Дмитрий Липскеров - Теория описавшегося мальчика
— Это снегири, видишь красные грудки… Зима кончится, и они улетят. На север.
— На поезде? — уточнил дотошный Витя.
Для гастролей импресарио Жагин принял в долгосрочную аренду целых два пассажирских вагона, с отделкой для VIP-пассажиров. Восемь люкс-купе с ванными и обычные для персонала. Он был профессионалом и рассчитал, что так будет экономичнее, да и комфортнее для его артиста. Меньше перемещений, а соответственно внимания. Из своих бывших домочадцев Жагин взял лишь рыжего охранника Митю. Он ему казался смышленым.
Когда поезд тронулся, Жагин сделал ряд звонков и убедился, что все идет как запланировано. Весь Ковров был завешан афишами, гласящими:
«Впервые в гастрольном туре ЧЕЛОВЕК-КСИЛОФОН! Он перевернет ваши души! Духовная и народная музыка».
А внизу афиши в рекламных целях Жагин указал собственную фамилию, понимая, что если народ придет, то именно на него.
У Жагина болела голова. Сильно болела. Он то и дело глотал обезболивающее, но муки лишь на время становились терпимее, а потом вновь — яростная боль.
Импресарио лежал на кровати в своем купе, зажав уши руками. Ему казалось, что голова в прямом смысле слова трещит по швам. Жагин сдерживал стон отчаяния, вновь мучился и пил коньяк.
Менингит, думал Андрей Васильевич. Эта мерзкая птица внесла заразу в его кровь, и на этих гастролях он загнется. В Коврове! Какая насмешка судьбы! Жагин даже улыбнулся. Когда-то, в девяносто пятом, вот в таком же маленьком заштатном городке его артист, молодой вокалист, выпил несовместимую с жизнью дозу алкоголя и скончался возле занюханного ресторана от мгновенной остановки сердца. Жагин тогда его сам и нашел. Правда, несложно было. В городке был один морг. Его ночью открыли, сделали одолжение для столичной знаменитости, и среди бомжей и простых умерших, лежащих вповалку, он раскопал тело своего несостоявшегося проекта и положил на его мертвую грудь иконку.
Если Жагин умрет в Коврове во время тура человека-ксилофона, его тоже найдут где-нибудь в морге, в котором температура будет плюсовой, а его и без того жирное тело раздует беспредельно. Все газеты и таблоиды напишут, что в конце жизни у самого известного продюсера России поехала крыша и он послал на х… Саму Первую… Ну и второго и третьего он тоже послал на то же расстояние… Похороны Андрея Васильевича Жагина будут сиротскими. Никто не придет. И Ваганьковского не будет.
Следующий приступ головной боли оказался таким, что импресарио перестал думать вовсе. Лежал отключившись…
Проснулся Андрей Васильевич уже в Коврове с совершенно ясной головой. Она, поросшая коротким седым ежиком, не болела вовсе. Жагин улыбнулся, встал с кровати бодро и совершил все утренние надобности, после которых позвал бортпроводницу Верочку. Просил накрывать завтрак, а пока прошел в соседнее помещение, где нашел Настю сидящей на стульчике и грустно смотрящей из окна поезда на провинциальный городок.
Красивая женщина, вновь оценил Жагин.
— Волнуетесь? — поинтересовался.
— Есть немного, — она улыбнулась по необходимости.
— Здоровье Ивана Диогеновича?
— Все в порядке.
— Вот и замечательно. Не желаете со мной позавтракать?
— Я уже… Ивана Диогеновича нужно готовить к концерту.
— Да-да… — Андрей Васильевич развернулся направиться восвояси. Вспомнил: — Набросайте, пожалуйста, очередность номеров. Это для конферансье. Здесь будет конферансье и все по старинке.
— Конечно, Андрей Васильевич.
Жагин вернулся к себе и набрал несколько местных телефонных номеров.
— Что губернатор?
— Пятьдесят на пятьдесят, — ответили на другом конце.
— Вице?
— Шесть человек. С супругой, ее подругой и тремя детьми.
— Хорошо… Бизнесмены, пресса, телевидение?
— Все по плану.
Следующий разговор состоялся с неким Алексеем, который отвечал на вопросы четко, по-военному.
— Сколько?
— Двадцать человек, — доложил Алексей.
— Профессионалы?
— Пятнадцать молодых — для сдерживания фанатов. Но обученные. С нами работали много. Ну и пятеро, вы их знаете…
— Привет пацанам!
— Обязательно.
— Отбой.
Жагин позвонил какой-то Мякининой и удостоверился, что корзины с цветами закуплены, люди, которые будут выносить их на сцену, оденутся во все самое лучшее.
— Только чтобы не одни старухи! — прикрикнул Андрей Васильевич.
Потом Жагин позавтракал отличной яичницей с ветчиной, двумя гренками с сыром «Виола» и запил еду тройным эспрессо.
Лег полежать с газетой. Он всегда думал, когда читал прессу.
Голова заболела внезапно и на сей раз с такой силой, что импресарио на мгновение потерял сознание. Когда пришел в себя, боль, к счастью, исчезла.
— Да пошла ты в жопу! — заорал Жагин.
— Это вы мне? — донесся из-за двери голос бортпроводницы Верочки.
— Что ты, милая! Это я по делам!
— Может, чаю с травами? — предложила Верочка. — Успокаивает. Я умею.
— Давай чай, — согласился Жагин.
Мальчик Витя, увернувшись от поцелуев приставучей бабушки, вновь указал на вагон с птичками и, утерев с румяной щечки дешевую помаду, сказал:
— Птички прилетели… Мама, а это север?
Мать, оглядев обшарпанную станцию города Коврова, ответила философски:
— Да, сынок, это север. Для нас — север…
Все было готово к концерту.
Ивана привезли специальным транспортом и занесли с черного хода в здание местной филармонии. Лицо имело выражение полной отстраненности, опять поражало бледностью, и Жагин, чье физическое состояние также оставляло желать лучшего, боялся, как бы ксилофон не загнулся до начала концерта.
Но здесь пошли випы.
С бизнесменами Жагин здоровался кивком головы, тотчас забывая фамилии и лица. Прессу привечал демократично: мол, для вас, ребятки, все условия, располагайтесь. Хлопал по плечам… Зал тем временем наполнялся. Ковров редко баловали чем-то столичным, а когда народ прознал, что будут мэр и сам губер, то недорогие билеты, в стоимость которых входили два бутерброда с колбасой и стакан минералки, разошлись довольно бойко. Только балкон закрыли, боясь, что ксилофонная музыка не достанет так далеко. Жагин понимал, что это — Ковров, а в каком-нибудь Новосибирске горожане на знать не купятся. Им настоящая звезда нужна. Но, как говорится, шаг за шагом!
В зале появились парни в черных костюмах.
Не мои, понял Жагин по покрою профессиональной одежды. В такое не оденутся. Значит, мэр или губернатор. У вице такого ресурса нет.
К первому ряду, улыбаясь на все стороны света, не торопясь, походкой молодого Бельмондо двигался губернатор области. В отличном костюме, волосы — соль-перец, взгляд орла, назначенец Президента страны, он вел, а точнее подтаскивал, к сцене маленькую круглую супругу, свою ровесницу, однокашницу по Горному институту, губернаторшу Валентину Карловну Шмакову. Ее крошечные ушки сверкали пятикаратными бриллиантами. На круглых пальцах тоже что-то светилось, а золотое платье восхитило местную знать.
Губернатор протянул Жагину руку и улыбнулся, чтобы показать идеальный с косметической точки зрения рот. Американские вениры на зубах делали руководителя лет на десять моложе, а потому в десятом ряду, на пятнадцатом месте, удобно расположилась Марина Веснина, красавица двадцати пяти лет, в скромном, но очень дорогом платье. Из украшений — только нитка жемчуга на прелестной шее. Марина Веснина искренне любила губернатора, который почти еженощно обещал ей развестись с Карловной и жениться на молодой женщине. Вот только Президент с работы отпустит — и сразу!..
Жагин пожал руку губернатору с удовольствием. Ладонь крепкая и сухая. А вот губернатор ощутил влажность кожи известного продюсера, но виду не показал.
— Поразили вы нас, Андрей Васильевич! — покачал головой губернатор и дал супруге поручкаться с влажной знаменитостью.
— Чем же? — развел руками импресарио.
— Девушку бросили на произвол!
— Какую? — Жагин искусно делал вид, что не понимает.
— Нашу Народную! СССР!
— Ах, — притворился смущенным продюсер. — Вы об этом?.. Ну, в одиночестве она не умрет!
— И имидж сменили! — вдруг проявилась Карловна.
Здесь появились и мэр, и вице — одновременно. Тоже поздоровались неформально и проехались по Жагину в стиле желтой прессы. Потом несколько политических сплетен, как всегда два свежих анекдота от Салтыкова-Щедрина, ну и начали рассаживаться.
Жагин попал между Карловной и женой мэра. Обе пахли, как парикмахерская на Петровском бульваре в шестьдесят девятом году. И тут к нему вернулась такая адская боль, что только сильнейший характер не давал Андрею Васильевичу потерять сознание до начала выступления.
