Анатолий Тосс - Почти замужняя женщина к середине ночи
Хочу сразу оговориться: к пьянству наша театральная подготовка не имела никакого отношения. Ни к пьянству, ни тем более к пьянству запойному. Мы вообще не запойные совсем. Скорее наоборот. Мы просто стремились только к состоянию легкого подпития. Опять же праздничного.
Потому что состояние подпития, особенно перманентного, бесперебойно растянутое на долгие часы и минуты, – оно состояние особенное. Ты и не пьян совсем, но и на мир окружающий смотришь совсем другими, куда как более открытыми глазами. Особенно на мир театральный.
– Понимаешь, – развил Илюха раннюю весеннюю мысль, – тут главное – баланс не нарушить. Хрупкий баланс подпития. Балансы, они по определению – хрупкие, но человеку к ним всегда стремиться следует. Потому что любой баланс – гармония.
Тут ему пришлось приостановить свою речь и отвлечься на еще одно воздушное создание, заглянувшее нам прямо в глаза по поводу «лишнего». Илюха только вздохнул тяжело от безысходности. Потом вернулся к теме:
– Я вообще давно заметил, что некоторые люди, особенно девушки, которые обычно зажаты по жизни… Ты же знаешь, бывают зажатые девушки. Даже не жизнью зажатые, а разным: родительским воспитанием, детским садом, школой, правилами всякими приличными. Да и жизнью, конечно. И не могут они, даже когда выросли давно, разжаться в бытовом, будничном общении. Может, и хотели бы, но не могут. Так они постоянно следят за собой, за движениями своими, словами, за действиями. И плохо им от такой собственной бдительности. Самим плохо.
– Ну, – напомнил я о себе.
– Так вот, их, например, вообще надо в постоянном подпитии поддерживать. Чтобы разжались они. Знаешь, как им всем расслабленность на пользу идет? И как они потом благодарны тебе за нее становятся?
– Так как поддерживать их? – спросил я. – Подливать, что ли, постоянно?
– Да по-разному можно, – уклончиво ответил Илюха, как будто не хотел открывать мне всех своих секретов.
Но он хотел. Если бы я спросил, он бы открыл, не было у него от меня секретов. Просто я не спросил.
Глава 2
Пять с половиной часов до кульминации
Потому как цифры на уличных часах короткой своей стрелкой уперлись в цифру «семь», а тонкой показывали упорно на географический север. А значит, пора было приступать к боевой операции по проникновению в театр.
Хотя, если честно, была она совершенно не боевая и даже не совсем операция – так, плевая привычная рутина. Которая ни мастерства не требовала, ни изобретательности, ни тщательно подготовленного плана, как требовали некоторые другие наши филигранно отработанные операции (Читай, например, «Попытки любви в быту и на природе»). Нет, эта даже напряжения творческого не требовала.
А все потому, что обладаю я одним небольшим, но редким талантом – некоторые деятели культуры и прочие связанные с ними администраторы принимают меня за кого-то из своих. И всюду пропускают. То ли я им кого-то напоминаю, то ли у меня просто внешность такая типажная, но они меня постоянно с кем-то путают. Даже не с кем-то конкретно, а просто с общепринятым образом, может быть, актера, а может, и режиссера – я не выяснял, не знаю.
Просто овал и черты моего лица совпадают с их представлением о неком усредненном образе «деятеля различных культур». И вот начинают они тужиться и напрягаться, и припоминать, и уже близки порой, но все равно не могут до конца… И ругают за это свою короткую память.
Иной скажет: «Во, повезло парню с талантом». А я отвечу: «Тоже мне, талант». Нет чтобы я членам кремлевского аппарата кого-то родного напоминал и они меня пускали бы всюду, куда сами запросто заходят без стука. Или хотя бы ребятам из московской мэрии со всеми их новостройками в центре. Ну, а если не столичным молодцам, то можно и нормальным мужикам из Нефтекамска напоминать. Именно кого-то близкого и родного, кто чувства добрые пробуждает. И у кого тоже хочется пробудить добрые чувства.
Так нет, только над деятелями культуры и над театральными администраторами власть моя простирается. Да и то шаткая, призрачная, нематериальная. Будто я Гарри Поттер какой, только значительно старше. Даже обидно за собственную мелкоту. Подумаешь, билеты в театр или на еще какое культурное представление. Я и бываю там, лишь когда случай представится. Вот как сейчас.
Мы еще раз отглотнули напоследок из соломинки, закрутили горлышко винтовой крышкой и уложили плоскую бутылочку сохранно во внутренний карман приличного Илюхиного пиджака. И ринулись на уже не очень молодых, но еще крепких билетерш. Которые и преградили нам тут же.
– Добрый день, – представился я тетенькам. – А нельзя ли позвать главного администратора, – попросил я, зная по опыту, что чем главнее администратор, тем больше я ему кого-то напоминаю.
В принципе я и этим бабулькам напоминал, и они бы пропустили, нарушив ради знакомого моего образа строгую билетерскую дисциплину, но посадили бы со страху куда-нибудь далеко от действия. А нам надо было близко, в самую его гущу.
– Вам Людмилу Альбертовну? – задала вопрос одна из бойких теть, смотря мне мучительно прямо в глаза. И тужась, тужась, тужась…
– Да, да, именно Людмилу Альбертовну, – согласился я.
– Если она самая главная, – зачем-то встрял Илюха, который обычно без моего указания никогда в подобные разборки не встревал. Тем более в такие незамысловатые. Я же говорю, плевое было дело, я и один, без помощи со стороны, с такими справляюсь запросто.
Я взглянул на Илюху и тут же понял, что он всасывал из соломинки, очевидно, большими всасываниями, чем делал это я. И, похоже, несколько выпал из баланса. Не сильно выпал – со стороны, может, и не видно, но я в Илюхе разбирался, как сапер в мине, и не ошибался в нем ни разу.
– Людмила Альбертовна и есть главная, – заверил я его, потому что только главных администраторов могут звать «Людмила Альбертовна». У младших почему-то совсем другие имена.
А вот и зацокали по театральному настилу высокие каблучки и появилась та самая Людмила Альбертовна, которая ничем не была хуже своего красивого имени с отчеством. Нарядная, ничуть не озабоченная, а наоборот – гостеприимная, с приветливой такой, почти что искренней улыбкой, она, еще на расстоянии, еще на подходе к нам, принялась припоминать мое, как ей казалось, знакомое лицо и фигуру. И, похоже, припомнила, вот только никак не могла восстановить в памяти такое близкое, вертящиеся на языке, но постоянно ускользающее имя.
– А… это вы… – сказала она гостеприимно, вкладывая в «вы» всю свою неловкую забывчивость. – Рада, очень рада. Давно вы нас не баловали своим посещением.
Она действительно была рада мне, похоже, искренне рада. И все-таки за ее улыбкой пряталось замешательство и напряженная мозговая работа: конечно же, она знает этого молодого мужчину. Но вот кто он точно – дирижер ли, живописец, кинематографический деятель или, наоборот, театральный? А может, и скрипач какой? Этого она вспомнить не могла.
– Да вот, все дела да дела. Сами знаете, как плотно у нас иногда бывает, – вздохнул я банально, как всегда вздыхал в таких случаях.
– Понимаю, – согласилась администраторша и еще раз улыбнулась. И теперь не только улыбка у нее получалась приветливой, но и вся она стала именно такой – в смысле, приветливость перешла на все остальные части ее очень хорошо одетого тела.
– А Марк Григорьевич знает, что вы к нам в гости зашли? Вот ведь он будет рад. – И она сделала еще одну мучительную попытку нащупать в памяти мое почти ощутимое, теплое от близости, но все же неловко теряющееся имя.
– Да нет, я не успел его предупредить, – ответил я сущую правду, так как понятия не имел, кто такой этот самый Григорьевич. Уж не главный ли здесь режиссер? А может, директор? Или импресарио, так сказать? – Но мы к нему обязательно позже заглянем, после спектакля. Он у себя будет?
Она попыталась что-то рассказать про Марка Григорьевича, но я, не дожидаясь, продолжил:
– А сейчас позвольте представить вам моего ближайшего товарища, Илью Вадимовича. Который, кстати, является членом ЦК партии.
– Правда? – еще больше обрадовалась сладкая женщина и теперь стала вглядываться в моего кореша, пытаясь вспомнить и его. Но вспомнить Илюху было тяжело. Так как он если и напоминал кого, то только самого себя, когда выпьет немного.
– А какой партии? – все радостнее и радостнее улыбалась Людмила Альбертовна.
«А действительно, какой?» – подумал я, рассматривая Илюху не менее пристально. Уже не партии ли большевиков, в смысле, партии текущей власти? Или меньшевиков, которые сейчас коммунисты? Или кадетов из разных союзов демократических сил? А может, эсеров, может, левых? В наше время много всевозможных эсеров легко на память приходят.
Да, непросто было выбрать, к какому конкретному ЦК вот так с ходу отнести Белобородова. Так как Илюха в своем пристойном костюме с галстуком и белой сорочке, с его вполне солидным, импозантным видом мог оказаться членом ЦК многих из нынешних партий.
