Анатолий Тосс - Почти замужняя женщина к середине ночи
– Центристко-демократической, – выбрал я одну.
Именно потому выбрал, что работники культуры глубоко в душе все же центристы и демократы, пусть и несколько разочаровавшиеся. Но в том, что заложено в генах, до конца все равно не разочаруешься.
– Я, кажется, слышала о такой, – снова стала измываться над своей памятью симпатичная администраторша.
– Ну а как же, – поддержал я ее. – Они планируют на следующих выборах непременно преодолеть минимальный барьер и войти в парламент общим списком.
– В чей парламент? – спросил подошедший слишком близко и захвативший последнюю часть разговора Илюха. И мы все засмеялись его шутке. Все, кроме Илюхи.
Тут Людмила Альбертовна протянула лидеру партии руку, Илюха принял ее в свою, и они чувственно, с удовольствием друг другу пожали. И получалось, что вопрос с театром оказался полностью решен.
– Так где бы вы хотели сесть? – сама поинтересовалась гостеприимная хозяйка, не дожидаясь нашей инициативы. – А то спектакль уже вот-вот начнется.
– Нам бы куда-нибудь поближе, – предложил я. – Куда-нибудь на передовую, в самое пекло, чтобы не прятаться за чужими спинами.
Тут мы опять посмеялись, но быстренько так, потому что пора было спешить.
– Марина Семеновна, – обратилась старший администратор к билетерше, именно той, бойкой, которая силилась меня узнать в самом начале. – Как у нас с первым рядом или со вторым?
– Ничего нет, Людмила Альбертовна, – развела та руками.
– У нас театр, как вы знаете, небольшой, но очень популярный, – извинилась за отсутствие мест обаятельно одетая и приятно пахнущая женщина. – Но вы не волнуйтесь, мы для вас что-нибудь придумаем.
Хотя мы и не волновались совсем.
– Может быть, им стульчики поставить в проходе? А, Марина Семеновна? – предложила старший администратор младшему.
– А Марк Григорьевич не будет возражать? – засомневалась бдительная билетерша. – Он вообще-то не любит, когда мы в проход стулья ставим.
– А вы быстренько, – уговорила ее Людмила Альбертовна и посмотрела ласково на нас обоих одновременно. И так же одновременно заглянула нам обоим в глаза. А потом и улыбкой одарила, такой немного журящей, но заботливой, материнской улыбкой. Хотя в матери ни мне, ни тем более Илюхе она совсем пока не годилась. Немного в старшие сестры, может быть, и годилась, но никак не в матери.
– К тому же эти молодые люди, Марина Семеновна, имеют к театру самое непосредственное отношение. – Тут она снова вгляделась в меня мучительно, напрягаясь своей памятью. – Правда ведь?
– Самое непосредственное, – обогнал меня с ответом совсем освоившийся Илюха. – И к театру, и особенно к филармонии.
Я закивал головой, соглашаясь. Это была сущая правда, мы действительно имели самое непосредственное отношение к филармонии. Особенно к ее большому хору. Или нет, наверное, к Большому залу. Потому что хор, насколько мне запомнилось, был не очень большой. А может, и большой, просто наши отношения связывали нас с его маленькой частью. Зато с весьма певучей.
– Так что, – подвел итог дискуссии Илюха, – Марина Семеновна, будьте так любезны, установите нам пару стульчиков несколько впереди первого ряда. Прямо, пожалуйста, напротив сцены, – уточнил он на всякий случай.
– Но, Людмила Альбертовна, – попыталась затеять спор неглавный администратор с администратором главным. – Спектакль уже практически начался. Марк Григорьевич будет крайне недоволен.
– Поставьте, поставьте, тихонечко только, – приняла решение главная, о котором она впоследствии наверняка не раз пожалела. – Поставьте в проходе, поближе к сцене. Только постарайтесь незаметно.
И она снова заглянула нам прямо в глаза, нам обоим, одновременно. И оказалось, что мне необычно приятно ощущать ее внутри своих глаз. Какая, в конце концов, разница, каким путем проникает в тебя человек? Или ты в него.
И вот мы остались втроем: я, Илюха и Людмила Альбертовна. Я начал было подыскивать общую тему для разговора: может быть, театральную или, наоборот, политическую, а может, иную – музыкальную, филармоническую. Но подыскать я так и не успел. Потому что Белобородов приблизился и нежно взял приятную женщину под локоток.
Она совсем не возражала – да и почему надо возражать? Подумаешь, под локоток, к тому же в самом центре покрытого плотными коврами фойе. А где ковров не было – там просто блестела свежая паркетная доска.
– Людмила… – прозвучал мой кореш доверительным голосом. И тут же осекся: – Можно, я вас буду Людмилой называть?
– Да, да, конечно, – не задержалась с ответом его собеседница и снова заглянула в глаза, но теперь уже только в его. А жаль, потому что я уже начал скучать по ее взгляду.
– Людочка, – незаметно перешел еще один барьер Илюха. – У меня к вам одна убедительная просьба. Вы были так любезны, не откажите еще в одном одолжении.
И он стал уводить Людмилу от меня – туда, в сторону, где меня не было. Где вообще никого не было. Она уже вся была поглощена его неспешной поступью и не менее неспешным говором, и повернула к нему свое образцово подкрашенное лицо, и смотрела на него своими образцово любезными глазами. А он смотрел на нее, тоже любезными глазами, и излучали они оба… Не знаю, что именно, но точно что-то излучали. И я бы подумал, что между ними сейчас завяжется… Любой бы так подумал.
Но не могло между ними завязаться. Потому что Людочка по всему была чисто профессиональной женщиной-аминистратором – и по взгляду, и по улыбке, и по косметике, и даже по отведенному чуть-чуть в сторону локотку. Да и то, мало, что ли, молодых, в хорошем сбалансированном подпитии мужчин, которые что-то напоминают и навеивают, и ассоциации всякие из глубины памяти вызывают? Мало ли с кем приходится пройтись под локоток в фойе, даже если он и член ЦК партии? Мало, что ли, партий в стране? А мужчин из их ЦК вообще не перечесть. Со всеми, даже если очень захочешь, не завяжешь. Выбирать приходится.
– Да, да, – тем не менее жизнерадостно отвечала она. – Не обещаю, но все, что в моих силах, я постараюсь.
И тут они развернулись и снова пошли по фойе, но теперь уже в мою сторону.
– Понимаете, трубочка… – Илюхино лицо изобразило мучительную неловкость. – Нам трубочки одной не хватило. Нам нужно две, а у нас с собой всего одна припасена. Может быть, у вас в буфете найдется или еще где…
– Трубочка? Какая трубочка? – поинтересовалась Людмила.
Илюша аж удивился – неужели на самом деле не понимает?
– Ну как же, она еще соломинкой называется. Знаете, ее в кофейных зачем-то в бокал с латте вставляют. Хотя и непонятно зачем, в бокалах же горлышко широкое обычно. Там и соломинка ни к чему. А вот нам очень к чему…
Тут я вгляделся в Илюху, как прежде Людмила вглядывалась в меня, и снова понял, что он несколько вышел из баланса подпития. В сторону превышения баланса. Не сильно вышел, для постороннего глаза даже не заметно, но некоторые инстинкты все же притупил. Среди которых не последним был инстинкт самосохранения.
– Ах, соломинка… – все так же любезно улыбнулась Людмила Альбертовна.
Но что-то все же проскользнуло в ее взгляде – тень какая-то, сомнение, что ли. Думаю, именно тогда она в первый раз догадалась, что, может быть, зря она распорядилась стульчики для нас в проходе поставить. Впрочем, на попятную было поздно.
– Ах, нет, – извинительно, но вдруг с заметным холодком безразличия в голосе отказалась она. – Ничем не могу помочь.
И хотя она еще от Илюхи не отстранялась, очевидно было, что скоро начнет.
Впрочем, отказы не смущали моего друга Илюху Белобородова. Он давно привык к ним, к отказам, у него на них иммунитет выработался. Они ему даже в кайф были, вот, например, как застоявшейся лавине периодически требуется обвал, так и ему порой необходимы были отказы. Они подзаряжали его, в смысле энергетически. Ведь всех нас разных разное подзаряжает.
Вот и теперь Илюха далеко не сдался, а только, наоборот, усилил нажим.
– Да, я понимаю, – сказал он с пониманием, – сложно. Но, видите ли, Людочка, нам на самом деле весьма необходимо. Вы же сами видите, что нас двое, а вот трубочка всего лишь одна. А как двум взрослым, самостоятельным мужчинам обходиться всего с одной трубочкой? Негоже двоим с одной. Неудобно как-то перед людьми…
Илюха бы еще долго продолжал, но тут я решил, что пора его уводить от прямо на глазах становившейся формальной администратора. Потому как сам Илюха из-за нарушения баланса не слишком просекал быстро меняющуюся ситуацию.
– Илья Вадимыч, – окликнул я его официальным тоном, – а давайте, мы Людмилу Альбертовну ко мне в филармонию пригласим. Людмила, в любой вечер просим милостиво, мы вам всегда рады будем. И всегда для вас лучшие места найдем. С максимальной акустикой. Потому что у нас, в филармониях, акустика превыше всего.
– Ах… ну да… конечно же, филармония, классическая музыка. Конечно же… – откликнулась приглашенная женщина на подсказку и снова напряженно вгляделась в мое лицо. А потом, пытаясь, видимо, совместить мой образ с теми туманными, поднимающимися из памяти, она промолвила задумчиво, как будто себе:
