Николас Дикнер - В поисках утраченного
После бесконечных крутых поворотов дорога вырывается на уровень моря и мчится прямо к воде. Каждый раз Ноа надеется, что автобус не остановится, а поплывет к горизонту.
При подъезде к Хуангриего дома встречаются реже. Придорожная полоса заполнена суденышками, рыболовными снастями, шаткими хижинами, и наконец появляется пляж Мария Либр. Скрежет тормозов, стон трансмиссии… Ноа и Саймон оказываются лицом к лицу с бескрайним океаном.
Саймон мчится через дорогу, через строй кокосовых пальм, вылетает на пляж, сбрасывая на ходу одежду, и нагишом, очертя голову бросается в прибой.
Ноа, ухмыляясь, раскатывает бамбуковый коврик точно в центре пляжа, откуда хорошо видно мальчика. Он просто зачарован огромным потоком энергии, бьющим из этого маленького Homo sapiens. Каждую минуту Саймон выскакивает из воды с новым сокровищем: золотой монетой, изумрудом, статуэткой из слоновой кости. Ноа встречает артефакты радостными криками и запихивает находки в старый пластиковый мешок — их импровизированный сейф, — который вскоре переполняется мокрыми камнями, осколками блестящего стекла и раковинами, тут и там сотрясаемыми рвущимися на свободу рачками-отшельниками.
До приезда на остров Маргарита Ноа никогда не бывал на пляжах, и это запоздалое открытие ошеломляет его. Пристально глядя на море, он снова испытывает головокружение, знакомое по огромным равнинам Саскачевана. Монотонный рев волн напоминает ветер в ячменных полях и приводит Ноа в состояние, благоприятное для сочинения безумных историй, которые он вечером расскажет Саймону.
Картина была бы совершенной, если бы не присутствие Бабушки, старой яхты, много лет назад брошенной у дороги и неуклонно разрушающейся. Иллюминаторы выломаны, корпус разваливается под тяжестью ржавчины. В нижней части кормы еще можно различить по остаткам краски название корабля (Бабушка) и порт приписки (Такспан, Мексика). Установленная на самодельные морские салазки, яхта напоминает зловещую болотную птицу, притаившуюся среди кокосовых пальм.
Ноа настороженно и со странной тревогой поглядывает на Бабушку. Старая яхта навевает мысли о прибывающих морем нелегальных эмигрантах, и он невольно представляет семью кубинских беженцев, которых когда-то унесло от Майами-Бич на этой старой ветхой посудине. Интересно, как бы сложилась его жизнь, если бы он вырос на лодке, а не в трейлере.
Ближе к вечеру в дальнем конце залива солнце неожиданно, без всякого предупреждения катится в море.
Прикрыв глаза ладонью, Ноа изучает небо. Вдали от берега Тринидада горизонт подозрительно темнеет. Высоко над территориальными водами собирается огромная дождевая туча. Правда, пока видны только легкие перистые облака, крохотные частички льда, плавающие в десяти тысячах метрах над уровнем моря.
Ноа снимает рубашку и ныряет за Саймоном, поскольку возникает реальная угроза, что у мальчика вырастут жабры и он навсегда останется в океане. С дразнящей беспечностью Ноа сажает маленького мятежника на плечо, выносит на сушу и, не обращая внимания на протесты, энергично растирает полотенцем. Эта сцена повторяется каждый раз, когда они приезжают на пляж. Саймон кажется прототипом нового человеческого подвида, полуземного, полуводяного. Но может быть, это просто нормальное поведение островитянина?
Они одеваются, тщетно пытаются вытряхнуть песок из одежды и, поглощая сандвичи с чоризо,[13] сделанные для них Марией, бегут, чтобы не упустить старый небесно-синий автобус, возвращающийся в Ла-Асунсьон.
Когда они приближаются к дороге, Ноа оглядывается и бросает последний взгляд на кокосовые пальмы. Бабушка на салазках, одинокая и грозная, похоже, наблюдает за ними.
Колониальные архивы
ШОССЕ 627, САСКАЧЕВАН.
По обе стороны дороги тянутся кукурузные поля, бесконечные, как Тихий океан. Ничто не прерывает горизонтального совершенства огромной равнины, разве что крохотный силуэт на юго-западе.
С первого взгляда он напоминает слона на подпорках с пагодой на спине. Силуэт постепенно растет, становится отчетливее, пока, наконец, не различается Бабушка, пересекающая прерию на железных салазках, словно в сюрреалистическом бродячем зверинце Сальватора Дали. Она приближается по диагонали, не обращая внимания на рельеф полей, прорезая в кукурузе широкую просеку. При каждом рывке раздается звенящий стон и с ветхого корпуса слетают огромные хлопья ржавчины.
Яхта пересекает шоссе 627 и исчезает на северо-северо-западе.
Ноа резко садится в постели с широко раскрытыми глазами и утирает пот со лба.
На часах пять утра, температура в комнате приближается к 30 градусам по Цельсию. Вряд ли ему теперь удастся заснуть.
Ноа включает прикроватную лампочку, с ворчанием потирает глаза, ищет на тумбочке книжку, но находит лишь одолженный Арисной экземпляр «Моби Дика» со страницами с загнутыми уголками. Он несколько раз пытался читать эту устрашающую книжку, но тщетно; Герман Мелвилл навевает на него скуку. Если подумать, не лучший ли это способ вернуть сон? Книжка раскрывается сама по себе на главе 44. Ноа бегло просматривает несколько абзацев, но образ Бабушки все еще тяжким грузом лежит на его груди.
Ноа бесшумно встает и выходит в коридор.
В соседней комнате крепко спит Саймон, раскинув ручки и ножки, как маленькая морская звезда. Стоя в дверях, Ноа размышляет над детским сном, не потревоженным никакими фантомами.
Ноа закрывает дверь и выходит на патио ждать рассвета.
За четыре года ссылки на острове Маргарита Ноа подружился лишь с одним человеком: Бернардо Баесом, секретарем, хранителем и директором колониальных архивов Ла-Асунсьона — архивов, состоящих из не более нескольких дюжин ящиков, запихнутых в забытую всеми каморку здания муниципалитета.
В подростковом возрасте у Бернардо была великая мечта. Он хотел стать специалистом по морской археологии и жить на Средиземноморском побережье. Каждую ночь, погружаясь в бирюзовые воды своего наваждения, он находил обломки финикийских кораблей, александрийских сфинксов, затонувшие амфоры. В 1993 году он уезжал изучать историю в Каракас, то был первый этап центробежного путешествия, которое — теоретически — должно было уводить его все дальше и дальше от родного острова.
Он наслаждался свободой в столице два года, пока его отец не утонул во время ловли рыбы. Бернардо вернулся домой на похороны и решил остаться на несколько недель, чтобы помочь матери, которая непреклонно отказывалась покидать Маргариту. Предполагалось, что договоренность временная. Затем она переросла из временной в промежуточную, из промежуточной в постоянную, и теперь, четыре года спустя, Бернардо все еще бултыхается в засасывающей рутине пропитанного солнцем острова. Он нехотя работает в колониальных архивах — малооплачиваемая синекура, чуть приличнее, чем продажа ожерелий из морских раковин туристам. Никто никогда не приходит ковыряться в архивах, кроме старого Салисара Рамиреса, тихого столетнего специалиста по генеалогии, которого чуть ли не через день запирают на ночь в каморке.
Нет нужды говорить, что Бернардо каждое утро радуется Ноа, как спасителю.
Приятели закатывают рукава, садятся за огромный письменный стол и играют в шашки. С начала рабочего дня до закрытия они часами лениво передвигают шашки, попивают слишком сладкий растворимый кофе и обсуждают морскую археологию, венесуэльскую политику и местные сплетни. Ноа поправляет французский Бернардо, а тот в свою очередь поправляет испанский Ноа.
Бернардо, единственный на всем острове, знает правду о Ноа, и это знание обязывает его опровергать любые местные слухи. Если ему задают вопросы, он уверяет, что Ноа денно и нощно трудится над докторской диссертацией по гарифуна. Дружба иногда гораздо важнее правды.
Когда Ноа доверился Бернардо, тот от души посмеялся:
— Если бы люди только знали, что в действительности находится в архивах!
Действительно, большинство интересных документов превратилось в пепел в 1816 году во время Войны за независимость. От подлинных архивов не осталось ничего, кроме связок генеалогических записей с вкраплениями документов, относящихся к основанию церквей, гибели неизвестных судов, и земельных реестров, вперемешку валяющихся примерно в трех десятках картонных ящиков и издающих в очень влажные дни неистребимый запах дыма.
Именно это зловоние копоти царит в каморке, когда там ровно в девять утра появляются Ноа и Саймон.
Саймон входит первым, ужасно довольный, хотя, если серьезно поразмыслить, день в архиве не идет ни в какое сравнение с днем, проведенным на пляже. Потирая ручки, Саймон пересекает помещение и с уверенностью постоянного посетителя открывает один из шкафчиков, достает цветные карандаши и пачку белой бумаги. Удовлетворенный количеством необходимых принадлежностей, он садится в конце стола и начинает рисовать.
