Хосе Сампедро - Река, что нас несет
— Моя жена вот-вот родит, она кричит благим матом. Ай, моя бедная женушка! Ай, моя милая!
Народ разразился хохотом. Из двери таверны на носилках, сделанных из двух багров и пледа, вынесли корчившегося в муках Балагура. На нем была длинная блуза, из-под которой выпирал огромный живот.
— Ой, мамочки! — кричал он. — Ой, пресвятая матерь божья! Сжалься надо мной, и я поставлю тебе такую же большую свечу, как рога у быка Сотондо!
Альгвасил с достоинством ретировался. Сельский алькальд не знал, как ему реагировать на это неожиданное добавление к традиционной программе. Он посмотрел в сторону подмостков, чтобы по поведению Руиса угадать, прогонять ли с площади шутников или нет. Но Бенигно сам оглушительно хохотал.
— Эй, Леокадио! Раз нет доктора, уважь ты просьбу сеньоры!
Из толпы вышел обшарпанный, заросший щетиной старик с сизым от чрезмерного пристрастия к вину носом. Увидев на арене местного балагура, публика возликовала, надеясь еще повеселиться. Кинтин продолжал жаловаться:
— Ох! Правду говорила мне матушка, от мужчин только одно страдание! Ох! Если бы им пришлось рожать, род человеческий скоро бы пресекся.
Благочестивые матроны согласно кивали своими пучками, уложенными на макушках. Балагур, которого проносили мимо громко хохотавшей старухи, сказал ей, делая вид, что очень хочет пить:
— Сеньора, не дадите ли вы из сострадания к ближнему немного святой водицы на худой конец? Сжальтесь надо мной, завтра такое может приключиться и с вами!
Беззубая старуха умирала от смеха. Какой-то старик бросил ому флягу с вином, и Балагур поймал се на лету. Отхлебнув довольно большой глоток, он стал жаловаться на своего супруга:
— Вы только посмотрите на него, добрые сеньоры, ому и горя мало! Ему нет дела до того, что со мной будет! Ай! А еще говорил, что любит меня!
Когда они подошли к подмосткам, к ним приблизился Леокадио, готовый добросовестно выполнить возложенную на него роль акушера. Он долго разыгрывал грубый фарс, не забыв ни одной подробности. И, наконец, из-под блузы Балагура извлек живого, отчаянно блеявшего ягненка. Балагур потребовал, чтобы ему отдали его чадо, и держа ягненка в руках, воскликнул:
— Сокровище мое! Ты как две капли воды похож на своего отца!
И сделал вид, будто вынул грудь и кормит ею ягненка.
Балагур стал гвоздем программы. Ему предназначались хохот, аплодисменты, грубые похвалы; к нему обращались широко раскрытые глаза смущенных девушек и затаивших дыхание подростков. Священник, после тщетной попытки прекратить эту непристойную комедию, давно уже покинул площадь. Звон колокола раздался как раз в ту минуту, когда спектакль был окончен. Бенигно, расщедрившись, угостил вином комедиантов и обернулся к Пауле, в восторге от своего великодушия.
Но Паула не смеялась. Она сидела, сжав кулаки так, что побелели суставы, далекая от происходящего, с застывшим лицом, со слезами на глазах.
— Пойдем, милая, не принимай это так близко к сердцу. Рано или поздно все через это проходят. К тому же если мужчина по дурак и имеет опыт, — прибавил он Тихо, — он сделает так, что ничего не случится.
Шеннон, стоявший невдалеке, понял, что Паула не слышит слов Бенигно. Ее волновало какое-то скрытое горестное чувство. И она все еще была в мире своих переживаний, когда толпа увлекла ее за собой в церковь.
Туда же вошел капитан, только что прибывший со сплавщиками, которые принесли уже разделанных барашков, чтобы зажарить их на костре. Наиболее важные гости, в том числе Шеннон, на которого указал Американец, были приглашены на обед в здание аюнтамиенто. Остальные сплавщики и жители села разбрелись по домам или же расположились на открытом воздухе, исключение составлял Сухопарый — ого пригласила к себе имущая вдова, владелица красного плаща, в котором он блистал во время шествия куадрильи. Что касается Паулы, то она была удостоена особой чести быть приглашенной в дом Бенигно отобедать в общество его сестер, пока сам он обедал с местными властями. Паула хотела отказаться, но Бенигно заявил, что женщине не подобает находиться одной среди мужчин.
Белоснежный дом Руисов с массивными толстыми стопами и длинным балконом резко выделялся среди убогих деревенских фасадов из необожженного кирпича, с маленькими окошечками. Он словно стремился обособиться, чтобы в его комнаты не доносились стенания должников и проклятия угнетенных, которые не осмеливались роптать в полный голос. К тому же в части дома, обращенной к горе, за внутренним двориком, было несколько каморок. Комнаты, где семья жила и принимала гостей, никак не соприкасались с каморками у горы, где заключали жульнические сделки, хранили излишки пшеницы и вели тайные дела. Благодаря столь мудрой планировке Бенигно и его сестры со спокойной совестью могли идти к мессе из своих комнат, расположенных в передней части дома, как бы и не ведая о другой, скрытой жизни своего гнезда.
Вот почему за столом у Руисов, за которым сидели две сестры и Паула, все выглядело так благопристойно и прилично. Каждое блюдо, каждое слово прославляло могущество Бенигно.
— Мой брат, — вкрадчиво говорила Хесуса, старшая из сестер, — может делать все, что хочет, но если, конечно, его хорошенько попросить, он очень добрый. Очень добрый!
— Разумеется, ему приходится защищаться, отстаивать свои интересы, — поддержала сестру Кандида. — Этому сброду дай только волю. И все же у него золотое сердце. А если ему кто-нибудь приглянется… он и вовсе растает!
Имя Бенигно сновало от сестры к сестре, словно ткацкий челнок. Люди так завистливы, так злоречивы! Вот они и судачат о Бенигно и о девушках. Конечно, как и всякий мужчина, он не безгрешен, но, по правде говоря, девушки на него не в обиде. Еще бы! Им же лучше, пускай спасибо говорят, что он вытащил их из нищеты. Бенигно так щедр! Разумеется, если девушка покладиста: ведь даром ничего не делается.
И хотя разговор шел о брате, сестрам все же удалось выведать кое-что у Паулы помимо ее воли. Ради этого они не поскупились на ласку и участие. Наверное, трудно идти со сплавщиками! Неужели не нашлось никого из родных, чтобы проводить ее хорошей дорогой? Ай, ай, ай! Бедняжечка, совсем одна, беззащитная! Ничего нету, даже дома? Какой ужас!.. Верно, Хесуса? (Верно, Кандида, верно). А что, если ей остаться у них? Только сегодня утром Бенигно говорил, что они уже слишком стары, чтобы ухаживать за больной! Лучшей работы ей нигде не найти. Они люди богобоязненные, о слугах заботятся; для них они как родные, хотя, разумеется, каждый должен знать свое место… Нет, нет, сразу пусть не отказывается! Надо сперва подумать. Ну, конечно, время еще есть! Может быть, она хотя бы сегодня переночует у них, чем спать в горах, точно лисица, — мир не без добрых людей.
— При чем тут лисица, сестра? Что за глупое сравнение! — ужаснулась Хесуса.
— Ну какой-нибудь зверек, птичка… божье творение… Скажем, голубка.
— Вот, вот. Голубка. Паула ведь у нас девушка.
Их беседу прервал испуганный, слабый голос. Он внезапно вырвался из темной спальни, из-за арки, полузакрытой занавесью. Паула и не подозревала, что там кто-то есть, пока оттуда не послышался звук, больше походивший на голос мрака, чем на голос живого существа.
— Кто там?.. Кто пришел?
— Это наша повестка, — шепотом объяснила Кандида Пауле и тут же громко проговорила: — Не беспокойся, Фелиса, отдыхай.
— Кто там?
— Подруга, — коротко бросила Хесуса.
— Значит, он тоже придет? — В голосе звучала слабая надежда, если вообще мрак может надеяться.
— Нет. Он обедает в аюнтамиенто, ты же знаешь.
Голос во мраке исчез, и тьма стала еще гуще, но через секунду он прозвучал вновь, громче и даже требовательнее.
— Я хочу ее видеть.
— Зачем тебе? Ты ее не знаешь.
— Конечно, сеньора. С большим удовольствием, — сказала Паула и шагнула к арке.
В углу комнаты, невидимой из столовой, стояла высокая кровать с медными спинками и шарами, причитающаяся по рангу хозяйке дома. На ночном столике горела свеча перед статуей святой девы. В подушках утопало истощенное лицо, обрамленное нечесанными, спутанными волосами. Из-под одеяла вынырнула худая рука, и больная приподнялась.
— Ты очень красивая! — произнес голос. — Подойди, я плохо тебя вижу.
Паула подошла ближе. Больная взяла ее за руку, слегка погладила и вдруг отчаянно вцепилась в псе, словно когтями. Потом заговорила, будто размышляя вслух, постепенно ослабляя почти смертельную хватку.
— Да, да… Совсем как я когда-то.
И вдруг, внимательно посмотрев на Паулу, предупредила:
— Они предложат тебе остаться у них… А может, уже предложили?
Из столовой прошипела Хесуса:
— И что это тебе в голову взбрело!
— Предложат, вот увидишь, предложат… — повторила больная. — Что ты им на это ответишь?
