Жан-Кристоф Руфин - Глобалия
Они зашагали вдоль стеклянной стены. Там, где она была врыта в землю, ее основание образовывало с поверхностью склона острый угол. В эту впадину насыпалось полно сосновых иголок, которые постепенно утрамбовались, так что получилась узкая дорожка, такая мягкая, что в ней порой увязали ноги, но, в общем, вполне надежная и проходимая. Время от времени приходилось делать небольшой крюк и карабкаться по склону, огибая мусор, оставшийся после строительства зала. Идти вдоль длинной стеклянной стены было довольно удобно, и Кейт почувствовала себя намного увереннее.
Одно ее беспокоило: куда их в конце концов приведет эта дорожка. Вдруг окажется, что они все время просто будут идти параллельно туристической тропе? Тогда какой в этом смысл? Но Байкал, судя но всему, знал, что делает, и Кейт предпочла ничего не спрашивать. Было маловероятно, чтобы в чаще леса кто-то установил видеокамеры (наверняка именно поэтому Байкал предпочел сойти с главной тропы), но микрофоны могли быть и там. Пение птиц слышалось все так же отчетливо, а Кейт знала, что в громкоговорители, из которых оно, скорее всего, доносилось, обычно вделываются и звукозаписывающие устройства. Видимо, поэтому же Байкал обращался к ней с помощью знаков. Они добрых четверть часа прошагали вдоль стены, но вот он наконец остановился, снял рюкзак и жестом предложил девушке сделать то же самое.
Кейт увидела, как Байкал принялся осторожно и тщательно ощупывать стекло. Потом он открыл клапан рюкзака, запустил руку поглубже и вытащил небольшой тряпочный футляр. Расстегнув его, молодой человек извлек оттуда набор инструментов: плоскогубцы, отвертку, английский ключ. Кейт не верила своим глазам. Как ему удалось скрыть эти запрещенные предметы от ан-титеррористического надзора? И как смог пронести их мимо металлодетектора?
При виде этих, казалось бы, ничем не примечательных инструментов Кейт впервые стало по-настоящему страшно. Она оказалась здесь, потому что решила, что просто обязана быть рядом с Байкалом, раз уж он собрался пойти на такое. Но теперь от слов пора было переходить к делу, и Кейт в красках представила себе все последствия.
Когда ее глаза привыкли к зеленому полумраку, девушка наконец увидела, что именно Байкал только что пытался найти на ощупь. Неподалеку от них на склоне среди деревьев виднелось русло ручейка. Пока что оно было совсем сухое. Но, судя по всему, с наступлением ночи, когда в зале запускали поливальные установки, чтобы напоить деревья и другие растения, заключенные под стеклянными сводами, лишняя влага ручейком стекала вниз по этому желобу. Там, где русло упиралось в стену, был люк, который, по-видимому, открывался при помощи дистанционного управления. Примерно в метре от земли виднелся большой металлический шарнир. Квадрат стекла под ним служил дверцей люка.
Байкал осторожно обнажил шарнирный механизм и пустил в ход свои инструменты. Прошло довольно много времени, прежде чем стеклянный квадрат, покачиваясь, двинулся вовне. Образовалось отверстие, которого было вполне достаточно, чтобы пролезть на четвереньках. Байкал сложил инструменты, надел рюкзак и на мгновение застыл, словно охотничья собака над подстреленной птицей, прислушиваясь, не донесется ли какой-нибудь подозрительный шум, вой сирены или другой сигнал тревоги.
Но ничего не последовало. Ничего, кроме неожиданно нахлынувшего запаха. Он доносился оттуда, с той стороны стены, из разверстого стеклянного зева. Кейт вспомнила, как однажды в детстве ходила в музей старинного сельского хозяйства. К каждой витрине там были приделаны маленькие ингаляторы, через которые можно было вдохнуть реконструированные запахи далекого прошлого. На одном из таких ингаляторов значилось: гарь. Запах был горьковатый, немного резкий. Дети не особенно ясно представляли себе, что такое гарь. Слово это звучало как название пирожного. Кейт вообразила себе шоколадные квадратики, усыпанные жареным миндалем... Уловив через отверстие в стене этот старинный запах, такой знакомый и одновременно такой забытый, она вся затрепетала. Казалось, стена, став проницаемой, сулила не только переход в новое пространство, но и путешествие во времени. Много времени спустя Кейт рассказывала, что именно это, на первый взгляд ничего не значащее, детское воспоминание в тот день придало ей решимости, чтобы совершить непоправимое.
Переступив через открытый им проем в стене, Байкал на прощание улыбнулся. В его улыбке не чувствовалось ни горечи, ни нетерпения. То была улыбка человека, который только что открыл драгоценный ларец и полными горстями черпает оттуда удивительные сокровища.
Кейт, когда настал ее черед, опустилась на четвереньки среди сосновых иголок и, не бросив ни единого взгляда назад, вступила в запретную зону.
Глава 2
РОНА АЛЬТМАНА трудно было не заметить. В своем непомерно длинном синем плаще, застегнутом на все пуговицы, в обмотанном вокруг шеи сером шарфе он как будто нарочно не обращал внимания на хорошую погоду, которая поддерживалась над Вашингтоном в течение всего года. Какой смысл тщательно кондиционировать воздух, обеспечивать приятный, мягкий климат под огромными стеклянными куполами, закрывшими город, если люди будут продолжать кутаться, как в те далекие времена, когда существовали разные времена года? (Одно из них называлось «зима», но отныне это слово использовалось только в переносном значении.)
Рона Альтмана отличал не только его нелепый наряд. Надо было видеть, как он ходит, шаркая ногами и слегка покачивая головой. Но неприятнее всего в этом человеке была его седая борода, редкая, шелковистая, до смешного холеная. Жидкие волосы того же желтовато-белого цвета в беспорядке торчали у облысевших, лоснящихся висков, под которыми пульсировали извилистые артерии. В обществе, которое каждому давало возможность жить полноценной жизнью вплоть до самого почтенного возраста, подобная небрежность по отношению к самому себе отдавала провокацией. Женщины в струящихся одеждах, чьи лица и тела оставались вечно молодыми благодаря спорту и пластической хирургии, заприметив вдалеке его силуэт, бросали в его сторону неприязненные взгляды. Он был зловещим напоминанием об их возрасте, о котором они изо всех сил старались забыть. Никто другой не дерзнул бы вот так докучать остальным, выставляя напоказ традиционный образ старости, вот так спокойно демонстрировать медлительность, зябкость и другие отпечатки, которые время налагает на стареющее тело. Открыто презирать движение, яркие цвета, здоровье, — одним словом, все мыслимые правила хорошего тона. Все это выглядело настоящим оскорблением но отношению к обществу, и любой другой давно поплатился бы за подобное поведение, отправившись в бессрочную ссылку. Но то был Рон Альтман. Очень немногие привилегированные особы могли позволить себе разгуливать в таком виде. Как влиятельна эта малочисленная элита, которую никогда не видели собравшейся в одном месте, было известно всем, хотя вряд ли кто-то представлял себе ее реальную власть. Узнав Рона Альтмана, люди смотрели уже совсем иначе. Неприязнь в их взглядах уступала место уважению, а порой и страху. Он принимал эти почести, насмешливо прищурив лукавые, подвижные глаза. На его тонких губах играла одна из тех улыбок, какие, подобно улыбке Будды или Джоконды, лишают покоя и долго тревожат тех, кому довелось их лицезреть. А Рон Альтман, шаркая ногами, продолжал свой путь.
Когда в то утро Рон Альтман переступил порог монументального здания Социальной безопасности в Вашингтоне, при нем была трость с серебряным набалдашником: давала о себе знать застарелая боль в колене. Мало кто мог позволить себе щеголять подобными аксессуарами. Трость, карманные часы, которые он носил на цепочке в жилетном кармане, да фетровая шляпа с круглыми полями, на сей раз оставшаяся дома, — все эти вещи были более чем узнаваемы. Охранник при входе сразу понял, кто перед ним, и застыл с подобострастным видом, слега дрожа и вытянув руки по швам. Из чистого уважения к принятым формальностям Рон Альтман положил руку на считывающее устройство генетического идентификатора, а затем медленно пересек огромный вестибюль. Поскольку он не раз бывал здесь, то знал, что в здании имеется лифт, спрятанный за входом и причисленный к историческим памятникам. Каждый, кто чувствовал себя в более или менее сносной форме, считал своим долгом взбежать по парадной лестнице, перескакивая через ступеньки. Самые ленивые пользовались эскалаторами. А вот Рон Альтман предпочитал лифты. Он ни за что на свете не желал обходиться без них, как и без других старомодных вещей.
К тому же у лифтов есть одно неоспоримое достоинство: их нужно ждать. За время ожидания новость о приходе Рона Альтмана успевала распространиться по всему зданию. Когда он величественно прибывал на нужный этаж, его собеседник, будучи заранее предупрежден, как правило, самолично открывал ему дверь. «Не спеши, и все пойдет куда быстрее», — таково было одно из любимых изречений Альтмана.
