Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)
«Благодарю», — кивнула она, поднимая наполненный бокал.
Официант ушел за стеклянную перегородку и стал делиться переживаниями с барменом, зевающим на экран телевизора.
— Ну-ка, покажи, сколько тебе налили? Сто граммов есть?
— Девяносто восемь. — Медведев поднял светящийся бокал. — Двух граммов не хватает до пусковой дозы.
— Долить? — Оксана мягко чокнулась и с улыбкой задержала руку.
— Не надо… — Медведев вдохнул аромат вина. — За здоровье героини моего рассказа! За тебя!
— Рассказа?
— Да. — Медведев пригубил вино и поставил бокал на скатерть. — Возможно, я буду писать о тебе рассказ. Ты не возражаешь?
Оксана сделала глоток и с веселым изумлением покосилась на Медведева:
— Не возражаю. А что ты будешь обо мне писать?
— А все и буду, что расскажешь. Про тебя, про Матвеича, про маму… — Медведев принялся раскладывать салат — огурцы исходили слезой, помидоры сверкали свежими срезами. — Мне особенно Матвеич ваш понравился. Славный типаж!
— Слушай, я тебе сейчас расскажу, как он в Гомеле женщину завел, когда могилки ездил красить! — Оксана отвела его руку. — Мне хватит, ешь сам… Вот, слушай. Поехали они однажды с мамой в Прагу за покупками. Матвеич походил с ней по универсаму и говорит — я устал, буду тебя в машине ждать. Мама выходит из магазина, ищет Матвеича — а он по автомату разговаривает, соловьем заливается. Мама послушала и все поняла… Приехали, мама поднялась ко мне на кухню — лица на ней нет. Сгорбилась вся, состарилась. Сидит, плачет. Брат пошел к Матвеичу: «Матвеич, вы что, нас за дураков держите?» Так Матвеич на нас бочку покатил: «А вы думали, я не живой человек, вы думали, Матвеич уже умер? Да? Так вы ко мне относитесь. Хороши родственнички! Я их семье последнее здоровье отдал, палец пилой отрезал, а они желают, чтобы я скорее умер…» Вот так все вывернул. А что маме остается делать? Простила. Он на десять лет ее моложе, двадцать лет прожили…
Они похрустели салатом, дружно похвалили сочную брынзу. Оксана отложила вилку:
— Ты ешь, ешь… Я пока буду рассказывать. Не возражаешь?
— Давай! — Медведев быстро вылавливал черные шарики маслин и кусал от пучка зелени, свернутого им в трубочку.
— Вот слушай! Жили мы еще в Белоруссии, муж решил заняться бизнесом — поехал в Польшу, повез пятнадцать литров спирта. Приехал и без денег и без спирта. Еще и женщину завел, нашу. Там, видно, и познакомились. Однажды звонит: «Виктора Григорьевича, пожалуйста». — «Виктора Григорьевича, — говорю, — нет дома». — «Ах, извините». — Вешает трубку. Приходит муж, я ему говорю: «Тебе какая-то мадам звонила». Он глаза в кучку — я все поняла. Хоть бы научил ее — если жена подойдет, спросить Машу или Глашу, или аптеку.
— А что, ему женщина позвонить не может? — заступился Медведев, накалывая на вилку ломтик помидора. — Дела какие-нибудь. Мне часто звонят…
— Тебе, может, и звонят по делам, а какие у него дела могут быть, кроме этих?
— Не пойман — не вор, — пожал плечами Медведев и приподнял бокал. — Твое здоровье!
— И тебе не хворать… — Оксана пригубила. — Мне его и ловить не надо — я и так все чувствую.
— А выходила замуж — любила? — Медведев сделал вид, что не замечает назойливого взгляда официанта, вышедшего к дверям и пытающегося, словно он был глухонемой, с помощью жестов вызнать, не пора ли подавать креветки.
— Да, по любви. Он же такой здоровый, красивый был. А потом стал опускаться. Все от безделья… Приходит как-то меня на аэробику встречать, а мне говорят: «Там за тобой папа пришел…»
Оксана отодвинула тарелку. Они помолчали. Официант, привстав на цыпочки и приложив козырьком руку, выглядывал, что происходит на столе. Медведев кивнул. Приплыли креветки в сладчайшем соусе фальшивой улыбки — мир, дружба между народами, чего изволите? Вкусно запахло морем, укропом, распаренным рисом, свежим лимоном…
— А что у тебя за бизнес был? — Оксана дождалась, пока официант расставит тарелочки для ополаскивания рук и уйдет, поводя плечами. — Расскажи…
Медведев улыбнулся и, поедая креветки, стал не спеша вспоминать, как десяток лет назад московские друзья-писатели втянули его в книжные дела, он открыл в Ленинграде филиал издательства, бизнес пошел — в стране был книжный голод, к его складу стояла очередь грузовиков, — появились деньги, он поездил по заграницам, купил большую квартиру, поменял несколько машин, и в свое сорокалетие, которое справлял в подвале оптового книжного склада, отделанного на манер супермаркета, вдруг задумался — кто он: писатель или издатель?
— Поверишь? — Медведев не спеша подбирал с тарелки рис, мелко резал мясистые хвосты креветок. — Каждый вечер сидим с женой — весь диван в деньгах — и раскладываем: это туда, это сюда, это в банк, на эти валюту купить… Сыну тогда лет тринадцать было, он меня спрашивает: «Папа, а мне что, потом ваше дело продолжать, книжками торговать?» И что-то так тошно сделалось… Неужели, думаю, так и буду сидеть на этом золотом дне?..
Медведев налил себе воды, отхлебнул, задумался, припоминая.
— Десять дней сорокалетие отмечали — друзья, родственники, гости, приемы на работе, дома… Все меня нахваливают — молодец, такое дело организовал, такие обороты, столько людей в подчинении… А мне тошно.
Ну, всех напоили, накормили, по домам развезли… — Медведев отложил нож с вилкой, глотнул вина. — Пошел выхаживаться на Смоленское кладбище. Я там раньше по утрам бегал, пока в эту работу не втянулся. И вот иду — накануне снежок выпал, чисто, часовенка Ксении Блаженной Петербургской бирюзовым кубиком светится. Зашел, постоял. Пахнет так приятно, а на душе маета. Женщина, которая свечи продавала, на меня глянула и говорит: «Сынок, ты обойди часовню три раза и поговори с Ксеньюшкой. Как с мамой поговори. Бог даст, она тебя вразумит…»
Поставил свечки, пошел. Обхожу уже в третий раз — надо против часовой стрелки идти — и молитву шепчу: «Матерь наша, Святая Ксения Блаженная Петербургская, моли Бога о нас, вразуми меня, подскажи, как жить дальше…» Вдруг мобильник в кармане пиликает! Я его пытаюсь на ощупь отключить — не отключается. Отошел в сторонку: «Слушаю!» Думал, жена беспокоится, не помер ли я там. А это девчонки мои с оптового рынка звонят: «Сергей Михайлович, у нас хотят всю «Детскую Библию» на корню забрать, но просят скидки. Детский дом из Пскова. Что делать?» Я между могил подальше в снег залез и говорю: «Сколько у вас ее? Сорок пачек? Вот и отдайте все бесплатно. Да! Бес-плат-но!»
И как швырнул этот мобильник за тополя — только вжикнул. И сразу легче стало! На хрен, думаю, все эти деньги, прибыли, торговля. Поверь, я в те годы ничего нового не прочитал! Нет, был десяток книг… А остальное — такая мразь хлынула, что хоть обратно цензуру вводи! И сам ни одной стоящей вещи не написал, только дневники вел…
— Ну и что дальше? — нетерпеливо подсказала Оксана. Вилка с куском бледно-розового мяса застыла в ее руке. Терраса ресторанчика опустела, и в глубине, за стеклянной перегородкой бармен разжигал огонь в камине. Официант восторженно тыкал пальцем в экран телевизора — негра в наручниках сажали в машину.
— Пришел, говорю жене: «Выхожу из игры. Принимай дела, становись директором. Беру творческий отпуск — сажусь за роман. Если что непонятно будет, спрашивай. Напишу роман — буду искать что-то новое. Может, и издавать буду, но для души…»
— А что жена? Она кто по образованию? — Оксана ополоснула пальчики и протерла их долькой лимона; вытерла о матерчатую салфетку.
— Инженер. — Медведев тоже макнул пальцы в чашку, протер гладкой скрипнувшей тканью. — Думала, у меня похмельная хандра, оклемаюсь — все на место встанет. Но нет — сдал дела, взял собаку, уехал на дачу. Она каждый день звонит, советуется… А я уже в своих облаках витаю — пишу роман о трех однокашниках, как их жизнь развела. Даже телевизор в кладовку снес, чтобы всей этой мерзости не видеть. Райский аромат! Скушай «Твикс»! Леня Голубков со своим «МММ»… Небритый Шифрин орет под гитару: «Маны-маны-маны!» Все хотят мгновенно обогатиться, какие-то битюги на машинах ездят, за неосторожное слово квартиры отбирают и выходят из своих джипов так, словно у них в паху вспухло…
Медведев откинулся к спинке кресла и с хмурой задумчивостью глянул на пустынную набережную. Уже стемнело, но фонари не зажигались, и редкие машины с шуршанием проносились мимо, высвечивая фарами человечка на знаке перехода.
— Я тогда газовый пистолет купил. Не застрелю, думаю, так хоть достоинство свое сохраню. — Он смял в пепельнице сигарету, разогнал ладошкой остатки дыма; вновь взял вилку и нож, но есть не поспешил. — Тут и случай представился. Жена за рулем сидела, и мы из леса на шоссе выезжали… Ну, а там джип летел, мы ему даже не помешали, им просто не понравилось, что мы неожиданно, водитель вильнул с испугу. Они с девками ехали, веселые были. Ну, вильнул и вильнул. Так нет — дают задний ход, только покрышки взвизгнули, встали на противоположной обочине и пальчиком меня поманивают. Иди, дескать, сюда! Меня от этого жеста внутри заколотило. Ждать, когда они к моей машине подойдут — терять преимущество. Жена говорит: «Не выходи, давай уедем! Я же ничего не нарушила, даже на главную не выехала». — «Сиди, — говорю, — спокойно, мотор не выключай. Я сейчас». Пистолет из бардачка достал, ствол передернул, сунул в карман и пошел не спеша к джипу — будь, думаю, что будет, — в обойме семь патронов, окна у них открыты, — два выстрела в салон, а дальше — по обстоятельствам. Подхожу. — «У тебя что, парень, денег много? — развалились на сиденьях, скалятся. — Или телка лишняя? Нам как раз одной не хватает…» — «Да нет, — говорю, — ни денег лишних, ни телки. Вообще, это моя жена…»
