Дэвид Бэддиэл - Время спать
— Э… А мне объясняли, что все дело в распределителе.
Он пристально смотрит на меня, будто предупреждая: «Не надо заводить этот разговор. Даже не пытайся». Тестостерон в воздухе — хоть ножом режь.
— Распределитель мы уже починили, — объясняет он, и в его словах ясно слышится: «домкрат». — Но сгорел он именно из-за толкателей клапана. Видите?
Не вижу — я как слепец, вопиющий в пустыне.
— Вы можете забрать машину хоть сейчас, но если не заменить толкатели клапана, то через пару недель распределитель опять сгорит.
И тут я вспоминаю: точно! Ведь в мастерских не чинят машины. Не чинят, а просто выясняют, что еще с машиной не так. Ремонт тормозов обернется осознанием факта, что подтекает трос акселератора; починка фар приведет к проблемам с выхлопной трубой; а если они не смогут ничего найти, то скажут, что габариты слишком тускло светят.
— И во сколько мне это обойдется?
— Что?
— Замена толкателей клапана.
Механик идет в сторону чудовищно убогой стойки приемной, за которой скучает единственная в этом фаллоцентрическом царстве женщина. Эта жертва химической завивки лениво листает «Космополитен», не обращая внимания на три надрывающихся телефона. Через какое-то время он возвращается с огромной синей папкой в руках, он открывает ее и бегло просматривает сотни две заляпанных машинным маслом листов — наверное, демонстрируя тем самым, что цена, которую он назовет, придумана не им.
— Сотни две, — выдает он, захлопывая папку.
— Две сотни? Я ж на пособии!
Механик пожимает плечами: вроде бы то же самое делала бабушка, но у механика получается по-дурацки, как у последнего шлимазла[6], и кажется, будто это совсем разные действия. Пожимая плечами, она словно говорит: «Жизнь! Любовь! Время! Страдание! Кто знает?..»; у него это превратилось в «Не, чувак, это уже твоя проблема».
Я ухожу оттуда, лелея надежду все же вернуться с двумя сотнями фунтов, необходимыми для замены этих несчастных толкателей клапана (это ж надо было такое придумать — «толкатели клапана»). Пожалуй, придется написать пару статей.
— И что бы вам из этого подошло?
Сотрудник службы занятости населения Джон Хиллман смотрит на меня не без издевки. Он сидит за столом, чуть наклонившись вперед, без малейшего движения. Руки сомкнуты, причем настолько сильно, что даже костяшки пальцев побелели, а именной значок сотрудника службы занятости, любовно приколотый к лацкану пиджака чуть выше положенного, слегка подрагивает, как будто, несмотря на все попытки казаться невозмутимой, чиновничья сущность мистера Хиллмана потрясена.
— Не знаю, Джон. Честно.
Хотя в разговоре с такими людьми я пытаюсь не упрямиться и не разговаривать снисходительно — они же не виноваты, что у них такая работа, — я не перестаю называть его просто по имени. Даже несмотря на то, что все в этом человеке — и поза «меня ты этим не удивишь», и костюм из супермаркета, и синяя рубашка с белым воротничком, и профессорские очки в толстой оправе, и безразличие к тому, что из ноздрей торчат волосы, и резковатый запах пота, и привычка теребить шариковую ручку, прежде чем что-то записать, и что они с женой, как мне кажется, спят на разных кроватях (весьма остроумно, поскольку если он в настроении, то может ползком преодолеть расстояние до кровати жены и удивить ее) — все это говорит о том, что передо мной именно мистер Хиллман, а не просто Джон. Знаете, многие люди — вы, я, все ваши знакомые — зачастую чувствуют себя так, будто им лет четырнадцать. Но есть и такие, которые ощущают себя именно на свой настоящий возраст, — как мистер Хиллман. Но я называю его просто по имени, чтобы позлить. Наверное, он знал, на что идет, нацепляя значок сотрудника службы занятости.
— Только не это, — продолжаю я, — повтори еще раз, что там было.
Мистер Хиллман размыкает руки и берет лист формата А4 зеленого цвета, лежащий прямо перед ним.
— Упаковщик, магазин «Сэйфвей», Холлоуэй-роуд, с семи до девятнадцати, пон. — пят., сто семьдесят фунтов в неделю, — четко зачитывает он ровным голосом написанное, не раскрывая сокращений. — Жестянщик, фабрика «Пик Фрин», Валворт, с девяти до половины шестого, пон. — чет., сто пятьдесят пять фунтов. Подмастерье каменщика, строительная площадка в Дагенхеме, по совм., пон., вт., ср., девяносто фунтов. Официант, кафе «Дженни», Уолтхемстоу, обеды и ужины, семьдесят фунтов плюс чаевые.
Он поднимает глаза, в которых нет и тени иронии. Закрыв лицо руками, массирую пальцами глаза.
— Вы в порядке?
— Да, — отвечаю я, отнимая руки от лица. — Просто устал немного. Сплю плохо.
Какое-то мгновение он молчит, почесывая пальцем правый висок.
— А «Калмс» не пробовали принимать?
— Джон… — это имя для меня как теплое одеяло, — а тебе нравится здесь работать? Нравится сидеть в огороженной кабинке посреди огромного офиса?
Он хмурится в ответ — а что еще он может сделать? — будто говоря: «Не надо заводить этот разговор. Даже не пытайся».
— А какое это имеет отношение к делу?
— Никакого. Мне просто интересно.
Не сводя с меня подозрительного взгляда, он отодвигается от стола.
— Нет, не очень, — говорит он. — Я здесь, чтобы помогать. Помогать в поиске работы. Мне приходится трудоустраивать самых разных людей: и тех, кто напивается к десяти утра, и тех, кто уверяет меня, что ищет работу, а на самом деле не вылезает из букмекерских контор, бездельники… матершинники… и, что самое страшное, — наклоняется он вперед, — несносные наглые типы, которые думают, что они слишком умные, чтобы честно отпахать хотя бы день.
— Я тебя понимаю, Джон, — киваю я. — Весьма справедливое замечание.
Я уже начал говорить его словами.
— Так почему ты не уйдешь с этой работы?
— Уйти?
— А кем ты хотел стать, когда был ребенком?
Он непонимающе смотрит на меня, лезет в нагрудный карман за ручкой, но передумывает. Я думаю, совершенно искренне думаю, что в тупик его поставил не сам вопрос «а кем ты хотел стать?», а вторая его часть: «когда был ребенком». Возможно, он никогда и не был ребенком. Возможно, он таким и родился: сформировавшимся, в костюме из супермаркета, с ноздрями, заросшими настолько, что птицы могли бы в них гнезда вить, — мистером Хиллманом.
— Космонавтом, — отвечает он. — Я хотел стать космонавтом.
He-а. Ты это придумал, а не вспомнил. Ты просто знаешь, что дети так говорят.
— Но в отличие от некоторых, — добавляет мистер Хиллман, бледно-серые глаза которого вдруг засветились от возможности прочитать нотацию, — я вырос. Я понял, что это неосуществимо. Я взялся за ум и нашел работу. И пусть она мне не всегда нравится, не можем же мы все быть космонавтами.
Это так. Мы не можем все быть космонавтами. Должен же кто-то и в Центре управления полетами сидеть.
— Дело все в том, что тебе может показаться, Джон, будто я до чего-то еще не дорос, будто верю, что все могут быть космонавтами. Но я не думаю, что люди должны проводить большую часть жизни, занимаясь тем, что им не по душе. По-моему, — говорю, вытаскивая из папки какой-то документ и поднося его к самому лицу мистера Хиллмана, — это значит предать то, что вложил в нас Бог. Предать жизнь.
Мистер Хиллман тяжело вздыхает. Ах, да он задумался, дурак. Так и знал, что у меня получится; в том, что Ник сошел с ума, все-таки есть свои плюсы. И не важно, что в глубине души я с наивностью шестиклассника верю в сказанное — я обставил все так, чтобы сложилось впечатление, будто я в любой момент могу запрыгнуть на стол и начать декламировать «Иерусалим» Блейка. Сейчас он меня выпроводит.
— А еще дело в том, — говорит мистер Хиллман, наклоняясь вперед (наши носы практически соприкасаются), — что вы, мистер Джейкоби, не сможете, изображая из себя душевнобольного, помешать мне принять меры, применяемые против тех наших клиентов, которые долгое время не могут трудоустроиться.
Он откидывается на спинку стула и протягивает мне зеленый лист формата А4.
— Либо вы беретесь за одну из этих работ или сами находите работу в течение месяца, либо я буду ходатайствовать о лишении вас пособия. Всего доброго.
Черт. Снова раскусили. Жаль, служба занятости не занимается ремонтом «доломитов». Пожалуй, придется написать пару статей.
13
Сейчас три часа ночи. Да, я знаю, что вас это уже не удивляет. Но я не лежу в своей синей спальне на кровати, глядя в потолок. Я не сижу в гостиной, глядя в телевизор. Я сижу в травматологическом пункте Королевской больницы, глядя на изможденную медсестру, которая в четвертый раз объясняет нам, что надо успокоиться и что врачи выйдут, как только смогут.
Этим вечером я встретился с Диной в первый раз после первого секса. И опять она оказалась в моей квартире — возможно, потому что мы оба понимали, какой свет на наши и без того неоднозначные отношения будет бросать присутствие Бена и Элис. Дина захотела в паб.
