по обочинам шоссе. Мимо неслись красивые автомобили, полные веселых, беззаботных и счастливых людей. Змеи железнодорожных экспрессов выползали в разные стороны из логова вокзалов, переваривая в своем чреве дельцов, студентов, и путешествующих пенсионеров. Крылатые сигары авиалайнеров высаживали на океанском берегу туристов, гангстеров и рок–звезд. Огни реклам мотками цветных нитей опутывали казино, рестораны, театры, мюзик–холлы, бордели и бильярдные. Яркие вспышки фейерверков кромсали брюшину неба и вспыхивали слезами счастья на гладких щеках причудливых небоскребов. В этом мире ежесекундно создавались и рушились состояния, спортивные клубы в феноменальной и драматической борьбе добывали трофеи, а никому доселе неизвестные игроки становились звездами и кумирами. Их именитые оппоненты низвергались с пьедесталов и уходили в неизвестность. И у тех и у тех были одинаково беззаботные лица. Беззаботность царила вокруг и заполняла собой все пространство – от бесконечных высот неба до самой малой щели под плинтусом номера дешевого мотеля.
Беззаботные нищие сидели на газетах и пили виски. Беззаботные миллиардеры в казино легко просаживали бюджеты слаборазвитых государств. Беззаботные гангстеры улыбаясь грабили банк, а его работники с легким сердцем лежали под прицелами в холле и ждали шерифа. Полиция лихо и весело мчалась на происшествие, а веселый хирург с огоньком орудовал над раковой опухолью очередного оптимистичного пациента.
Этот мир в мелькал в Тишкином сознании изображениями огромного сферического калейдоскопа. Картинки зажигались, гасли, вспыхивали, мерцали.
Открыв глаза он увидел серый потолок, окно и верх прямоугольной кривоватой колонны. Воздух был поражен, как ядом, ни с чем не сравнимым армейским запахом – смесью тоски, глупости, тревоги и дешевой зубной пасты. Кругом сновали потные и неприятные люди, озабоченные и злобные. За окном шел дождь, деля пространство на косые серые полосы. Низкое серое небо мелким наждаком обдирало крыши и верхушки деревьев. Набухшие от влаги стены зданий военного городка сливались в одинаковые прямоугольники, своим строгим расположением и формами делаясь похожими на ряды могильных плит. Этот жуткий, громадных размеров некрополь опоясывала неровная лента бетонного забора с редкими, по выступам, караульными вышками. За забором стоял гнойно–желтый туман, будто желудочный сок, уже переваривший все остальное. И ясно было – этот клочок, паноптикум живых мертвецов и есть весь мир. Здесь и сейчас он вмещает в себя всю тишкину жизнь, и за его пределы никогда не вырваться. Все будет также как и сейчас.
_____________________
5.
Гулкая команда дневального вырвала Тихона из оцепенения.
Тихон медленно поднялся с кровати, привел в порядок форму и не торопясь пошел к тумбочке.
— Вас комбат вызывает, товарищ старший сержант – доложил дневальный.
Тихон зашел в канцелярию комбата. – Вызывали, товарищ майор?
— Игорь, ты в штаб когда заступаешь? – не предлагая сесть, спросил комбат. По–видимому, у него был какой–то знакомый Игорь и Тишка его чем–то напоминал. Игорем комбат называл его регулярно, сначала Тишка поправлял его, а потом забил на это дело, резонно рассудив что дурака учить, только портить.
— Сегодня вечером – ответил Тихон, уже лелея втайне мысль, что наряд накрывается, а его отошлют с каким нибудь спецпоручением в город, где он, «на дурачка» и прошляется до ночи, а то и до утра.
— Да нет, Игорь, — комбат дебильно хихикнул – в штаб ты заступаешь прямо сейчас. Там этот, с третьей батареи, Бородулин, залетел перед начштаба. Вобщем его на губу, а тебя в наряд. Додежуришь за него, а потом заступишь на свои сутки с новыми посыльными.
Тихон понял, что сука–комбат состроил ему очередную подставу.
— Товарищ майор, у меня парадка мятая, я не выгладил ещё…
— Ничего, заступишь на полдня в полевой форме, сапоги только почисти. А парадку тебе дневальный погладит, я распоряжусь. Пришлем потом с нарядом.
Пересекая плац в направлении штаба Тихон матерился на Женьку и гадал что случилось в штабе. В голову ничего не приходило кроме разве того, что Женька полез к телеграфисткам на «Свежак» и там спалился, либо прощелкал какие–нибудь важные документы. Хотя, может быть с родственниками несчастье, как в том году было у Ломотина со второй батареи. Того прямо с караула тогда сняли и прямо с подсумком на вокзал отвезли. Тихон ускорился и в штаб влетел уже бегом. Затормозив в холле Тишка сказал «Ша» посыльному, поправил форму, установил козырек фуражки на два пальца от бровей, глянул на себя в зеркало, застегнул крючок на воротнике и зашел в комнату дежурного.
Бородулин сидел и выводил на листке бумаги резкие росписи. Листок был уже весь исчеркан и в редкие белые промежутки Женька яростно и обреченно вписывал росчерки, заплетая бумагу синей мелкоячеистой паутиной.
