Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Мышь поймала? — спросил Коля. — Так их сейчас везде полно.
— А может, крота? Вчера соседи их отливали, — предположила мать.
— Да нет же! Хорошее, особенное!
— Ладно, выкладывай, а то от нетерпения из фуфайки сама вот-вот выскочишь, — засмеялась бабушка.
— Из штанов не выпрыгни! — подал голос отец.
Я гордо положила на стол свою находку.
— Наше. С последней озимовки. Чудом сохранилось!
Яблоко выглядело как маленькое утреннее солнышко, излучающее теплый бархатный свет. Бабушка взяла его в руки и молча долго вдыхала удивительный запах. Она то улыбалась, то вздыхала, подняв затуманенный взор к потолку. И смотрела так глубоко, так тихо и печально, что все затихли.
— Божественно, — наконец прошептала она.
Восторг озарял ее печальное лицо золотистым отсветом благоговейного... Из неведомых тайников души, из глубины ее сердца поднимались волны радости и грусти. О чем она думала, что вспоминала? Какие струны задела, потревожила?..
Отец разделил яблоко на шесть частей. Взрослые ели и восхищались, а мы с братом надкусили, почувствовали всю прелесть плода и спрятали в заначку. Мои руки еще долго сохраняли тонкий аромат. Я прикладывала их к лицу, закрывала глаза и попадала в рай.
ГЕОГРАФИЯ
Идет урок географии. Вера Николаевна монотонным голосом пересказывает очередной параграф и, не вставая со стула, тычет указкой в карту. Ее пресный голос служит хорошим фоном для мечтаний. «Я уже в Африке. Нещадно палит солнце. Ярко-желтый песок... Почему ярко-желтый? Под таким солнцем он должен выгорать. Бледно-желтый песок. Ветер формирует барханы. Я попадаю в зыбучие пески, нет воды, меня мучают миражи, но я упорно ползу...»
— Всех галок в окне пересчитала? Паришь в небесах? В облаках витаешь? Узрела неведомое? Конечно, птичек несравненно приятнее считать, чем географией заниматься. Может, в переплете старой двустворчатой рамы сводчатого окна обнаружила залежи полезных ископаемых? Сосредоточься на восприятии урока, — слышу я громкий скрипучий окрик.
Воображение мое забуксовало и застопорилось, утонув в серых, банальных фразах. С излишней поспешностью вернулась из «путешествия». Краски вокруг поблекли. За окном застыла, как нарисованная, картина туманного утра. Голые кусты облепили воробьи. Тускло блестит после дождя на дороге глина. Вдали маячит лес черным, зловещим, расплывчатым пятном. Мерзопакостное настроение!
— Обрати ко мне свой просвещенный взор, — ткнула узловатым пальцем в мою сторону Вера Николаевна.
Ее взгляд безразлично блуждает по мне, словно я неодушевленный предмет, потом соскальзывает и так же безразлично плывет по классу. Я глубокомысленно уставилась на карту, но думаю о другом. «Почему Вера Николаевна не уважает себя? Ученики по наследству передают, что она никчемный человек, неинтересный учитель. Наш класс тоже довольно быстро уяснил многочисленные развлечения на ее уроках, и в знак протеста мы нередко устраиваем тарарам. Не бесятся у нее только ленивые».
Слышу нейтрально-вежливый, даже чуточку грустный голос:
— Слежу за глумливыми, бессердечными черными глазами и думаю: «Что из тебя получится?» Не могу поручиться за правильность моего прогноза, но взгляни правде в глаза: более чем очевидно, что ты вырастешь подонком, раз не понимаешь, что учеба — дело исключительной важности. Учителя все как один говорят тебе об этом?
Оглядываю класс. О ком она так резко? Жестоких среди нас нет. Воображение у «географички» разыгралось. Отчего с ней случилась такая перемена? Что ее задело за живое? Кто так сильно испортил ей настроение? Наблюдаю привычную возню. Все как обычно. Шевельнулась жалость к учительнице. Даже заметила, что у нее янтарно-карие глубоко запавшие глаза.
Вернулась к воспоминаниям. «На прошлой неделе Вовка Корнеев снял на перемене тесные пыточные ботинки, чтобы ноги отдохнули. А ребята подвесили к потолку за шнурок один ботинок и раскачивали до тех пор, пока «Веруся» не разозлилась. Было очевидно, что урок не состоится. Вера Кобыльская и Валя Кискина пытались стащить пацанов с парт, но этим только раззадорили одноклассников. По правде сказать, я сначала тоже переживала, ерзала на месте, чувствовала неловкость за поведение мальчишек.
Учительница долго терпела, потом разразилась криком на Сережку Лобанова, по ее мнению, главного зачинщика безобразия: «На моей памяти еще не случалось подобной выходки! Ты порядком устал, перетрудился. Тебе надо восстановить силы в коридоре, там без помех можешь вести себя как заблагорассудится. Вон из класса! Подсобить? Повторять не намерена. Конечно, следовало бы посетить директора... Не понимаешь? В таком разе ты совсем глуп... Я не собираюсь ущемлять твое право на отдых за дверью. Мне не надо, чтобы ты подвизался тут в качестве шута горохового или обалдуя».
Витя Стародумцев принял ругань на свой счет, не захотел услышать последних слов и с достойной восхищения быстротой покинул насиженное место. «Испарился? — кричит учительница. — Вольному воля и попутный ветер!» Гвалт, гомон. Класс ходуном ходит. Признаюсь: в такие минуты я не выношу учительницу. Она мне кажется невзрачной, несимпатичной... Раздраженно отвернулась к окну.
Вдруг слышу стон, а потом и плач навзрыд. В чем дело? «Веруся» запустила в Серегу чернильницей, а попала в Веру. Форма у нее единственно приличное платье и для уроков, и для праздников. Школа покупала. А теперь оно в темно-фиолетовых пятнах... Класс обомлел и мгновенно замолк. Гримаса огорчения не возникла на лице учительницы, она только растерянно пообещала помочь очистить пятна. Мы понимали, что это невозможно. Мальчишки переживали свою вину. Глаза от парт не отрывали.
Вера Николаевна, успокоилась, округлила глаза, проплыла в конец класса с надменностью гусыни и бесстрастным голосом обратилась к Вовке: «Преуспел в науках? Наверное, много знаешь, раз болтал больше всех? Отправляйся к карте». На лице мальчишки растерянность, понимание неизбежности выхода к доске. Потом он собрался, состроил честную наивную гримасу и нехотя, нога за ногу, поплелся к доске. Отвечал запинаясь, невпопад в тщетной надежде, что кривая вывезет. Мямлил, что читал и все перезабыл, что неслыханно много задают уроков. Класс тихо, но дружно вторил ему. Теперь Вовка с искренним желанием выкрутиться уставился на меня в простодушной уверенности, что я-то уж точно приду на выручку и подскажу. Но учительница встала грудью за моей спиной, и я принялась внимательно разглядывать на карте мира затейливой формы береговые линии, острова. Меня заинтересовал странный выступ на африканском материке. Складывалось впечатление, будто Африку кто-то в порыве ярости оторвал от Азии.
«Ты совершенно невозможный сегодня. Говоришь через пень колоду. Весьма прискорбно. Нечего пенять на других, если не умеешь с пользой употреблять свой ум. Наперекор логике продолжай в том же духе — станешь вровень с хулиганами и отправишься в колхоз волам хвосты крутить. Там быстро тебя вышколят. Вот в чем сермяжная правда жизни! Может, ты не прочь сейчас отведать наказание?» — со вздохом говорит учительница, с сухим шелестом нервно потирает руки и вызывает другого.
Слышу: опять географичка взывает к чьей-то совести: «Что за возгласы и кудахтанье на задней парте? Кто это снова портит мне настроение? Никогда не смолчишь. Немного покуражился и хватит. Не время для бурных дебатов. Дерзишь, дерешься. Обнаглел от безнаказанности. Пора тебя приструнить. Жди неприятностей от матери. Не сойдет тебе с рук недостойное поведение!»
Вроде бы и повода особого не было, но реакция «Веруси» в этот раз на ответ у доски Вальки Панчуковой оказалась непредсказуемо бурной: «Когда, наконец, тебя посетит озарение? Вечно у тебя в одно ухо влетает, в другое вылетает! И на глазах шоры. Отлыниваешь? Чего раскисла? Не вплела благоухающих лавров в венок славы своего захваленного класса. А ты обжулить меня хотел? Не наизусть — по шпаргалке шпарил! Оплошал, братец. Нет, каков гусь! Не верю тебе ни на йоту. Возмутительное хамство с твоей стороны. Никаких духовных прозрений, лишь бы отбрыкаться. Знаю твои штучки-дрючки, отговорки. В них одно недоразумение таится! Даю последний шанс, ничтожный строптивый мальчишка», — надавала учительница словесных «оплеух» Потанову Вальке.
