Империя света - Енха Ким
Киен достал свою печать, и она проставила ее в нескольких местах заявления.
— Какую сумму вы хотите внести на счет?
Он вытащил из кошелька миллион вон и передал операционистке. Она положила деньги в ящик и сделала отмету в сберегательной книжке. Киен протянул руку за документами и встретился с ней взглядом. Как и кассирша в магазине, она молча подавала ему какой-то знак. Он раскрыл книжку. На одной из страниц было что-то написало бледным карандашом. Это был семизначный южнокорейский номер телефона и чье-то имя. Под именем была еще одна строчка: «Прошу вас, передайте, что со мной все в порядке». Он посмотрел на девушку, но она отвела взгляд и принялась наводить порядок на столе.
— Всего доброго! — попрощалась она.
Киен был озадачен. Возможно, она действительно хотела передать весточку семье на Юге. Однако высока была вероятность того, что это была специальная уловка с целью проверить его. Киен остановился в нерешительности, и это секундное колебание лишило его твердости. Он повернулся к двери и вышел из банка. На улице он остановился и посмотрел по сторонам.
«Никогда не стойте бесцельно посреди улицы. Это в первую очередь бросается в глаза. Иди вперед, неважно куда», — постоянно напоминал им Ли Санхек. Киен умеренным шагом направился к универмагу. Войдя внутрь, он первым делом нашел туалет. Он расстегнул ширинку и, пока справлял нужду, левой рукой достал из кармана банковскую книжку. «Прошу вас, передайте, что со мной все в порядке». Он с усилием потер большим пальцем карандашную запись. Буквы и цифры, наполненные чьим-то отчаянием, смазались до неузнаваемости. Но зловещее черное пятно на их месте никак не сходило. Киен выдрал целиком страницу, порвал ее на клочки и засунул в рот. Плотная бумага была жесткой, как пересушенная рыба. Он пытался прожевать ее, изо всех сил работая челюстями и языком. После долгих мучений бумага, наконец, поддалась и размякла. Киен тщательно смочил слюной комок бумажной массы и на счет три проглотил его.
Теперь, двадцать лет спустя, он стоял посреди настоящего Сеула. Что стало со всеми теми людьми? Может, они и есть то будущее, которое ждет меня по возвращении? Мне тоже придется остаток жизни провести в том месте? Но сможет ли эта страна просуществовать так долго?
Киен прошел вереницу ювелирных магазинов и остановился перед «Лоттерией». У него пересохло в горле. Он вошел внутрь и заказал колу.
— Одну колу. Маленькую. И поменьше льда, пожалуйста.
— Маленькая кола. Одна тысяча вон. Спасибо.
Теперь все это получалось у него гладко и естественно. Но когда он только попал в Сеул, именно «Лоттерия» больше всего наводила на него страх. В том тоннеле под Пхеньяном никаких ресторанов быстрого питания вроде «Макдоналдса» не было. Тогда, в 1986 году, на Юге они тоже всего несколько лет как появились и еще были в новинку. Табличка на стене этой «Лоттерии» гордо гласила: «САМООБЛУЖИВАНИЕ», — и Киен долго крутился у входа, пытаясь понять, как это самообслуживание устроено. Пока одни люди подходили к кассе, другие несли куда-то подносы, выбрасывали содержимое и выходили из ресторана, даже не заплатив. Все, даже маленькие школьники, естественно и без единой запинки выполняли одно действие за другим, словно они специально где-то этому учились. При этом просто попросить у кого-нибудь помощи Киен не мог. Однажды он все же вошел внутрь и сел за один из столов. Он просидел там довольно долго, но никто к нему так и не подошел. Понаблюдав за тем, как люди подходят к кассе и что-то заказывают, он наконец понял, что здесь называлось самообслуживанием. Какое же это обслуживание, если посетитель сам делает заказ, берет поднос, а потом сам же убирает за собой? Но вскоре он привык. Ему пришлось приспособиться и ко многому другому, чему он не мог научиться в искусственном Сеуле под Пхеньяном.
Здесь, посреди многолюдного Чонро, он понемногу вспоминал облик страны, которую когда-то покинул. Воспоминания роились в его голове, словно мухи в жаркий летний день. Он взял соломинку и принялся пить только что купленную колу. Жажда отступила и сменилась минутной эйфорией. Киен с шумом втянул последнюю каплю сладкого напитка.
22Мари медленным шагом шла по улице. Она не из тех, кто мучительно рассуждает о жизненных проблемах, однако в этот раз все было по-другому. В такие моменты хочется остановиться и выкрикнуть, как в баскетболе: «Тайм-аут!» Исход игры еще не был предрешен. Она все еще была впереди с отрывом в очках. Но противник решительно наступал, и атмосфера на поле сражения благоволила уже не ей. Она понимала, что если так будет продолжаться, перелом в игре неизбежен, и вернуть инициативу станет непросто.
С чего все пошло не так? Каждый раз, когда Мари бросала прежнюю работу и снова садилась за стол писать резюме, она пыталась определить тот поворотный момент, когда жизнь ее начала отклоняться от курса. Иногда она думала о том, что, возможно, ее профессиональная карьера тут ни при чем, а все дело в семейных проблемах. В такие минуты ее мысли неизменно обращались к матери.
Мать Мари еще в довольно молодом возрасте начала страдать депрессией. До конца восьмидесятых она даже не знала, что это болезнь, а когда узнала, начала принимать лекарства, но они ей мало помогали. Депрессия матери словно толстое ватное одеяло накрыла всю семью. Отец Мари, Чан Икдок, чьей единственной гордостью в жизни было появление на свет в один день с Рикидодзаном, не мог без боли в сердце смотреть на жену, которая часами неподвижно лежала в темной комнате. Как всегда бывает при депрессии, по ночам мать Мари мучилась от бессонницы. Из-за того, что она не могла заснуть, ею постепенно овладевали мрачные мысли, которые еще больше отпугивали сон, и этот порочный круг длился всю ночь. Отец пошел за советом к католическому священнику и в разговоре с ним впервые осознал, что его жена больна. Однако и после этого мало что изменилось. Икдок окончил университет в Сеуле, но сразу вернулся в родной Кванчжу, где продолжил семейное дело по оптовой торговле спиртным и всю жизнь крутился среди людей, у которых несуразные болезни вроде депрессии не вызывали понимания. Он думал, что это, наверное, нечто вроде уныния, какое чувствуешь наутро вместе с похмельем после тяжелой попойки — только такая аналогия приходила ему на ум. Алкогольный бизнес кишел лоботрясами и сорвиголовами, и хотя сам Икдок таковым не был, вращаясь в этой среде, он волей-неволей всегда поддерживал с ними хорошие отношения.
«Знаешь, в деревнях по старинке, когда выпивают, немного выливают на землю, чтоб задобрить духов. Вот примерно столько и остается в итоге после всех этих налогов. Взяли свой налог при продаже — и хватит. Зачем потом еще какой-то НДС?» — время от времени разорялся отец Мари. Не будет преувеличением сказать, что вся его жизнь была битвой против налогов. В двух словах жизненную позицию Чан Икдока можно было выразить так: «Никаких бумажек». Квитанции и бухгалтерские книги он категорически отрицал. Вместо последних у него была записная книжка с цифрами и какими-то шифрованными записями, а чеки и квитанции заменяли личные связи и знакомства. Он не жил в том мире, где, потеряв квитанцию, повторно платят уже уплаченные налоги или присваивают деньги, не занесенные в книту учета. И это был не тот мир, где можно сослаться на отсутствие доказательств и притвориться, что все оплачено. В его мире нож и личные знакомства заменяли собой современные контрактные отношения, но в чем-то это была по-своему разумная и весьма эффективная система.
— Государство как бандиты, лучше с ними лишний раз не сталкиваться, — говорил он Мари, тихонько подсовывая несколько десятитысячных купюр полицейскому, когда тот остановил его за превышение скорости, — потому что при встрече они тебя каждый раз вот так обирают.
— В итоге все равно выйдет тридцать-сорок тысяч вон. Не проще ли просто заплатить штраф, когда придет квитанция?
Икдок с недоумением посмотрел на дочь и ответил:
— Но ведь тогда я окажусь у них на учете!
