Леонид Гартунг - Зори не гаснут
— Что ж вы долго так? Еж-те двадцать!
Да ведь это Маломальский!
— Что я один могу? Лопатил, лопатил, аж спина отваливается.
Оставляем машину внизу. Выбираемся на горку. Маленький, крытый соломой ток. В несмелом свете «летучей мыши» холмы пшеницы. Сквозь солому просачивается вода и с шорохом падает крупными каплями на ворох. Зерно лежит буграми — влажное, горячее, больное.
В том, что плохо ток покрыт, виноват сам Маломальский — не сегодняшний — сторож, а вчерашний — бригадир. Может быть, именно поэтому он особенно суетлив, по-стариковски растерян.
— Какое добро губим! Прощения нам нет…
— Что будем делать? — спрашивает Олег.
— Лопатить бесполезно. Зерно совсем мокрое.
— Вывозить надо, — предлагает Костя. — На сушилку.
— Машина не пройдет.
— Выход один — таскать!
Рассуждать долго нечего. Надя, Алла и Маломальский нагребают зерно в кули. Первый куль вскидываем на плечо Косте. Второй — мне. Выхожу в тьму. Впереди меня где-то Костя, но я его не вижу. Слышен приглушенный шорох листьев под его шагами. Избегая скользкой дороги, он пробирается кустами. Иду за ним и сразу промокаю до пояса.
Каким-то чудом Костя угадывает, где машина. Грузим на нее кули. Возвращаемся. И вдруг неожиданность — навстречу нам Лаврик с кулем на плече.
— Откуда Лаврик-то взялся? — спрашиваю Олега.
— А шут его знает. Подходит, ни слова не говоря, подставляет плечо. Оригинальничает.
Отправляюсь с кулем другой раз, третий, четвертый… Сколько этих раз — неизвестно. Плечи ломит. Ноги немеют от напряжения. Первую машину отправили. Наступает отдых. Маломальский достает из сумки буханку домашнего хлеба. На нижней мучнистой корке чернеет, как изюмина, уголек. Режет хлеб на всех, раскладывает на куле огурцы и мечтательно крякает:
— Сейчас бы с устаточку… по маленькой.
Никакой «маленькой» у него нет, да это и не нужно. Нужна обыкновенная вода, а ее нет. В бидончике Маломальского остатки кваса, каждому достается по глотку.
Алла зовет:
— Лаврентий, иди к нам. Вот хлеб твой, огурцы…
Он уходит в дальний угол.
— Не хочу…
Она подходит к нему, тянет за рукав.
— Ну, чего прицепилась? — упирается он.
Выдергивает рукав, уходит в темноту.
— Корчит из себя черт те знает что, — сердится Олег.
Подсаживаюсь к Маломальскому.
— Вы ж, Афанасий Иванович, на пенсии.
— Скучно дома углы считать…
— А как же мушкетеры? Прочли?
— Какое там! Обман один. Тех кончил, а говорят там еще десять лет спустя да еще двадцать… Вроде сказки про белого бычка…
Из-под пригорка сигналит машина. Опять работа. Дробно звенят плицы. Снова на плечах каменная тяжесть мешка. Она давит, пригибает к земле. Каждый мускул натянут, как шпагат, готовый оборваться. Кули становятся все тяжелее и тяжелее. Да когда же конец?
И вдруг радость: со смехом и шутками подходят парни и девчата.
— Смена!
Шесть часов утра. Слабо брезжит голубое на горизонте. Карабкаемся на машину. Лаврика с нами нет.
— Обождем, — говорит Костя.
— Сам не маленький, — замечает Олег.
— А все же интересно, — произносит Алла. — Не звали его, а он сам пришел. Это у него что-то новое.
— На доску почета его теперь, — обрывает ее насмешливо Олег.
— Зачем ты так? — останавливаю я Олега.
Машина вздрагивает и начинает ковылять по выбоинам. Надя крепко держит меня под руку.
Впереди завиднелась длинная фигура Лаврика. Он оглядывается и уходит с дороги. Исчезает в кустах. А дождь все моросит — однообразный, скучный, хлипкий.
Дожди продолжались неделю.
И вдруг будто сдернули с неба серый полог. Пришли солнечные, ясные дни. Утрами стал выпадать иней. Сухо, как металлическая стружка, похрустывала под ногами побуревшая трава. Днем ослепительно светило солнце, но кругом все поблекло: лес обнажился, поседела трава, небо стало еще бледнее.
Олег работал на строительстве электролинии, которую вели к новому коровнику. Он частенько забегал ко мне прямо с работы, опоясанный широким брезентовым поясом, с мотком проводов через плечо. Он приносил с собою свежие новости, которые нетерпеливо сообщал, еще не успев снять телогрейку.
— Слышал? — звучал из прихожей его громкий голос. — На дне Днепра найден челн. По изотопам углерода ученые установили, что он построен пять тысяч лет тому назад. — И, входя в комнату, восклицал радостно: — Физика дает археологам точную хронологию.
— А ты тут при чем? — подтруниваю я над ним.
— Как при чем? Интересно. Ты вот современный человек, скажи, почему голуби ориентируются в незнакомой местности? Не можешь? Теперь известно — у них есть какой-то орган, который чувствует магнитные силовые линии земли. А как разговаривают муравьи? Опять не знаешь? У них есть уски-антенны, с помощью их они обмениваются информацией.
В этих вопросах его и ответах слышалось мне мальчишеское безобидное хвастовство своими знаниями. «Чертовски интересно жить», — любил говорить он.
С увлечением рассказывал он мне о новых методах строительства, о сооружении надувных сводов, о замечательных качествах пеностекла, о том, как будут строить дома целиком из пластических масс.
— Они не будут бояться ни огня, ни гниения. Облицовке можно будет придавать любой цвет, любой оттенок. Разве это не поэзия?..
Мечтая стать сельским строителем, Олег не раз принимался набрасывать на листе бумаги планировку будущих Озерок: правильные кварталы вместо одной длинной улицы, стадион за селом в молодой сосновой роще.
Глаза его сияли, движения становились отрывистыми и четкими, голос звучал увлеченно, карандаш, сжатый в пальцах, стремительно чертил кривую.
— Часть леса отведем под Парк культуры и отдыха. Выкопаем пруд, напустим карасей…
— Ты, как Манилов. Сейчас появится мост, а на нем беседка. — Он вспыхивал:
— Если войны не будет — сделаем. Не лопатками будем копать. Ты знаешь, что такое современная техника! Через несколько лет мы чудеса увидим.
Но чудеса нам суждено было увидеть не через несколько лет, а через несколько дней.
Этот замечательный день останется в памяти навсегда со всеми мельчайшими подробностями. Было начало октября, на полях убирали последние ряды картофеля. По дорогам шли машины с красными флажками, глухо гудели, тяжело катились их рифленые шины. Колхозы вывозили хлеб с глубинок.
Одна такая машина остановилась перед медпунктом. С нее соскочил Олег — возбужденный, праздничный, и крикнул мне в открытое окно:
— Слышал? Наши спутника запустили. Следи за последними известиями. Я в Пихтовое, на элеватор.
Крикнул и убежал к машине. Ночью мы сидели в клубе у приемника и слушали летящие из беспредельного мрака Космоса сигналы спутника: «Пи. Пи. Пи.».
— Как цыпленок отбился от наседки, — засмеялся Олег. — Этот писк нашим врагам страшнее любой канонады. Повезло же нам, черт возьми, родиться именно теперь, а не сто лет назад.
ТУТ БЫЛА ФОТОГРАФИЯ
Рано или поздно это должно было случиться. Мучительный момент наступил. Я знал, что он наступит. Конечно, я должен был начать первым. Но поздно.
Надя стоит у моего стола спиной ко мне и говорит:
— Помнишь, здесь была фотография.
Связанный, напряженный голос ее выдает волнение — так говорят, когда долго сомневаются, а потом все же решают начать важный разговор.
— Да, — подтверждаю я. — Была.
Больше молчать нельзя. Предстоит разговор о Вере. Приближаюсь к Наде. Она слегка, как ветка от дуновения ветра, отстраняется. Спрашивает бесцветным голосом:
— Ты любил ее?
— Да.
Еще не все сказано. Надя ждет. Я объясняю:
— Мы учились вместе. В одном институте. Мы были близки… Очень.
Не вижу лица Нади, но чувствую, как она вся сжалась, замерла.
— Почему вы не поженились?
Медлю с ответом. Как, какими словами рассказать чистой, любящей девушке все, что было?
— Были причины. Это сложная и нехорошая история. Она не хотела.
— Значит, не любила?
Для Нади все просто, ей не понять сложную, противоречивую Веру. Надо открыть ей самое главное и самое постыдное, что Вера была замужем, но это невозможно, стыдно, свыше моих сил. Но сказать надо — между нами не должно быть и тени неправды. Мелким, грязным ощущаю я себя рядом с Надей — она как моя совесть.
Надя ждет и тоже, конечно, мучится, страдает. Розовые пальцы ее нервно вертят крышечку от чернильницы.
В это время во дворе яростно залаял Трезор. Слышатся голоса. Фыркает автомашина. В дверях появляется Ариша.
— Виктор Петрович! Дрова привезли.
— Скажите, чтоб свалили.
— Расписаться просят.
С досадой выхожу во двор. В полутьме два грузчика сбрасывают с грузовика березовые дрова.
— Надо бы подальше проехать.
